С этим заключительным уверением он поклонился мне и вышел из комнаты.
— Как вы думаете, можно ли на него положиться? — спросил я.
— Безусловно, — ответил мистер Блек. — Вот посмотрите, когда мы зайдем туда, вы увидите, что он ничем не пренебрег и ничего не забыл.
Июня 19-го. Новый протест против замышляемых нами предприятий! На этот раз от дамы.
Утренняя почта доставила мне два письма. Одно от мисс Вериндер, в котором она самым любезным образом соглашается на мое предложение. Другое — от опекунши ее, некоей мистрис Мерридью.
Мистрис Мерридью свидетельствует мне свое почтение и заявляет, что она не берет на себя входить в научное значение предмета, по которому я вступил в переписку с мисс Вериндер. Но с общественной точки зрения она вправе высказать свое мнение. Мне, вероятно, неизвестно, полагает мистрис Мерридью, — что мисс Вериндер всего 19 лет от роду. Позволить молодой леди, в таком возрасте, присутствовать (без «дуэньи») в доме, наполненном мужчинами, производящими медицинский опыт, было бы оскорблением приличий, которого мистрис Мерридью никак не может допустить. Если дело это непременно должно состояться, она сочтет своим долгом, жертвуя своим личным спокойствием, сопровождать мисс Вериндер в Йоркшир. В таких обстоятельствах она осмеливается просить меня о пересмотре дела, имея в виду, что мисс Вериндер не желает руководствоваться ничьим мнением, кроме моего. Едва ли присутствие ее так необходимо; одного слова с моей стороны в таком смысле было бы достаточно для избавления и мистрис Мерридью и меня самого от весьма неприятной ответственности.
В переводе на простую английскую речь, эти вежливо общие места значили, по моему разумению, что мистрисс Мерридью смертельно боится мнения света. По несчастию, она обратилась к последнему из людей, имеющих какое-нибудь основание уважать это мнение. Я не хочу отказать мисс Вериндер и не стану откладывать примирение двух молодых людей, которые любят друг друга и уж давненько разлучены. В переводе с простой английской речи на вежливый язык общих мест, это значило, что мистер Дженнингс свидетельствует свое почтение мисс Мерридью и сожалеет, что не может счесть себя в праве на дальнейшее вмешательство в это дело.
Отчет о здоровье мистера Блека в это утро тот же, что и прежде. Мы решили не беспокоить и сегодня Бетереджа своим наблюдением за работами в доме. Завтра еще будет время для первого сообщения, и осмотра.
Июня 20-го. Мистер Блек начинает тяготиться постоянною бессонницей по ночам. Теперь чем скорее приготовят комнаты, тем лучше.
Сегодня утром, когда мы шли к дому, он с нервной нетерпеливостью и нерешительностью спрашивал моего мнение о письме пристава Коффа, пересланном ему из Лондона. Пристав пишет из Ирландии. Уведомляет, что он получил (от своей служанки) записку на карточке, оставленную мистером Блеком в его доме, близь Доркинга, и объявляет, что возвращение его в Англию последует, вероятно, через недельку. А между тем просит почтить его сообщением повода, по которому мистер Блек желает переговорить с ним (как изложено в записке) насчет Лунного камня. Если мистер Блек в состоянии доказать ему, что он сделал важную ошибку в производстве прошлогоднего следствия об алмазе, то он (после всех щедрот покойной леди Вериндер) сочтет своим долгом отдать себя в распоряжение этого джентльмена. Если же нет, то просит позволение остаться в своем уединении, где его окружают мирные прелести цветоводства и сельской жизни.
Прочтя это письмо, я, не колеблясь, посоветовал мистеру Блеку известить пристава Коффа о всем происшедшем с того времени, как следствие было приостановлено в прошлом году, и предоставить ему вывод собственного заключения, на основании голых фактов.
Подумав еще раз, я также подал ему мысль пригласить пристава к опыту, в случае если он вовремя вернется в Англию. Таким свидетелем во всяком случае следует дорожить; а если окажется, что я ошибаюсь, считая алмаз спрятанным в комнате мистера Блека, то совет его весьма может пригодиться в дальнейших предприятиях, которые будут уже не в моей власти. Это последнее соображение, по-видимому, преодолело нерешительность мистера Блека. Он обещал последовать моему совету.
Когда мы вступили на подъезд, стук молотка уведомил вас, что работа по возобновлению дома кипит в самом разгаре. В сенях нас встретил Бетередж, принаряженный по этому случаю в красную рабочую шапочку и фартук из зеленой саржи. Чуть завидев меня, он тотчас достал свой бумажник с карандашом и упорно записывал все, что я ни говорил ему. Куда мы ни заглядывали, работа, по предсказанию мистера Блека, всюду велась как нельзя более умно и проворно. Но ее еще на порядках оставалось во внутренних сенях и в комнате мисс Вериндер. Сомнительно, будет ли дом готов ранее конца недели.
Поздравив Бетереджа с успехом (он упорно делал свои заметки всякий раз, как я разевал рот, и в то же время пропускал без малейшего внимания все говоренное мистером Блеком), и обещав через день или два снова посетить его, — мы собирались выйти из дому и отправиться в обратный путь; но не успели еще выбраться из коридора под лестницей, как Бетередж остановил меня в то время, когда я проходил мимо двери, ведущей в его комнату.
— Нельзя ли мне сказать вам словечка два наедине? — спросил он таинственным шепотом.
Я, конечно, согласился. Мистер Блек пошел подождать меня в саду, а я последовал за Бетереджем в его комнату. Я так и ждал, что он потребует каких-нибудь новых уступок, в роде предшествовавших и улаженных уже насчет ястребиной чучелы и Купидонова крыла. К величайшему изумлению моему, Бетередж дружески положил мне руку на плечо и предложил следующий странный вопрос:
— Мистер Дженнингс, знакомы ли вы с Робинзоном Крузо!
Я ответил, что в детстве читал Робинзона Крузо.
— А с тех пор не перечитывали?
— Нет, не перечитывал.
Он отступил на несколько шагов и поглядел на меня с выражением сострадательного любопытства, сдержанного суеверным страхом.
— С детства не читал Робинзона Крузо, — проговорил Бетередж более про себя, чем обращаясь ко мне, — попробовать, каково-то теперь подействует на него Робинзон Крузо!
Он отпер в углу шкаф и достал испачканную, истрепанную книгу, распространявшую запах махорки, когда он перевертывал страницы. Найдя один отрывок, который, по-видимому, отыскивал, он, все также таинственно и шепотом, попросил меня отойти с ним к сторонке.
— Что касается вашего фокус-покуса с опиумом и мистером Франклином Блеком, сэр, — начал он, — то пока рабочие в доме, долг слуги одолевает во мне человеческие чувства. Как только рабочие расходятся, человеческие чувства одолевают во мне долг слуги. Очень хорошо. В прошедшую ночь, мистер Дженнингс, мне безотвязно лезло в голову, что ваше новое медицинское предприятие дурно кончится. Если б я уступил этому тайному внушению, то собственноручно вынес бы сызнова всю мебель и наутро выгнал бы из дому всех работников.
— Судя по виденному мною наверху, — сказал я, — и радуюсь, что вы противилась тайному внушению.
— Какое уж тут противился, — ответил Бетередж, — просто состязался, вот как надо сказать. Я состязался и с тем, что безмолвно приказывало сердце, толкая меня в одну сторону, и с письменным приказом в бумажнике, толкавшем совершенно в другую сторону, пока меня (с позволения сказать) холодный пот прошиб. К какому же средству прибег я в таком ужасном коловороте ума и бессилии тела? К средству, которое никогда не изменяло мне в течении последних тридцати лет и даже раньше, сэр, — вот к этой книге!
И звучно хлопнув ладонью по книге, он вышиб из нее сильнейший запах махорки, крепче прежнего.
— Что же я нашел здесь, — продолжал Бетередж, — на первой же странице, которую развернул? Вот это страшное место, сэр, страница сто семьдесят восьмая: «После этих и многих подобных размышлений, я поставил себе за правило: когда бы я ни ощутил в себе тайные намеки или побуждение сделать то-то или не делать того-то, пойти в ту сторону или в другую, — всегда неуклонно повиноваться тайному внушению». Чтобы мне хлеба не есть, мистер Дженнингс, если не эта самые слова попали мне на глаза именно в то время, когда я боролся с тайным внушением! Неужели вы не видите вовсе ничего сверхъестественного в этом, сэр?
— Вижу случайное совпадение, — и только.
— Вас это ничуть не смущает, мистер Дженнингс, относительно медицинского-то предприятия?
— На крошечки.
Бетередж вытаращил на меня глаза посреди мертвой тишины; в глубоком раздумьи закрыл книгу; необыкновенно заботливо запер ее снова в шкаф; повернулся на каблуках и еще раз вытаращил на меня глаза. Потом заговорил.
— Сэр, — сказал он с важностью, — многое можно простить тому, кто с детства не перечитывал Робинзона Крузо. Желаю вам доброго утра.
Он отворил мне дверь с низким поклоном и предоставил мне свободу, как знаю, выбираться в сад. Я встретил мистера Блека, возвращавшегося к дому.
— Не рассказывайте мне, что там у вас произошло, — сказал он; — Бетередж вышел с последней карты: откопал новое пророчество в Робинзоне Крузо. Поддакнули ли вы его любимому заблуждению? Нет? Вы дали ему заметить, что не верите в Робинзона Крузо? Ну, мистер Дженнингс! Вы до последней степени упали во мнении Бетереджа. Что бы вы ни говорили теперь, что бы вы ни делали впредь, вы увидите, что он вас и словечком больше не подарит.
Июня 21-го. Сегодня мне придется ввести в свой дневник весьма немногое.
Мистер Блек провел ночь хуже всех предшествовавших. Я должен был, весьма неохотно, прописать ему рецепт. К счастию, люди с такою чуткою организацией очень восприимчивы к действию лекарственных средств. Иначе я стал бы бояться, что он будет вовсе не годен к опыту, когда настанет время произвести его. Что касается меня самого, то после некоторого облегчения моих страданий в последние два дня, нынче утром опять был припадок, о котором я скажу лишь одно, что он побудил меня возвратиться к опиуму. Закрыв эту тетрадь, я приму полную свою дозу — пятьсот капель.