— Я не могу обращаться с вами, как с незнакомым мистер Дженнингс, — сказала она, — о, если бы вы знали, как осчастливили меня ваши письма!
Она поглядела на мое невзрачное, морщинистое лицо с выражением благодарности, до того новой для меня со стороны моих ближних, что я не нашелся как ей ответить. Я вовсе не был приготовлен к ее любезности и красоте. Горе многих лет, благодарю Бога, не ожесточало моего сердца. Я был неловок и застенчив при ней, как мальчишка.
— Где он теперь? — спросила она, уступая преобладающему в ней интересу, интересу относительно мистера Блека, — Что он делает? Говорил он обо мне? В хорошем расположении духа? Как ему показался дом после всего случившегося прошлого года? Когда вы хотите давать ему опиум? Можно мне посмотреть, как вы станете наливать? Я так интересуюсь; я в таком волнении — мне надо сказать вам тысячу разных разностей, и все это разом вертится у меня в голове, так что я, и не знаю с чего начать. Вас удивляет, что я так интересуюсь этим?
— Нет, — сказал я, — я осмеливаюсь думать, что вполне понимаю вас.
Она была выше жалкого притворства в смущении. Она ответила мне как бы отцу или брату.
— Вы как рукой сняли с меня невыразимое горе; вы мне жизнь возвратили. Буду ли я так неблагодарна, чтобы скрывать что-нибудь от вас? Я люблю его, — просто проговорила она, — я любила его с начала и до конца, даже в то время, когда была так несправедлива к нему в помыслах, так беспощадно жестоки на словах. Найдется ли мне извинение? Надеюсь, найдется и, кажется, одно только и есть. Завтра, когда он узнает что я здесь, как вы думаете?..
Она снова замолчала и жадно глядела на меня.
— Завтра, — сказал я, — мне кажется, вам стоить только сказать ему то, что вы мне сейчас сказали.
Лицо ее просияло; она подвинулась ко мне; рука ее нервно перебирала цветок, сорванный мной в саду и заложенный в петличку сюртука.
— Вы часто видали его в последнее время, — сказала она, — скажите по сущей правде, точно ли вы в этом уверены?
— По сущей правде, — отвечал я, — я совершенно уверен в том, что произойдет завтра. Желал бы я такой уверенности в том, что произойдет нынче.
На этих словах разговор наш был прерван появлением Бетереджа с чайным прибором на подносе. Мы пошли за ним в гостиную. Маленькая старушка, очень мило одетая, сидевшая в уголке и углубившаяся в вышиванье какого-то пестрого узора, уронила работу на колена, слабо вскрикнув при первом взгляде на мою цыганскую наружность и пегие волосы.
— Мисс Мерридью, — сказала мисс Вериндер, — вот мистер Дженнингс.
— Прошу мистера Дженннигса извинить меня, — сказала старушка, говоря со мной, а глядя на мисс Вериндер, — поездки по железной дороге всегда расстраивают мои нервы. Я стараюсь успокоиться, занимаясь всегдашнею работой. Но, может быть, мое вышиванье неуместно при таком необыкновенном случае. Если оно несогласно с медицинскими воззрениями мистера Дженнингса, я, разумеется, с удовольствием отложу его.
Я поспешил разрешать присутствие вышиванья, точь-в-точь как разрешил отсутствие впрах разлетевшегося ястреба и Купидонова крыла. Мисс Мерридью попробовала, из благодарности, взглянуть на мои волосы. Нет! Этому не суждено было свершиться. Мисс Мерридью опять перевела взгляд на мисс Вериндер.
— Если мистер Дженннигс позволит мне, — продолжила старушка, — я попрошу у него одной милости. Мистер Дженнингс собирается производить сегодня научный опыт. Когда я была в школе маленькою девочкой, то постоянно присутствовала при научных опытах. Они все без изъятия оканчивались взрывом. Если мистер Дженнингс будет так добр, я желала бы, чтобы меня предупредили на этот раз, когда произойдет взрыв. Я намерена, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.
Я попробовал было уверить мисс Мерридью, что на этот раз в мою программу вовсе не входит взрыва.
— Нет, — сказала старушка, — я весьма благодарна мистеру Дженнингсу, я знаю, что он для моей же пользы меня обманывает. Но, по-моему, лучше вести дело на чистоту. Я совершенно мирюсь со взрывом, только хочу, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.
При этих словах дверь отворилась, и мисс Мерридью опять слабо вскрикнула. Что это — явление взрыва? Нет: пока только явление Бетереджа.
— Извините, мистер Дженнингс, — сказал Бетередж с самою изысканною таинственностью, — мистер Франклин осведомляется о вас. Вы приказали мне обманывать его насчет присутствия моей молодой госпожи в этом доме, я, и сказал ему, что не знаю. Не угодно ли вам заметить, что это ложь. Так как я уже стою одною ногой в могиле, сэр, то чем меньше вы потребуете от меня лжи, тем более я вам буду признателен, когда пробьет мой час, а совесть заговорит во мне.
На минуты нельзя было терять на чисто философский вопрос о Бетереджевой совести. Мистер Блек, отыскивая меня, мог явиться сюда, если я тотчас же не приду в его комнату. Мисс Вериндер последовала за мной в коридор.
— Они, кажется, в заговоре не давать вам покою, — сказала она, — что бы это значило?
— Единственно протест общества, мисс Вериндер, в самых маленьких размерах, против всякой новизны.
— Что нам делать с мисс Мерридью?
— Скажите ей, что взрыв последует завтра в девять часов утра.
— Чтоб она улеглась?
— Да, чтоб она улеглась.
Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я пошел наверх к мистеру Блеку.
К удивлению моему, я застал его одного, тревожно расхаживающего по комнате и несколько раздраженного тем, что его все оставили.
— Где же мистер Брофф? — спросил я.
Он указал на запертую дверь между двумя комнатами. Мистер Брофф заходил к нему на минутку; попробовал было возобновить свой протест против нашего предприятия; но ему снова не удалось произвести ни малейшего впечатления на мистера Блека. После этого законник нашел себе прибежище в черном кожаном портфеле, который только что не ломился от набитых в него деловых бумаг. «Серьезные житейские заботы, — с прискорбием соглашался он, — весьма не уместны в подобном случае; но тем не менее серьезные житейские заботы должны идти своим чередом. Быть может, мистер Блек любезно простит старосветским привычкам занятого человека. Время — деньги… А что касается мистера Дженнингса, то он положительно может рассчитывать на появление мистера Броффа, когда его вызовут». С этим извинением адвокат вернулся в свою комнату и упрямо погрузился в свой черный портфель.
Я подумал о мисс Мерридью с ее вышиваньем и о Бетередже с его совестью. Удивительно тождество солидных сторон английского характера, точно так же, как удивительно тождество солидных выражений в английских лицах.
— Когда же вы думаете дать мне опиуму? — нетерпеливо спросил мистер Блек.
— Надо еще немножко подождать, — сказал я, — я посижу с вами, пока настанет время.
Не было еще и десяти часов. А расспросы, которые я в разное время предлагал Бетереджу и мистеру Блеку привели меня к заключению, что мистер Канди никак не мог дать мистеру Блеку опиум ранее одиннадцати. Поэтому я решился не испытывать вторичного приема до этого времени.
Мы немного поговорили; но оба мы была слишком озабочены предстоящим испытанием. Разговор не клеился, потом и вовсе заглох. Мистер Блек рассеянно перелистывал книги на столе. Я имел предосторожность просмотреть их еще в первый приход наш. То были: Страж, Собеседник, Ричардсонова Памела, Маккензиев Чувствительный, Росциев Лоренцо де Медичи и Робертсонов Карл V, — все классические сочинения; все они были (разумеется) бесконечно выше каких бы то ни было произведений позднейшего времени; и все до единого (на мой взгляд) имели то великое достоинство, что никого не могли заинтересовать и никому не вскружили бы головы. Я предоставил мистера Блека успокоительному влиянию литературы и занялся внесением этих строк в свой дневник.
На моих часах скорехонько одиннадцать. Снова закрываю эти страницы.
* * *
Два часа пополуночи. Опыт произведен. Я сейчас расскажу, каков был его результат.
В одиннадцать часов я позвонил Бетереджа и сказал мистеру Блеку, что он может, наконец, ложиться в постель.
Я посмотрел в окно какова ночь. Она была тиха, дождлива и весьма похожа в этом отношении на ту, что наступила после дня рождения, — 21-го июня прошлого года.
Хотя я вовсе не верю в предзнаменования, но все-таки меня ободряло отсутствие в атмосфере явлений, прямо влияющих на нервы, — какова буря или скопление электричества. Подошел Бетередж и таинственно сунул мне в руку небольшой клочок бумаги. На нем было написано:
«Мисс Мерридью легла в постель с уговором, чтобы взрыв последовал завтра в девять часов утра, и чтобы я не ступала ни шагу из этого отделения дома, пока она не придет сама и не выпустит меня. Ей и в голову не приходит, чтобы моя гостиная была главным местом действия при произведении опыта, — иначе она осталась бы в ней на всю ночь! Я одна и в большой тревоге. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть, как вы будете отмеривать опиум; мне хотелось бы присутствовать при этом хотя в незначащей роли зрительницы. Р. В.»
Я вышел из комнаты за Бетереджем и велел ему перевести аптечку в гостиную мисс Вериндер. Это приказание, по-видимому, захватило его совершенно врасплох. Он, кажется, заподозрил меня в каких-то тайных медицинских умыслах против мисс Вериндер!
— Осмелюсь ли спросить, — сказал он, — что за дело моей молодой госпоже до аптечки?
— Оставайтесь в гостиной и увидите.
Бетередж, по-видимому, усомнился в собственной способности усмотреть за мной без посторонней помощи с тех пор, как в число операций вошла аптечка.
— Может быть, вы не желаете, сэр, принять в долю мистера Броффа? — спросил он.
— Напротив! Я иду пригласить мистера Броффа следовать за нами вниз.
Не говоря более на слова, Бетередж ушел за аптечкой. Я вернулся в комнату мистера Блека и постучал в дверь, которая сообщала ее с другою.
Мистер Брофф отворил ее, держа в руках свои бумаги, — весь погруженный в закон и недоступный медицине.