Тетушка Эблуайт делала вечером моцион в кресле для больных. Рэчел провожала ее.
– Хотелось бы мне самой тащить это кресло, – беспокойно произнесла она, – хотелось бы мне утомить себя до такой степени, чтобы свалиться!
Ее состояние не изменилось и к вечеру. Я нашла в одном из драгоценных изданий моего друга – «Житие, послания и труды мисс Джейн-Энн Стампер», сорок пятое издание – места, чудесно подходившие к данному положению Рэчел. Но когда я предложила ей прочесть их, она отошла от меня к фортепиано. Как же мало она знала серьезных людей, если могла подумать, что мое терпение так быстро истощится. Я оставила при себе мисс Джейн
Стампер и ожидала событий с неизменным упованием на будущее.
Старик Эблуайт совсем не приехал в этот вечер. Но я знала, какое значение этот алчный мирянин приписывает браку своего сына с мисс Вериндер, и была твердо уверена,
что (как бы ни мешал этому мистер Годфри) мы увидим его на следующий день.
И действительно, на следующий день, как я и предвидела, тетушке Эблуайт, насколько позволила ей ее природа, пришлось выказать нечто вроде удивления при внезапном появлении ее мужа. Не успел он пробыть в доме и минуты, как вслед за ним явилось, к моему великому удивлению, неожиданное и запутанное обстоятельство в виде мистера
Бреффа.
Не помню, чтобы когда-нибудь присутствие стряпчего было мне более неприятно, нежели в эту минуту. Он, по-видимому, приготовился к военным действиям.
– Какой приятный сюрприз, сэр, – сказал мистер
Эблуайт, обращаясь к мистеру Бреффу с обманчивой вежливостью. – Когда я выходил вчера из вашей конторы, я не ожидал иметь честь видеть вас в Брайтоне сегодня.
– После вашего ухода я мысленно перебрал весь наш разговор, – ответил мистер Брефф, – и мне пришло в голову, что, может быть, я буду здесь полезен. Я едва успел к поезду и не видел, в каком вагоне вы ехали.
Дав это объяснение, он сел возле Рэчел. Я скромно удалилась в угол, с мисс Джейн-Энн Стампер на коленях на всякий случай. Тетушка сидела у окна, спокойно обмахиваясь веером, по обыкновению. Мистер Эблуайт стоял посреди комнаты; его плешивая голова была краснее обычного, когда он самым дружелюбным образом обратился к племяннице.
– Милая Рэчел, – сказал он, – я слышал от Годфри очень странные известия. Я приехал сюда узнать о них. В этом доме у тебя есть своя собственная гостиная. Проводи меня туда.
Рэчел не пошевелилась. Решилась ли она довести дело до кризиса, или ее побудил какой-нибудь секретный знак мистера Бреффа, не могу сказать.
Только она отказалась проводить старика Эблуайта в свою гостиную.
– Все, что вы хотите сказать мне, – ответила она, –
можно сказать здесь, в присутствии моих родственниц и
(она посмотрела на мистера Бреффа) верного старого друга моей матери.
– Как хочешь, дружок, – любезно ответил мистер
Эблуайт.
Он сел и продолжал:
– Несколько недель назад сын уведомил меня, что мисс
Вериндер дала ему слово выйти за него. Может ли быть, Рэчел, что он это не так понял или нафантазировал?
– Конечно, нет, – ответила она. – Я дала слово выйти за него.
– Очень откровенный ответ, – сказал мистер Эблуайт, –
и самый удовлетворительный! В том, что случилось несколько недель назад, Годфри, значит, не ошибся.
По-видимому, он ошибся в том, что произошло вчера.
Понимаю. Вы с ним просто поссорились, как ссорятся влюбленные, и мой сумасбродный сын принял это серьезно. Ах, в его лета я был сообразительней!
Греховная природа нашей прабабушки Евы пробудилась в Рэчел, и она начала горячиться.
– Постараемся понять друг друга, мистер Эблуайт, сказала она. – Ничего похожего на ссору не произошло вчера между вашим сыном и мною. Если он вам сказал, что я предложила ему разрыв и что он на него согласился, – он сказал вам правду.
Подобно термометру, показывающему повышение температуры, цвет плешины мистера Эблуайта доказал, что он начинает сердиться. Лицо его было любезнее прежнего, но и без того красная макушка стала еще краснее.
– Полно-полно, душа моя! – произнес он самым успокоительным тоном, – не сердись и не будь жестока к бедному Годфри. Он, верно, сказал что-нибудь некстати. Он с детства такой неловкий, – но намерения у него хорошие, Рэчел, намерения хорошие!
– Мистер Эблуайт, я или неясно выразилась, или вы нарочно не понимаете меня. Разрыв между вашим сыном и мною решен раз и навсегда, мы останемся на всю жизнь кузенами, и никем больше. Достаточно ли это ясно?
Она произнесла это таким тоном, что не понять ее было невозможно даже старику Эблуайту. Температура повысилась еще на градус, а голос, когда он опять заговорил, перестал быть голосом, подобающим человеку, известному своим добродушием.
– Стало быть, я должен понять, – сказал он, – что у вас с ним все кончено?
– Пожалуйста, поймите это, мистер Эблуайт.
– И я также должен понять, что предложение разрыва исходило от тебя?
– Вначале от меня. Но, как я вам сказала, с согласия и одобрения вашего сына.
Ртуть в термометре поднялась на самый верх, красная макушка побагровела.
– Сын мой малодушный трус! – вскричал в ярости старый грешник. – Я сам, как отец, – а не ради него, – хочу знать, мисс Вериндер, что смущает вас в поведении мистера Годфри Эблуайта?
Тут мистер Брефф вмешался в первый раз.
– Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, – сказал он
Рэчел.
Старик Эблуайт тотчас напустился на него.
– Не забывайте, сэр, – сказал он, – что вы здесь незваный гость. Ваше вмешательство было бы гораздо желательней, если бы вы подождали, когда вас попросят вмешаться.
Мистер Брефф не обратил на это никакого внимания.
Не дрогнул ни один мускул его морщинистого, старого лица. Рэчел поблагодарила его за совет, который он дал ей, а потом обернулась к старику Эблуайту, сохраняя свое спокойствие, которое (принимая во внимание ее возраст и пол) было просто страшно видеть.
– Ваш сын задал мне точно такой же вопрос, – сказала она, – и у меня был для него только один ответ; только один ответ есть у меня и для вас. Я предложила, чтобы мы разошлись, потому что размышление убедило меня, что и для его и для моего блага будет лучше взять назад опрометчиво данное слово и предоставить ему свободу сделать другой выбор.
– Что же сделал мой сын? – настаивал мистер Эблуайт.
– Я имею право это знать. Что сделал мой сын?
Она так же упорно стояла на своем.
– Вы получили единственное объяснение, которое я считаю необходимым дать ему или вам, – сказала она.
– Говоря попросту, вам вздумалось и заблагорассудилось, мисс Вериндер, обмануть моего сына?
Рэчел помолчала с минуту, сидя позади нее, я слышала, как она вздохнула. Мистер Брефф взял ее руку и пожал.
Собравшись с силами, она ответила мистеру Эблуайту так же смело, как прежде.
– Я подвергла себя еще худшим толкам, – сказала она, –
и терпеливо перенесла их. Прошло то время, когда вы могли бы оскорбить меня, назвав меня обманщицей.
Она говорила с такой горечью, что я подумала, не пришла ли ей в голову скандальная история Лунного камня.
– Мне больше нечего сказать, – уныло прибавила она, не обращаясь ни к кому из нас в отдельности, отвернувшись от всех и глядя в ближайшее к ней окно.
Мистер Эблуайт вскочил и так сильно отодвинул свой стул, что тот опрокинулся и упал.
– А мне есть что сказать, – объявил он, стукнув по столу ладонью. – Я скажу, что если сын мой не чувствует этого оскорбления, то чувствую я.
Рэчел вздрогнула и взглянула на него с внезапным удивлением.
– Оскорбление? – повторила она. – Что вы хотите этим сказать?
– Оскорбление! – повторил Эблуайт. – Я знаю, по какой причине, мисс Вериндер, вы нарушили обещание, данное моему сыну. Я знаю это так же хорошо, как если бы вы сами признались в нем. Ваша проклятая фамильная гордость наносит оскорбление Годфри, как оскорбила она и меня, когда я женился на вашей тетке. Ее родные, ее нищие родные показали ей спину за то, что она вышла за честного человека, своими руками составившего себе состояние.
Предков у меня не было. Я не происхожу от головорезов и мошенников, живущих воровством и убийством. Я не могу указать время, когда у Эблуайтов не было рубашки на теле и когда они не умели подписать своего имени. Ага! Я не годился для Гернкастлей, когда я женился. А теперь сын мой не годится для вас. Я давно это подозревал. В вас заговорила кровь Гернкастлей, молодая особа! Я давно это подозревал.
– Весьма недостойное подозрение, – заметил Брефф. –
Удивляюсь, как у вас хватило мужества высказать его.
Прежде чем мистер Эблуайт успел найти слова для ответа, Рэчел заговорила тоном самого оскорбительного презрения.
– Не стоит обращать на это внимания, – сказала она стряпчему, – если он думает так, предоставим ему думать, как он хочет.
Из багрового мистер Эблуайт сделался синим. Он задыхался и едва переводил дух; он глядел то на Рэчел, то на
Бреффа с таким бешенством, словно не знал, на кого из них прежде напасть. Жена его, до сих пор бесстрастно обмахивавшаяся веером, испугалась и попыталась, совершенно безрезультатно, успокоить его. Во время всего этого прискорбного разговора меня неоднократно охватывал внутренний порыв вмешаться и сказать несколько серьезных слов, но я удерживалась из опасения возможных последствий, – опасения, недостойного христианки и англичанки, стремящейся не к тому, чего требует малодушное благоразумие, а к тому, что нравственно справедливо. Видя, до чего дошло теперь дело, я встала, поставив себя выше всяких соображений о приличии. Если бы я собиралась возражать собственными, смиренно придуманными мною доводами, быть может, я еще поколебалась бы. Но печальное домашнее несогласие, которого я теперь была свидетельницей, было чудно и прекрасно предусмотрено в корреспонденции мисс Джейн-Энн Стампер, – письмо тысяча первое на тему «Семейный мир». Я вышла из моего укромного уголка и раскрыла мою драгоценную книгу.