– Кафф вам не поможет, мистер Фрэнклин.
– Почему?
– В полицейских кругах произошло, после вашего отъезда, событие, сэр. Знаменитый Кафф вышел в отставку.
Он нанял маленький коттедж в Доркинге и по уши увяз в разведении роз. Он сам написал мне об этом, мистер
Фрэнклин. Он вырастил белую махровую розу, не прививая ее к шиповнику. И мистер Бегби, наш садовник, собирается съездить в Доркинг, чтоб сознаться в своем окончательном поражении.
– Это ничего не значит, – ответил я, – обойдусь и без помощи сыщика Каффа. А для начала я должен во всем довериться вам.
Возможно, что я сказал это несколько небрежно. Как бы то ни было, что-то в моем ответе обидело Беттереджа.
– Вы могли бы довериться кому-нибудь и похуже меня, мистер Фрэнклин, могу вам сказать, – произнес он немного резко.
Тон, каким он сделал это замечание, и некоторая растерянность в его манерах подсказали мне, что он располагает какими-то сведениями, которые не решается мне сообщить.
– Надеюсь, вы поможете мне, рассказав о разрозненных открытиях, которые оставил за собой сыщик Кафф. Знаю, что это вы в состоянии сделать. Ну, а могли бы вы сделать что-нибудь, кроме этого?
– Чего же еще вы ожидаете от меня, сэр? – с видом крайнего смирения спросил Беттередж.
– Я ожидаю большего, судя по тому, что вы недавно сказали.
– Пустое хвастовство, мистер Фрэнклин, – упрямо ответил старик, – есть люди, родившиеся хвастунами на свет божий и до самой своей смерти остающиеся таковыми. Я –
один из этих людей.
Оставался только один способ воздействия на него.
Я решил воспользоваться его привязанностью к Рэчел и ко мне.
– Беттередж, обрадовались ли бы вы, если б услышали, что Рэчел и я стали опять добрыми друзьями?
– Я служил бы вашей семье совершенно без всякой пользы, сэр, если б вы усомнились в этом.
– Помните, как Рэчел обошлась со мною перед моим отъездом из Англии?
– Так отчетливо, словно это случилось вчера. Миледи сама написала вам об этом, а вы были так добры, что показали ее письмо мне. В нем было сказано, что мисс Рэчел считает себя смертельно оскорбленною вами за то участие, которое вы приняли в отыскании ее алмаза. И ни миледи, ни я, и никто не мог угадать, почему.
– Совершенно справедливо, Беттередж. Я вернулся из путешествия и нашел, что Рэчел все еще считает себя смертельно оскорбленной мною. Я знал в прошлом году, что причиною этого был алмаз. Знаю, что это так и теперь, Я пробовал говорить с нею, она не захотела меня видеть: Пробовал писать ей, она не захотела мне ответить. Скажите, ради бога, как это понять? Разузнать о пропаже
Лунного камня – вот единственная возможность, которую
Рэчел мне оставляет!
Мои слова, по-видимому, заставили его взглянуть на дело с новой стороны. Он задал мне вопрос, показавший, что я наконец-то поколебал его.
– У вас нет недоброго чувства к ней, мистер Фрэнклин?
– Был гнев, когда я уезжал из Лондона, – ответил я, – но сейчас он прошел. Я хочу заставить Рэчел объясниться со мною и ничего более.
– Предположим, вы сделаете какое-нибудь открытие, сэр, – не боитесь ли вы, что благодаря этому открытию вам станет что-нибудь известно о мисс Рэчел?
Я понял его безграничное доверие к своей барышне, продиктовавшее ему эти слова.
– Я верю в нее так же, как и вы, – ответил я. – Самое полное открытие ее тайны не может обнаружить ничего такого, что могло бы уменьшить ваше или мое уважение к ней. Последняя нерешительность Беттереджа исчезла после этих слов.
– Пусть я поступлю дурно, помогая вам, мистер Фрэнклин, – воскликнул он, – но я могу сказать только одно: я так же мало понимаю это, как новорожденный младенец! Я
поставлю вас на путь открытий, а затем вы пойдете по нему сами. Помните вы нашу бедную служанку, Розанну Спирман?
– Разумеется.
– Вы всегда подозревали, что она хочет что-то открыть насчет Лунного камня?
– Я, конечно, не мог объяснить ее странное поведение чем-нибудь иным.
– Так я могу рассеять ваши сомнения на этот счет, мистер Фрэнклин, если вам угодно.
Пришла моя очередь стать в тупик. Напрасно старался я разглядеть в наступившей темноте выражение его лица.
Охваченный удивлением, я несколько нетерпеливо спросил, что хочет он этим сказать.
– Не торопитесь, сэр! – остановил меня Беттередж. – Я
говорю то, что хочу сказать. Розанна Спирман оставила запечатанное письмо, адресованное вам.
– Где оно?
– У ее приятельницы в Коббс-Голле. Верно вы слышали, когда были здесь, сэр, о Хромоножке Люси – девушке, которая ходит с костылем?
– Дочери рыбака?
– Точно так, мистер Фрэнклин.
– Почему же письмо не было отослано мне?
– Хромоножка Люси своенравная девушка, сэр. Она захотела отдать это письмо в ваши собственные руки. А вы уехали из Англии, прежде чем я успел написать вам об этом.
– Вернемся тотчас назад, Беттередж, и сейчас же заберем это письмо!
– Сейчас поздно, сэр. Рыбаки экономят свечи, и в
Коббс-Голле рано ложатся спать.
– Вздор! Мы дойдем туда в полчаса.
– Можете, сэр. А дойдя, вы найдете дверь запертою.
Он указал на огни, мелькавшие внизу, и в ту же минуту я услышал в ночной тишине журчанье ручейка.
– Вот ферма, мистер Фрэнклин. Проведите спокойно ночь и приходите ко мне завтра утром, если вы будете так добры.
– Вы пойдете со мною к рыбаку?
– Пойду, сэр.
– Рано утром?
– Так рано, как вам будет угодно.
Мы спустились по тропинке, ведущей на ферму.
Глава 3
Я сохранил самое смутное воспоминание о том, что случилось на Готерстонской ферме.
Помню гостеприимную встречу, обильный ужин, которым можно было накормить целую деревню на Востоке, восхитительно опрятную постель, с единственным недостатком – ненавистным наследием наших предков – пуховою периной; бессонную ночь, беспрестанное зажигание свечей и чувство огромного облегчения, когда наконец взошло солнце и можно было встать.
Накануне я условился с Беттереджем, что зайду за ним по дороге в Коббс-Голл так рано, как мне будет угодно, –
что на языке моего нетерпеливого желанья овладеть письмом означало: «так рано, насколько возможно». Не дождавшись завтрака на ферме, я взял с собой ломоть хлеба и отправился, опасаясь, не застану ли еще доброго Беттереджа в постели. К великому моему облегчению, он был, так же как и я, взволнован предстоящим событием. Я
нашел его уже одетым и ожидающим меня с палкой в руке.
– Как вы себя чувствуете сегодня, Беттередж?
– Очень нехорошо, сэр.
– С сожалением слышу это. На что вы жалуетесь?
– На новую болезнь, мистер Фрэнклин, моего собственного изобретения. Не хотелось бы вас пугать, но и вы, вероятно, заразитесь этой болезнью нынешним же утром.
– Черт возьми!
– Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке? А! Нет еще! Ну, так это случится с вами в Коббс-Голле, мистер Фрэнклин. Я
называю это сыскной лихорадкой, и заразился я ею впервые в обществе сыщика Каффа.
– Ну, ну! А вылечитесь вы, наверное, когда я распечатаю письмо Розанны Спирман. Пойдем же и получим его.
Несмотря на раннее время, мы нашли жену рыбака на кухне. Когда Беттередж представил меня ей, добрая миссис
Йолланд проделала церемониал, рассчитанный (как я позднее узнал) исключительно на знатных приезжих. Она поставила на стол бутылку голландского джипа, положила две трубки и начала разговор словами:
– Что нового в Лондоне, сэр?
Прежде чем я мог придумать ответ на этот общий вопрос, странное видение возникло в темном углу кухни.
Худощавая девушка, с расстроенным лицом, с удивительно красивыми волосами и с гневной проницательностью во взгляде, подошла, хромая и опираясь на костыль, к столу, у которого я сидел, и посмотрела на меня так, как будто я внушал и ужас и интерес, какими-то чарами приковывая ее внимание.
– Мистер Беттередж, – сказала она, не спуская с меня глаз, – пожалуйста, назовите его еще раз.
– Этого джентльмена зовут, – ответил Беттередж (делая сильное ударение на слове «джентльмен»), – мистер
Фрэнклин Блэк.
Девушка повернулась ко мне спиной и вдруг вышла из комнаты. Добрая миссис Йолланд, насколько помню, извинилась за странное поведение своей дочери, а Беттередж, должно быть, перевел ее слова на вежливый английский язык. Я говорю все это наугад. Внимание мое было всецело поглощено стуком удалявшегося костыля. Он прозвучал по деревянной лестнице, прозвучал в комнате над нашими головами, прозвучал опять вниз по лестнице, – а потом в открытой двери снова возник призрак, на этот раз с письмом в руке, и поманил меня из комнаты.
Я оставил миссис Йолланд, рассыпавшуюся в еще больших извинениях, и пошел за этим странным существом, которое ковыляло передо мной все скорее и скорее по направлению к берегу. Оно повело меня за рыбачьи лодки, где нас не могли ни увидеть, ни услышать жители деревни, и там остановилось и взглянуло мне в лицо в первый раз.
– Стойте здесь, – сказала она, – я хочу посмотреть на вас. Нельзя было обмануться в выражении ее лица. Я внушал ей сильную ненависть и отвращение. Не, примите это за тщеславие, если я скажу, что ни одна женщина еще не смотрела на меня так. Решаюсь на более скромное уверение: ни одна женщина еще не дала мне заметить этого.
Такое бесцеремонное разглядывание мужчина может выдержать лишь до известного предела. Я пытался перевести внимание Хромоножки Люси на предмет, не столь ей ненавистный, как мое лицо.
– Вы, кажется, хотели передать мне письмо, – начал я. –
Это то самое, что у вас в руках?
– Повторите свои слова, – было ее единственным ответом.
Я повторил свои слова, как послушный ребенок, затверживающий урок.
– Нет, – сказала девушка, говоря сама с собой, но все не спуская с меня безжалостных глаз. – Не могу понять, что нашла она в его лице. Не могу угадать, что услышала она в его голосе.