Лунный камень — страница 49 из 64

I

Весною 1849 года я скитался на Востокѣ и только что измѣнилъ планъ путешествія, составленный мною за нѣсколько мѣсяцевъ предъ тѣмъ и сообщенный моимъ лондонскимъ представителямъ: адвокату и банкиру.

Вслѣдствіе этой перемѣны мнѣ надо было послать одного изъ служителей за полученіемъ писемъ и денегъ отъ англійскаго консула въ нѣкій городокъ, который, по новому маршруту, не входилъ уже въ число моихъ стоянокъ. Слуга долженъ былъ нагнать меня въ назначенномъ мѣстѣ, въ извѣстное время. Непредвидѣнный случай замедлилъ его возвращеніе. Около недѣлт прождалъ я съ моими людьми, расположась лагеремъ на краю пустыни. Къ концу этого времени пропадавшій слуга явился въ мою палатку съ деньгами и письмами.

— Кажется, я привезъ вамъ дурныя вѣсти, сэръ, сказалъ онъ, указывая на одно изъ писемъ съ траурною каемочкой и почеркомъ мистера Броффа на адресѣ.

По мнѣ въ подобныхъ случаяхъ отсрочка всего невыносимѣе. Я прежде всего распечаталъ письмо съ траурною каемочкой.

Оно извѣщало меня, что отецъ мой померъ, а я сталъ наслѣдникомъ его значительнаго богатства. Состояніе, переходившее такомъ образомъ въ мои руки, влекло за собой и отвѣтственность, вслѣдствіе чего мистеръ Броффъ убѣждалъ меня возвратиться въ Англію, не теряя времени.

На разсвѣтѣ слѣдующаго утра я двинулся въ обратный путь къ родинѣ.

Портретъ мой, нарисованный старымъ дружищемъ Бетереджемъ около времени моего отъѣзда изъ Англіи, мнѣ кажется, нѣсколько утрированъ. Чудакъ, по-своему, пресеріозно передалъ одинъ изъ сатирическихъ намековъ молодой госпожи на мое заграничное воспитаніе, и дошелъ до убѣжденія, что дѣйствительно видитъ во мнѣ тѣ французскіе, нѣмецкія, и италіянскія стороны моего характера, которыя моя веселая кузина только въ шутку отыскивала и которыя дѣйствительно-то существовали лишь въ воображеніи нашего добраго Бетереджа. Но за исключеніемъ этой скидки, я долженъ сознаться, что онъ вполнѣ справедливо изобразилъ меня оскорбленнымъ обращеніемъ Рахили до глубины сердца и покидающимъ Англію въ припадкѣ нестерпимыхъ мукъ, причиненныхъ самымъ горькимъ разочарованіемъ въ жизни.

Я уѣзжалъ за границу, рѣшась, при помощи перемѣны мѣстъ и разлуки, — забыть ее. Я убѣжденъ въ неправильности взгляда на человѣческую природу, отрицающаго въ такихъ обстоятельствахъ дѣйствительную пользу перемѣны мѣстъ и отсутствія: она отвлекаютъ вниманіе человѣка отъ исключительнаго созерцанія собственной скорби. Я никогда не забывалъ ея; во мучительныя воспоминанія теряли свою горечь по мѣрѣ того, какъ вліяніе времени, разстоянія и новизны возрастало между мной и Рахилью.

Съ другой стороны не менѣе вѣрно и то, что, какъ только я собрался домой, — лѣкарство, имѣвшее несомнѣнный успѣхъ, стало теперь также несомнѣнно терять свою цѣлебность. Чѣмъ ближе становилась страна, въ которой она живетъ, и надежда снова увидать ее, тѣмъ неодолимѣе начинало заявлять свою власть надо мной ея вліяніе. По возвращеніи въ Англію, она была первою, о комъ я спросилъ, встрѣтясь съ мистеромъ Броффомъ.

Я, конечно, узналъ о всемъ происходившемъ въ мое отсутствіе: другими словами, о всемъ изложенномъ здѣсь въ разказѣ Бетереджа, — за исключеніемъ одного обстоятельства. Въ то время мистеръ Броффъ не считалъ себя въ правѣ сообщить мнѣ причины, втайнѣ обусловившія размолвку Рахили и Годфрея Абльвайта. Я не докучалъ ему затруднительными вопросами по этому щекотливому предмету. Послѣ ревнивой досады, возбужденной во мнѣ слухомъ, что она нѣкогда помышляла о замужествѣ съ Годфреемъ, я нашелъ достаточное облегченіе въ увѣренности, что, поразмысливъ, она убѣдилась въ поспѣшности своего поступка и сама взяла назадъ свое слово.

Выслушавъ разказъ о прошломъ, я весьма естественно обратился къ текущимъ вопросамъ (и все объ Рахили!). На чье попеченіе перешла она изъ дома мистера Броффа? И гдѣ она живетъ?

Она жила у вдовой сестры покойнаго сэръ-Джона Вериндера, — нѣкоей мистрисъ Мерридью, которая была приглашена душеприкащиками леди Вериндеръ въ опекунши и приняла это предложеніе. По словамъ мистера Броффа, они отлично поладили между собой и въ настоящее время устроились въ домѣ мистрисъ Мерридью на Портлендъ-Плесѣ.

Полчаса спустя по полученіи этого извѣстія я шелъ по дорогѣ къ Портлендъ-Плесу, не имѣвъ духу даже признаться въ этомъ мистеру Броффу! Человѣкъ, отворившій мнѣ дверь, не зналъ навѣрно, дома ли миссъ Вериндеръ. Я послалъ его на верхъ съ моею карточкой, въ видѣ скорѣйшаго способа разрѣшать вопросъ. Слуга вернулся ко мнѣ съ непроницаемымъ выраженіемъ въ лицѣ и объявилъ, что миссъ Вериндеръ нѣтъ дома.

Другихъ я могъ бы заподозрить въ преднамѣренномъ отказѣ принять меня. Но подозрѣвать Рахиль не было возможности. Я сказалъ, что зайду вечеркомъ часамъ къ шести.

Въ шесть часовъ мнѣ вторично объявили, что миссъ Вериндеръ нѣтъ дома. Не оставлено ли мнѣ записки? Никакой записки не оставлено. Развѣ миссъ Вериндеръ не получала моей карточки? Слуга просилъ извинить его: миссъ Вериндеръ получила карточку. Выводъ былъ слишкомъ простъ чтобы сомнѣваться въ немъ. Рахиль не хотѣла меня видѣть.

Съ своей стороны, я не могъ допускать подобнаго обращенія со мной, не сдѣлавъ по крайней мѣрѣ попытки разъяснить его причины. Я велѣлъ доложить о себѣ мистрисъ Мерридью и просилъ ее почтить меня свиданіемъ, назначивъ для этого удобнѣйшее время по ея усмотрѣнію.

Мистрисъ Мерридью безъ всякихъ затрудненій приняла меня тотчасъ же. Меня провели въ уютную гостиную, а я очутился въ присутствіи маленькой, весьма пріятной, пожилой леди. Она имѣла любезность весьма сожалѣть обо мнѣ и не мало удивляться. Впрочемъ, въ то же время, не могла вступить со мной въ какое-либо объясненіе или вліять на Рахиль въ дѣлѣ, касающемся, повидимому, только личныхъ ея чувствъ. Она не разъ повторяла это съ вѣжливымъ и неистощимымъ терпѣніемъ, — и вотъ все, чего я добился, обратясь къ мистрисъ Мерридью.

Оставалось писать къ Рахили. На другой день мой слуга понесъ ей письмо со строжайшимъ наказомъ дождаться отвѣта.

Доставленный мнѣ отвѣтъ заключался буквально въ одной фразѣ:

«Миссъ Вериндеръ проситъ позволенія уклониться отъ всякой переписка съ мистеромъ Франклиномъ Блекомъ.»

Какъ я ни любилъ ея, но вознегодовалъ на обиду, нанесенную мнѣ этимъ отвѣтомъ. Не успѣлъ я еще овладѣть собой, какъ мистеръ Броффъ пришелъ поговорить о моихъ дѣлахъ. Я не хотѣлъ ничего слышать о дѣлахъ и разказалъ ему все происшедшее. Оказалось, что онъ, подобно самой миссъ Мерридью, не въ состояніи ничего разъяснать мнѣ. Я спросилъ, не дошла ли до Рахили какая-нибудь клевета на меня. Мистеръ Броффъ не зналъ никакой клеветы на мой счетъ. Не упоминала ли она обо мнѣ въ какомъ-нибудь смыслѣ, гостя у мистера Броффа? На разу. Неужели въ теченіе моего долгаго отсутствія она даже не спросила: живъ ли я или умеръ? ничего подобнаго она никогда не спрашивала.

Я досталъ изъ бумажника письмо, которое бѣдная леди Вериндеръ написала мнѣ изъ Фризингалла въ тотъ день какъ я выѣхалъ изъ ея Йоркширскаго дома, и обратилъ вниманіе мистера Броффа на слѣдующія двѣ фразы:

«Въ теперешнемъ ужасномъ состояніи ея разсудка, Рахиль все еще не прощаетъ вамъ важной помощи, оказанной вами слѣдствію о пропажѣ драгоцѣннаго камня. Ваше слѣпое рвеніе въ этомъ дѣлѣ увеличило гнетъ ея волненій, такъ какъ усилія ваши неумышленно грозили открытіемъ ея тайны.»

— Возможно ли, спросилъ я, — чтобъ это враждебное чувство до сихъ поръ сохранило всю свою горечь?

Мистеръ Броффъ высказалъ непритворное огорченіе,

— Если вы настаиваете на отвѣтѣ, замѣтилъ онъ, — я долженъ сказать, что ничѣмъ инымъ не могу объяснить ея поведенія.

Позвонивъ, я приказалъ слугѣ уложить мой чемоданъ и послать за указателемъ желѣзныхъ дорогъ. Мистеръ Броффъ съ удивленіемъ спросилъ что я хочу дѣлать.

— Я ѣду въ Йоркширъ, отвѣчалъ я, — съ первымъ поѣздомъ.

— Смѣю спросить, съ какою цѣдію?

— Мистеръ Броффъ, помощь, неумышленно оказанная мной слѣдствію объ алмазѣ, около году осталась, во мнѣніи Рахило, непрощаемою обидой и все еще не прощена мнѣ. Я не помирюсь съ такимъ положеніемъ! Я рѣшился проникнуть въ тайну ея молчанія предъ матерью и враждебности ко мнѣ. Если время, трудъ и деньги могутъ это сдѣлать, похититель Луннаго камня будетъ у меня въ рукахъ!

Достойный старый джентльменъ попробовалъ было возражать — заставить меня внять разсудку, короче, исполнить свой долгъ въ отношеніи меня. Я былъ глухъ ко всѣмъ его доводамъ. Въ эту минуту никакія соображенія не могли поколебать мою рѣшимость.

— Я возобновлю слѣдствіе, продолжилъ я, — съ того пункта, на которомъ оно было прервано, и прослѣжу его, шагъ за шагомъ, до настоящаго времени. Въ цѣпи уликъ, на сколько она была мнѣ извѣстна предъ моимъ отъѣздомъ, недостаетъ нѣсколькихъ звеньевъ, которыя могутъ быть пополнены Габріелемъ Бетереджемъ. Къ нему-то и поѣду!

Вечеркомъ, незадолго до захода солнца, я уже снова стоялъ на незабвенной террасѣ и еще разъ увидалъ мирный, старый, сельскій домъ. На безлюдномъ дворѣ первымъ попался мнѣ садовникъ. Часъ тому назадъ онъ оставилъ Бетереджа, грѣвшагося на солнцѣ въ любимомъ уголочкѣ задняго двора. Я хорошо зналъ это мѣсто и сказалъ, что самъ отыщу его.

Я обошелъ кругомъ по знакомымъ дорожкамъ и переходамъ и заглянулъ въ отворенную калитку на дворъ. Тамъ сидѣлъ онъ, добрый, старый товарищъ счастливыхъ, невозвратныхъ дней, — тамъ, на старомъ мѣстѣ, въ старомъ креслѣ, съ трубкой во рту и Робинзономъ Крузо на колѣняхъ, съ двумя друзьями, псами, дремавшими по обѣимъ сторонамъ его кресла! Я стоялъ такъ, что послѣдніе, косые лучи солнца отбрасывали тѣнь мою далеко впередъ. Ее ли увидали собаки, тонкое ли чутье дало онъ знать о моемъ приближеніи, только обѣ вскочили съ ворчаньемъ. Вставъ, въ свою очередь, старикъ успокоилъ ихъ однимъ словомъ, и засловяя рукой слабѣвшіе глаза, вопросительно глядѣлъ на появившагося у калитки. А мои глаза переполнились слезами; я долженъ былъ переждать минутку, пока овладѣю собой, чтобы заговорить съ нимъ.

II

— Бетереджъ! сказалъ я, указывая на незабвенную книгу, лежавшую у него на колѣнахъ: — предвѣщалъ ли вамъ нынче Робинзонъ Крузо, что вы можете ожидать къ себѣ Франклина Блека?

— Вотъ хоть лордомъ Гарра поклясться сейчасъ, мистеръ Франклинъ! вскрикнулъ старикъ:- это самое, а предсказывалъ Робинзонъ Крузо!

Опираясь на меня, онъ съ усиліемъ всталъ на ноги и постоялъ съ минуту, поглядывая то на меня, то на Робинзона, повидимому, недоумѣвая, кто изъ насъ болѣе удивилъ его. Рѣшеніе послѣдовало въ пользу книги. Развернувъ ее предъ собой и держа въ обѣихъ рукахъ, онъ глядѣлъ на дивный томикъ съ непередаваемымъ выраженіемъ ожиданія въ глазахъ, словно надѣясь видѣть, что вотъ-вотъ самъ Робинзонъ-Крузо выступитъ изъ страницъ и почтитъ насъ личнымъ свиданіемъ.

— Вотъ онъ, отрывочекъ-то, мистеръ Франклинъ, сказалъ онъ тотчасъ же, какъ только вернулся къ нему даръ слова:- чтобы мнѣ хлѣба не ѣсть, сэръ, если это не тотъ самый отрывочекъ, что я читалъ за минуту предъ вашимъ приходомъ! страница сто пятьдесятъ шестая, слушайте: «Я стоялъ, какъ громомъ пораженный, или словно увидавъ привидѣніе.» Если это не все равно что сказать: «Ожидайте, сейчасъ явится мистеръ Франклинъ Блекъ», значитъ въ англійскомъ языкѣ смысли нѣтъ!

Бетереджъ, шумно захлопнулъ книгу и освободя наконецъ одну руку, пожалъ поданную мною.

Въ такихъ обстоятельствахъ, я весьма естественно ждалъ, что онъ закидаетъ меня вопросами. Но нѣтъ, гостепріимство становилось первымъ побужденіемъ стараго слуги, какъ только кто-нибудь изъ членовъ семейства (какимъ бы то вы было путемъ) являлся гостемъ въ этотъ домъ.

— Взойдите, мистеръ Франклинъ, сказалъ онъ, отворяя дверь позади себя и отвѣшивая своеобразно-милый, старосвѣтскій поклонъ:- ужь я послѣ разспрошу, зачѣмъ пожаловали сюда, сначала надо васъ поудобнѣе устроить. Послѣ вашего отъѣзда тутъ все такія грустныя перемѣны. Домъ запертъ, прислуга вся разошлась. Ну, да что нужды! Я состряпаю вамъ обѣдъ, а садовница постель оправитъ, — и если въ погребѣ осталась еще бутылочка вашего пресловутаго Латуронскаго бордо, найдется чѣмъ и горлышко промочить, мистеръ Франклинъ! Добро пожаловать, сэръ! Отъ всего сердца, добро пожаловать! проговорилъ старый бѣдняга, мужественно поборая мрачное уныніе пустыннаго дома и принимая меня со всею общительностью и предупредительнымъ вниманіемъ прошлыхъ дней.

Мнѣ было прискорбно его разочаровывать. Но домъ этотъ принадлежалъ теперь Рахили. Могъ ли я въ немъ садиться за столъ или спать послѣ того, что произошло въ Лондонѣ? Простѣйшее чувство самоуваженія запрещало мнѣ,- именно запрещало, — переступить порогъ.

Я взялъ Бетереджа за руку и вывелъ его въ садъ. Нечего дѣлать. Я долженъ былъ сказать ему всю правду. Равно привязанный къ Рахили и ко мнѣ, онъ былъ прискорбно озадаченъ и огорченъ оборотомъ дѣла. Собственное его мнѣніе, высказанное при этомъ, отличалось обычною прямотой и пріятнымъ букетомъ самой положительной философіи изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ,- философіи Бетереджевой школы.

— Я никогда не отрицалъ, что у миссъ Рахили есть недостатки, началъ онъ: — конекъ у нея бѣдовый, вотъ вамъ одинъ изъ нихъ. Она хотѣла взять верхъ надъ вами — а вы и поддались. Э, Господи Боже мой, мистеръ Франклинъ, неужто вы о сю пору не раскусили женщинъ? Говаривалъ я вамъ о покойной мистрисъ Бетереджъ?

Онъ частенько говаривалъ мнѣ о покойной мистрисъ Бетереджъ, неизмѣнно ставя ее въ примѣрь врожденной слабости и испорченности прекраснаго пола. Онъ и теперь выставилъ ее съ этой стороны.

— Очень хорошо, мистеръ Франклинъ. Теперь выслушайте же меня. Что ни женщина, то и конекъ свой, особенный. Покойная мистрисъ Бетереджъ, случись мнѣ бывало отказать ей въ чемь-нибудь, что ей по-сердцу, сейчасъ осѣдлаетъ любимаго конька и поѣхала. Иду, бывало, домой, справивъ свою службу, и ужь знаю впередъ, что жена придетъ ко мнѣ наверхъ по кухонной лѣстницѣ и объявитъ: послѣ такихъ-де моихъ грубостей, у нея духу не хватило состряпать мнѣ обѣдъ. Сначала я поддавался, — точь-въ-точь какъ вы теперь поддаетесь миссъ Рахили. Наконецъ терпѣніе мое истощилось. Я пошелъ внизъ, взялъ миссъ Беттереджъ — нѣжно, разумѣется, — на руки и отнесъ ее въ лучшую комнату, гдѣ она обыкновенно принимала своихъ гостей. «Вотъ, говорю, настоящее ваше мѣсто, мой другъ», а самъ вернулся въ кухню. Тамъ я заперся, снялъ сюртукъ, засучилъ рукава и состряпалъ себѣ обѣдъ. Когда онъ поспѣлъ, я накрылъ столъ, насколько хватило умѣнья, и покушалъ власть. Потомъ выкурилъ трубочку, хватилъ капельку грогу, а затѣмъ опросталъ столъ, перемылъ посуду, вычистилъ ножи и вилки, убралъ все на мѣсто и вымелъ комнату. Когда все было вымыто и вычищено какъ слѣдуетъ, я отворилъ дверь и впустилъ миссъ Бетереджъ. «Я ужь пообѣдалъ, дружокъ мои, говорю: и надѣюсь, что кухонный порядокъ удовлетворитъ самымъ пламеннымъ желаніямъ вашимъ.» Пока эта женщина была въ живыхъ, мистеръ Франклинъ, я ужь ни разу больше не стряпалъ себѣ обѣда! Нравоученіе: въ Лондонѣ вы поддались миссъ Рахили; не поддавайтесь ей въ Йоркширѣ. Вернемтесь къ дому.

Неопровержимо, что и говорить! Я могъ только увѣрить моего добраго друга, что даже его сила убѣжденія, въ этомъ случаѣ, не дѣйствуетъ на меня.

— Славный вечеръ! сказалъ я:- пройдусь я себѣ до Фризингалла, остановлюсь въ гостиницѣ, а вы завтра поутру проходите ко мнѣ завтракать, мнѣ кое-что надо вамъ сказать.

Бетереджъ задумчиво покачалъ годовой.

— Сердечно жаль! проговорилъ онъ:- я надѣялся услыхать, мистеръ Франклинъ, что у васъ съ миссъ Рахилью все попрежнему гладко да ладно. Если ужь вы хотите поставить на своемъ, сэръ, продолжилъ онъ, съ минутку подумавъ, — такъ изъ-за ночлега не стоитъ ходитъ сегодня въ Фризингаллъ. Можно и поближе найдти. Готтерстонова ферма всего въ двухъ миляхъ отсюда. Тутъ-то ужь миссъ Рахиль ни при чемъ, лукаво прибавилъ старикъ: Готтерстонъ проживаетъ на правахъ вольной аренды, мистеръ Франклинъ.

Я вспомнилъ объ этой мѣстности тотчасъ, какъ только Бетереджъ назвалъ ее. Ферма была расположена въ закрытой лощинѣ, на берегу одной изъ красивѣйшихъ рѣчекъ въ этой части Йоркшира; а у фермера пустовала лишняя спальня съ пріемною, обыкновенно отдаваемыя онъ внаймы художникамъ, рыболовамъ и всякаго рода туристамъ. Пріятнѣйшаго жилища, на время моего пребыванія въ околоткѣ, я не могъ бы и желать.

— Отдаются ли комнаты-то? спросилъ я.

— Миссъ Готтерстонъ, сэръ, вчера еще сама просила меня порекомендовать кому-нибудь эти комнаты добрымъ словечкомъ.

— Я съ величайшимъ удовольствіемъ возьму ихъ, Бетереджъ.

Мы вернулась на дворъ, гдѣ я оставилъ свой чемоданъ. Продѣвъ палку сквозь его ручку и закинувъ чемоданъ черезъ плечо, Бетереджъ, повидимому, снова впалъ въ столбнякъ, причиненный ему моимъ внезапнымъ появленіемъ давеча, когда я засталъ его въ креслѣ. Онъ недовѣрчиво поглядѣлъ на домъ, потомъ повернулся на каблукахъ и еще недовѣрчивѣе посмотрѣлъ на меня.

— Даннымъ давно живу я на свѣтѣ, проговорилъ этотъ лучшій и милѣйшій изъ всѣхъ старыхъ слугъ, — но этакой штуки никакъ не думалъ дождаться. Вотъ онъ домъ стоитъ, а вотъ онъ мистеръ Франклинъ Блекъ, и что же, будь я проклятъ, если одинъ изъ нихъ не повернулся спиной къ другому и не идетъ спать на квартиру.

Онъ пошелъ впередъ, покачивая годовой и зловѣще ворча.

— Теперь ужь только одного чуда не хватаетъ, сказалъ онъ мнѣ, оглядываясь черезъ плечо:- вамъ остается, мистеръ Франклинъ, заплатить мнѣ семь шиллинговъ и шесть пенсовъ, которые заняли у меня мальчикомъ.

Эта острота нѣсколько возстановила въ немъ хорошее расположеніе духа по отношенію къ себѣ самому и ко мнѣ. Пройдя дворъ, мы вышли за ворота. Какъ только мы очутились внѣ ограды, обязанности гостепріимства (по Бетереджеву уставу о нравахъ) прекращались, и любопытство заявило свои права.

Онъ замедлилъ шаги, чтобы дать мнѣ поравняться съ нимъ.

— Славный вечеръ для прогулки, мистеръ Франклинъ, сказалъ онъ, какъ будто мы случайно и только что встрѣтились другъ съ другомъ: — А вѣдь еслибы вы пошли во фризингалльскую гостиницу, сэръ….

— Ну, что же?

— Я имѣлъ бы честь поутру завтракать съ вами.

— Вмѣсто этого, приходите завтракать со мной въ Готтеротонскую ферму.

— Премного обязавъ вашей добротѣ, мистеръ Франклинъ. Но я собственно не къ завтраку подбирался-то. Кажется, вы упоминали, что хотите кое-что сказать мнѣ? Если это не тайна, сэръ, сказалъ Бетереджъ, внезапно мѣняя окольный путь на прямой: — то я сгараю желаніемъ знать, что именно такъ внезапно привело васъ въ эту сторону?

— Что привело меня сюда въ прошлый разъ? спросилъ я.

— Лунный камень, мистеръ Франклинъ. Но что же теперьто праводатъ васъ?

— Опять Лунный же камень, Бетереджъ.

Старикъ остановился какъ вкопанный и глядѣлъ на меня въ сѣроватомъ сумракѣ, словно подозрѣвая свои уши въ обманѣ.

— Если это шутка, сэръ, сказалъ онъ, — такъ я, надо быть, глуповатъ становлюсь на старости лѣтъ. Никакъ не пойму.

— Вовсе не шутка, отвѣчалъ я:- я пріѣхалъ сюда возобновить слѣдствіе, прерванное предъ моимъ отъѣздомъ изъ Англіи. Я пріѣхалъ сюда затѣмъ, чего никто еще не сдѣлалъ, — я хочу разузнать кто взялъ алмазъ.

— Бросьте вы алмазъ, мистеръ Франклинъ! Вотъ вамъ мой совѣтъ, бросьте алмазъ! Эта проклятая индѣйская драгоцѣнность сбивала съ-толку всѣхъ, кто ни подходилъ къ ней. Не тратьте денегъ и здоровья, — въ цвѣтѣ лѣтъ, сэръ, — на возню съ Луннымъ камнемъ. Можете ли вы надѣяться на успѣхъ (безъ ущерба себѣ), когда самъ приставъ Коффъ промахнулся? Приставъ Коффъ! повторилъ Бетереджъ, погрозивъ мнѣ указательнымъ пальцемъ:- первый полицейскій чиновникъ во всей Англіи!

— Я рѣшился, старый дружище. Не отступлю и предъ самимъ приставомъ Коффомъ. кстати, рано или поздно мнѣ, быть-можетъ, понадобится переговорить съ нимъ. Не слыхали-ль вы о немъ чего-нибудь въ послѣднее время?

— Приставъ не поможетъ вамъ, мистеръ Франклинъ.

— Почему же?

— Со времени вашего отъѣзда, сэръ, въ полицейскихъ кружкахъ произошло нѣкоторое событіе. Великій Коффъ удалился отъ дѣлъ, пріобрѣлъ себѣ маленькій коттеджъ въ Доркингѣ и сидитъ по горло въ своихъ розахъ. Онъ собственноручно извѣстилъ меня объ этомъ, мистеръ Франклинъ. Онъ выростилъ бѣлую махровую розу, не прививая ея къ шиповнику. И мистеръ Бегби, нашъ садовникъ, собирается въ Доркингъ признаваться, что приставъ наконецъ побѣдилъ его.

— Ну, не велика важность, сказалъ я:- обойдемся и безъ помощи пристава. На первыхъ порахъ я довѣрюсь вамъ.

Весьма вѣроятно, что я нѣсколько небрежно произнесъ это. Какъ бы то ни было, Бетереджа, повидимому, что-то задѣло за живое въ этомъ отвѣтѣ.

— Вы могли довѣриться кому-нибудь и похуже меня, мистеръ Франклинъ, вотъ что я вамъ скажу, проговорилъ онъ съ нѣкоторою рѣзкостью.

Тонъ этого возраженія и нѣкоторое безпокойство, подмѣченное мной въ немъ послѣ этихъ словъ, подала мнѣ мысль, что онъ имѣетъ какія-то свѣдѣнія, которыхъ не рѣшается сообщать мнѣ.

— Я ожидаю, что вы поможете мнѣ, сказалъ я, — собрать отрывочныя улики, оставшіяся послѣ пристава Коффа. Я знаю, что вы можете это сдѣлать. Не можете ли вы сдѣлать еще чего-нибудь?

— Чего же еще можете вы ожидать отъ меня, сэръ? спросилъ Бетереджъ съ видомъ крайняго смиренія.

— Я жду большаго, судя по тому что вы сейчасъ сказали.

— Это одно хвастовство мое, мистеръ Франклинъ, упрямо возразилъ старикъ: — нѣкоторые такъ и родятся хвастунами; до самой смерти не могутъ отвыкнуть. Вотъ и я такой-же.

Оставался еще одинъ способъ взяться за него. Я обратился къ его участію въ Рахили и ко мнѣ.

— Бетереджъ, порадуетесь ли вы, если мы съ Рахилью опять станемъ добрыми друзьями?

— Я служилъ вашему семейству, сэръ, и для болѣе скромныхъ цѣлей, если ужь вы сомнѣваетесь въ этомъ!

— Помните ли вы, какъ со мной обращалась Рахиль предъ моимъ отъѣздомъ изъ Англіи?

— Такъ хорошо помню, словно это вчера еще было! миледи написала вамъ собственноручное письмо насчетъ этого, а вы были такъ добры, что и мнѣ показали его. Оно извѣщало васъ, что миссъ Рахиль смертельно оскорбилась участіемъ, которое вы принимали въ стараніяхъ отыскать ея драгоцѣнный камень; и при этомъ на миледи, ни вы, никто не могъ угадать причины этого гнѣва.

— Совершенно справедливо, Бетереджъ! И вотъ я вернулся изъ своего путешествія и нахожу ее попрежнему смертельно оскорбленною. Я зналъ, что въ прошломъ году причиной этому былъ алмазъ; и знаю, что алмазъ же причиной этому и теперь. Я хотѣлъ переговорить съ ней, а она и видѣть меня не хочетъ. Я попробовалъ написать къ ней, она не отвѣчаетъ мнѣ. Скажите же, ради Бога, какъ мнѣ разъяснить это дѣло? Рахиль сама не оставляетъ мнѣ иного способа разыскать пропажу Луннаго камня, какъ путемъ слѣдствія!

Эта слова явно выказали ему все дѣло съ совершенно новой точки зрѣнія. Онъ предложилъ мнѣ вопросъ, убѣдившій меня въ томъ, что я поколебалъ его.

— Нѣтъ ли тутъ какого-нибудь недоброжелательства съ вашей стороны, мистеръ Франклинъ, — вѣдь нѣтъ?

— Я съ негодованіемъ выѣхалъ изъ Лондона, отвѣтилъ я, — но теперь это все прошло. Я хочу добиться отъ Рахили объясненія, а больше мнѣ ничего не надо.

— А не боитесь вы, сэръ, — случись вамъ что-нибудь открыть, — не боитесь вы за тѣ открытія, которыя можете сдѣлать относительно миссъ Рахили?

Я вполнѣ понималъ ревнивую увѣренность въ молодой госпожѣ, подсказавшую ему эти слова.

— Я не менѣе васъ увѣренъ въ ней, отвѣтилъ я:- Если мы вполнѣ узнаемъ ея тайны, въ ней не окажется ничего такого, что могло бы поколебать ваше или мое уваженіе къ ней.

Послѣдніе остатка Бетереджевой сдержанности при этомъ исчезли.

— Одно только могу сказать, воскликнулъ онъ:- Если я дурно дѣлаю, помогая вамъ, мистеръ Франклинъ, то нѣтъ еще малаго ребенка, который бы меньше моего смыслилъ! Я точно могу навести васъ на путь къ открытіямъ, если только вы сумѣете пойдти дальше одна. Помните вы одну изъ нашихъ дѣвушекъ, бѣдняжку Розанну Сперманъ?

— Конечно!

— Вы все думали, что она хотѣла признаться вамъ въ чемъ-то касательно этого дѣла о Лунномъ камнѣ?

— Иначе я, право, никакъ не могъ объяснить себѣ ея странное поведеніе.

— Вы можете разрѣшить свои сомнѣнія, когда угодно, мистеръ Франклинъ.

Я въ свою очередь остановился какъ вкопаный, напрасно пытаясь разглядѣть его лицо въ наступавшей темнотѣ. Въ первый мигъ изумленія я съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ спросилъ, что онъ хочетъ этимъ сказать.

— Больше твердости, сэръ! продолжалъ Бетереджъ: — я именно то и хочу сказать что говорю. Розанна Сперманъ оставила по себѣ запечатанное письмо, — письмо адресованное къ вамъ.

— Гдѣ оно?

— Въ рукахъ ея подруги, въ Коббсъ-Голѣ. Будучи здѣсь въ послѣдній разъ, сэръ, вы должны были слышать о хромой Люси, — убогой дѣвушкѣ на костылѣ?

— Дочь рыбака?

— Она самая, мистеръ Франклинъ.

— Почему это письмо не переслала мнѣ?

— Хромая Люси очень упряма, сэръ. Она не хотѣла отдать его ни въ чьи рука, кромѣ вашихъ. А вы уѣхали изъ Англіи, прежде чѣмъ я успѣлъ написать вамъ.

— Вернемтесь, Бетереджъ, и выручимъ его тотчасъ-же.

— Сегодня поздно, сэръ. У насъ по всему берегу очень скупы на свѣчи; и въ Коббсъ-Голѣ рано ложатся.

— Вздоръ! Мы дойдемъ въ полчаса.

— Вы-то можете, сэръ. И то, добравшись, найдете всѣ двери на запорѣ.

Онъ показалъ мнѣ огонекъ, мерцавшій у насъ подъ ногами; въ тотъ же мигъ я услыхалъ въ тиши вечера журчаніе рѣчки.

— Вотъ и ферма, мистеръ Франклинъ! Отдохните-ка сегодня, а завтра поутру приходите ко мнѣ, если будете такъ добры.

— Вы пойдете со мной къ рыбаку въ Коттеджъ?

— Да, сэръ.

— Какъ рано?

— Какъ вамъ будетъ угодно, мистеръ Франклинъ.

Мы спустились по тропинкѣ, ведущей къ фермѣ.

III

У меня осталось весьма неясное воспоминаніе о происходившемъ на Готтерстонской фермѣ.

Мнѣ помнится радушный пріемъ, непомѣрный ужинъ, котораго хватило бы накормить цѣлое селеніе на Востокѣ, очаровательно чистенькая спальня, гдѣ можно было сожалѣть лишь объ одномъ ненавистномъ произведеніи глупости нашихъ предковъ — о перинѣ; безсонная ночь, множество перепорченныхъ спичекъ и нѣсколько разъ зажигаемая свѣча; наконецъ, ощущеніе безпредѣльной радости при восходѣ солнца, когда представилась возможность встать.

Мы наканунѣ условились съ Бетереджемъ, что я зайду за нимъ по дорогѣ въ Коббсъ-Голь, когда мнѣ будетъ угодно, что, при моемъ нетерпѣніи выручать письмо, значило какъ можно раньше. Не дожидаясь завтрака на фермѣ, я взялъ корку хлѣба и отправился въ путь, слегка опасаясь, не застать бы мнѣ милаго Бетереджа въ постели. Къ величайшему облегченію моему, оказалось, что онъ былъ не менѣе меня взволнованъ предстоящимъ событіемъ. Я нашелъ его совершенно готовымъ въ путь, съ тростью въ рукѣ.

— Какъ вы себя чувствуете нынче, Бетереджъ?

— Плохо, сэръ.

— Прискорбно слышать. На что же вы жалуетесь?

— Небывалая болѣзнь, мистеръ Франклинъ, собственнаго изобрѣтенія. Не хочу васъ пугать, а только и утро не минетъ, какъ вы сами, навѣрно, заразитесь.

— Чортъ возьми!

— Чувствуете ли вы этакій непріятный жаръ въ желудкѣ, сэръ? И точно васъ что-то постукиваетъ въ темя? А! Нѣтъ еще? Ну, такъ васъ схватитъ въ Коббсъ-Голѣ, мистеръ Франклинъ. Я это называю слѣдственною лихорадкой и впервые заразился ею въ обществѣ пристава Коффа.

— Эге! А лѣкарство на этотъ разъ, вѣроятно, въ письмѣ Розанны Сперманъ? Идемъ же и добудемъ его.

Несмотря на раннюю пору, мы застали жену рыбака за кухонною возней. Какъ только Бетереджъ представилъ меня, добрая миссъ Іолландъ исполнила нѣкій обрядъ общежитія, исключительно предназначенный (какъ я узналъ въ послѣдствіе) для почетныхъ посѣтителей. Она принесла на столъ бутылку голландскаго джину, пару чистыхъ трубокъ и начала разговоръ вступительною фразой: «Что новаго въ Лондонѣ, сэръ?»

Не успѣлъ я подыскать отвѣта на этотъ безгранично-обширный вопросъ, какъ изъ темнаго угла кухни ко мнѣ приблизился призракъ. Блѣдная дѣвушка, съ дикимъ, растеряннымъ видомъ и замѣчательно роскошными волосами, съ гнѣвнымъ и рѣзкимъ взглядомъ, ковыляя на костылѣ, подошла къ столу, за которымъ я сидѣлъ, и стала смотрѣть на меня съ такимъ выраженіемъ, какъ будто я былъ какою-то вещью, возбуждавшею въ ней любопытство вмѣстѣ съ отвращеніемъ и волшебно притягивавшею ея взглядъ.

— Мистеръ Бетереджъ, сказала она, не спуская глазъ съ моего лица, — пожалуста, скажите еще разъ какъ его зовутъ.

— Этого джентльмена, отвѣтилъ Беттереджъ (съ сильнымъ удареніемъ на словѣ джентльменъ) зовутъ мистеръ Франклинъ Блекъ.

Дѣвушка повернулась ко мнѣ спиной и вдругъ вышла изъ комнаты. Добрая миссъ Іолландъ, кажется, извинялась относительно страннаго поведенія своей дочери, а Бетереджъ (по всей вѣроятности) переводилъ это на вѣжливо-англійское нарѣчіе. Я говорю объ этомъ въ полнѣйшей неувѣренности. Все мое вниманіе было обращено на стукотню костыля этой дѣвушки. Тукъ-тукъ, — это вверхъ по деревянной лѣстницѣ; тукъ-тукъ, — это въ комнатѣ у насъ надъ головой; тукъ-тукъ, — это съ лѣстницы внизъ, и вотъ на порогѣ отворенной двери снова явился призракъ, съ письмомъ въ рукѣ, выманивая меня за дверь.

Я ушелъ отъ нескончаемыхъ извиненій и послѣдовалъ за страннымъ существомъ, которое ковыляло впереди меня, все шибче, и шибче, внизъ по отлогому скату набережья. Она провела меня куда-то за лодки, гдѣ никто изъ немногихъ жителей рыбачьяго селенія не могъ уже ни видѣть, ни слышатъ насъ, остановилась и въ первый разъ еще поглядѣла мнѣ прямо въ глаза.

— Стойте такъ, сказала она:- я хочу посмотрѣть на васъ. Нельзя было ошибиться въ выраженіи ея лица. Я внушалъ ей чувства сильнѣйшаго ужаса и отвращенія. Я не такъ тщеславенъ, чтобы сказать, что еще ни одна женщина не смотрѣла на меня такимъ образомъ. Я лишь осмѣлюсь гораздо скромнѣе заявить, что ни одна еще не выказывала этого такъ явно. Есть предѣлъ, за которымъ человѣкъ уже не въ состояніи выдерживать подобнаго смотра при нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Я попробовалъ отвлечь вниманіе хромой Люои на что-нибудь менѣе возмутительное нежели моя физіономія.

— Кажется, у васъ есть письмо для передачи мнѣ? началъ я: — не его ли это вы держите въ рукѣ?

— Повторите-ка, было мнѣ единственнымъ отвѣтомъ.

Я повторилъ мои слова, какъ умное дитя свой урокъ. «Нѣтъ, сказала дѣвушка про себя, но все еще безпощадно уставивъ на меня глаза:- понять не могу, что такое она видѣла въ его лицѣ. Не въ домекъ мнѣ, что такое она слышала въ его голосѣ.» Она вдругъ отвернулась отъ меня и томно склонила голову на верхушку своего костыля «Охъ, бѣдняжка моя, милая!» проговорила она съ оттѣнкомъ, нѣжности, котораго я у нея еще не слыхивалъ. «Нѣтъ у меня моей любушки! Что ты могла видѣть въ этомъ человѣкѣ?» Она гнѣвно подняла голову и еще разъ поглядѣла на меня.

— Можете ли вы ѣсть и пить? спросила она.

Я постарался сохранить всю серіозность и отвѣтилъ:

— Да.

— Можете ли вы спать?

— Да.

— И совѣсть не грызетъ васъ, когда вы видите бѣдную дѣвушку въ услуженіи?

— Разумѣется, нѣтъ. Съ чего бы это?

Она разомъ бросила мнѣ письмо (какъ говорится) прямо въ лицо.

— Возьмите! бѣшено воскликнула она: — до сихъ поръ я васъ въглаза невидывала. Не попусти мнѣ Господи видѣть васъ еще когда-нибудь.

Съ этими словами на прощанье, она захромала отъ меня во всю свою прыть. Всякій, безъ сомнѣнія, предугадалъ уже единственное объясненіе, которое я могъ дать ея поступкамъ. Я просто счелъ ее сумашедшею.

Достигнувъ этого неизбѣжнаго вывода, я обратился къ болѣе интересному предмету изслѣдованія, заключавшемуся въ письмѣ Разанны Сперманъ; на немъ былъ слѣдующій адресъ:

«Франклину Блеку, сквайру. Передать въ собственныя руки (не довѣряя никому другому) чрезъ посредство Люси Іолландъ.»

Я сломалъ печать. Въ кувертѣ оказалось письмо, а въ немъ, въ свою очередь, клочокъ бумаги. Сначала я прочелъ письмо:

«Сэръ, — Если вамъ любопытно знать причину моего обхожденія съ вами въ то время, какъ вы гостили въ домѣ моей госпожи, леди Вериндеръ, исполните, что сказано въ приложенной памятной запискѣ, и сдѣлайте это такъ, чтобы никто не могъ подсмотрѣть за вами. Ваша покорнѣйшая служанка,

«Розанна Сперманъ.»

вслѣдъ затѣмъ я взялся за клочокъ бумаги. Вотъ точная копія съ него слово въ слово:

«Памятная записка:- Пойдти на зыбучіе пески, въ началѣ пролива. Пройдти до Южной Иглы, пока вѣха Южной Иглы и флагштокъ на стоянкѣ береговой стража за Коббсъ-Големъ не сравняются по прямой линіи, положить на утесъ палку или что-нибудь прямое для направленія руки, какъ разъ по линіи вѣхи и флагштока. При этомъ соблюсти, чтобъ одинъ конецъ палки пришелся на ребрѣ утеса съ той стороны его, которая склоняется къ зыбучимъ пескамъ. Ощупью по палкѣ (начиная съ конца ея, обращеннаго къ вѣхѣ) искать въ морскомъ поростѣ цѣпь. Найдя ее, провести рукой вдоль цѣпи до той части, которая свѣшивается чрезъ ребро утеса въ зыбучій песокъ. И затѣмъ тащить цѣпь.»

Только-что я прочелъ послѣднія слова, подчеркнутыя въ оригиналѣ, какъ позади меня послышался голосъ Бетереджа. Изобрѣтатель слѣдственной лихорадки совершенно изнемогъ отъ этого тяжкаго недуга.

— Мнѣ ужь больше не въ терпежъ, мистеръ Франклинъ. Что она тамъ пишетъ, въ письмѣ-то? Помилосердуйте, сэръ, скажите намъ, что такое она пишетъ?

Я подалъ ему письмо и записку. Онъ прочелъ первое, повидимому, безъ особеннаго любопытства. Но вторая, то-есть записка, произвела на него сильное впечатлѣніе.

— А что говорилъ приставъ! воскликнулъ Бетереджъ: — съ перваго дня, и до послѣдняго, сэръ, приставъ говорилъ, что у нея должно быть записано для памяти мѣсто спрятаннаго. И вотъ эта записка! Господи помилуй, мистеръ Франклинъ, тайна, которая ставила въ тупикъ всѣхъ, начиная съ великаго Коффа и ниже, только того и ждетъ, можно сказать, чтобъ открыться вамъ! Всякій можетъ видѣть, что теперь отливъ, сэръ. Долго ли ждать начала прилива? — онъ поднялъ голову и увидалъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ насъ рабочаго паренька, чинившаго сѣть. — Темми Брайтъ! кликнулъ онъ во весь голосъ.

— Слы-ышу! откликнулся Темми.

— Скоро ли приливъ?

— Часъ повременить надо.

Каждый изъ насъ посмотрѣлъ на часы.

— Мы можемъ обойдти берегомъ, мистеръ Франклинъ, сказалъ Бетереджъ:- и добраться до зыбучихъ песковъ, на порядкахъ выгадавъ время. Что вы на это окажете, сэръ?

— Пойдемте.

По дорогѣ къ зыбучимъ пескамъ, я просилъ Бетереджа пооживить мои воспоминанія о событіяхъ (касающихся Розанны Сперманъ) во время слѣдствія, произведеннаго приставомъ Коффомъ. Съ помощію стараго друга я скоро возобновилъ въ умѣ ясно и послѣдовательно всѣ обстоятельства. Уходъ Розанны въ Фризингаллъ, когда всѣ домашніе думали, что она больная лежитъ въ своей комнатѣ;- таинственныя занятія по ночамъ, за дверью на замкѣ, при свѣчѣ, горящей до утра;- подозрительная покупка лакированнаго жестянаго ящика и пары собачьихъ цѣпей у миссъ Іолландъ;- положительная увѣренность пристава въ томъ, что Розанна спрятала что-то въ зыбучихъ пескахъ, и совершенное невѣдѣніе спрятаннаго, — всѣ эти странные результаты недоношеннаго слѣдствія снова ясно представились мнѣ, когда мы достигли зыбучихъ песковъ и пошли по низменному хребту скалъ, называемыхъ Южною Иглой.

Съ помощью Бетереджа я скоро занялъ ту позицію, съ которой вѣха и флагштокъ на стоянкѣ береговой стражи уравнивалась въ одну линію. Руководясь замѣткой, мы вслѣдъ за тѣмъ положили мою трость въ надлежащемъ направленіи, насколько это было возможно при неровной поверхности утесовъ. Потомъ еще разъ посмотрѣли на часы.

Приливъ долженъ былъ начаться минутъ черезъ двадцать. Я предложилъ переждать лучше на берегу чѣмъ на сырой и скользкой поверхности утесовъ. Дойдя до сухаго песка, я собрался было сѣсть, но Бетереджъ, къ величайшему удивленію моему, собирался уйдти.

— За чѣмъ же вы уходите? спросилъ я.

— Загляните еще разикъ въ письмо, сэръ, — и увидите.

Съ одного взгляда на письмо я припомнилъ наказъ остаться одному, производя открытіе.

— Трудненько таки мнѣ теперь покидать васъ, сказалъ Бетереджъ, — но бѣдняжка умерла такою страшною смертію, и меня что-то заставляетъ дать потачку этой ея причудѣ, мистеръ Франклинъ. Притомъ же, прибавилъ онъ съ увѣренностью, — въ письмѣ не говорится, чтобы вы и въ послѣдствіи не выдавали тайны. Я поброжу въ ельникѣ и подожду, пока вы меня захватите по дорогѣ. Не мѣшкайте болѣе чѣмъ нужно, сэръ. Слѣдственная лихорадка вовсе не такая болѣзнь, чтобы съ ней легко было ладить при этихъ обстоятельствахъ.

Заявивъ это на прощанье, онъ ушелъ.

Интервалъ ожиданія, весьма короткій относительно времени, принималъ огромные размѣры по масштабу терпѣнія. Это былъ одинъ изъ тѣхъ случаевъ, въ которыхъ несравненная привычка курить становится особенно дороги и утѣшительна. Я закурилъ сигару и сѣдъ на склонѣ берега.

Съ безоблачнаго неба солнце разливало свою красу на всѣ видимые предметы. Несравненная свѣжесть воздуха придавала характеръ роскоши самому процессу жизни и дыханія. Даже пустынный заливчикъ — и тотъ привѣтствовалъ утро своимъ веселымъ видомъ, а сырая, обнаженная поверхность зыбучихъ песковъ скрывала ужасающее выраженіе своей коварной, темной физіономіи въ мимолетной улыбкѣ. Съ пріѣзда моего въ Англію еще не бывало такого чуднаго дня.

Не успѣлъ я докурить сигару, какъ начался приливъ. Я увидалъ предшествующее ему вспучиванье песковъ, а потомъ грозную дрожь, пробѣгавшую по всей поверхности ихъ, — точно какой-то духъ ужаса жилъ, двигался и трепеталъ подъ ними въ бездонной глубинѣ. Я бросалъ сигару и вернулся къ утесамъ.

Замѣтка указывала мнѣ пробираться ощупью вдоль по линіи, обозначаемой тростью, начиная съ того конца ея, который былъ обращенъ къ вѣхѣ.

Я прошелъ такимъ образомъ болѣе половины трости, не встрѣчая ничего, кромѣ реберъ утесовъ. за то вершка два подальше терпѣніе мое вознаградилось. Въ узкой впадинкѣ, куда едва входилъ указательный палецъ, я нащупалъ цѣпь. Пробуя вести по ней руку въ направленіи къ зыбучимъ пескамъ, я нашелъ преграду въ густотѣ морскаго пороста, сплоченнаго во впадинкѣ несомнѣнно въ теченіи времени, которое прошло съ тѣхъ поръ какъ Розанна Сперманъ выбрала это мѣстечко.

Выдергать поростъ или просунуть сквозь него руку не было никакой возможности. Замѣтивъ мѣсто, указанное концомъ трости обращеннымъ къ Зыбучимъ Пескамъ, я рѣшился продолжить поиски за цѣпью по новому плану собственнаго изобрѣтенія. Мнѣ пришло на мысль «пошарить» на счастье тотчасъ за утесами, не найду ли я потерянный слѣдъ цѣпи въ томъ мѣстѣ, гдѣ она углубляется въ пески. Я взялъ трость и склонился надъ сѣвернымъ краемъ Южной Иглы.

Въ этомъ положеніи лицо мое находилось въ нѣсколькихъ футахъ надъ поверхностью зыбучихъ песковъ. Въ такой близи видъ этихъ песковъ, охватываемыхъ повременамъ отвратительнымъ припадкомъ дрожи, потрясалъ мои нервы. Ужасныя грезы о томъ, что умершая явится, пожалуй, на мѣстѣ самоубіиства, чтобы помочь мнѣ въ поискахъ, — невыразимая боязнь увидать, какъ она поднимется изъ пучившейся поверхности песковъ и укажетъ мѣсто, — овладѣли мной до озноба на солнечномъ припекѣ. Признаюсь, что я зажмурился, опуская конецъ трости въ зыбучій песокъ.

Мигъ спустя, — не успѣлъ я погрузить палку на нѣсколько вершковъ, — какъ уже освободился отъ суевѣрнаго страха и задрожалъ всѣмъ тѣломъ въ сильнѣйшемъ волненіи. При первой попыткѣ я опустилъ трость наугадъ, зажмурясь, — и сразу попалъ вѣрно. Трость моя звякнула по цѣпи. Крѣпко ухватясь лѣвою рукой за корни порости, я свѣсился черезъ край утеса, а правою рукой искалъ подъ навѣсомъ его обрыва. Правая рука ощупала цѣпь.

Я вытащилъ ее безъ малѣйшаго затрудненія. На концѣ ея былъ прикрѣпленъ лакированный ящикъ.

Цѣпь до того заржавѣла въ водѣ, что я не могъ отстегнуть кольцо прикрѣплявшее ее къ ящику. Зажавъ ящикъ между колѣнъ и напрягая всѣ силы, я сорвалъ съ него крышку. Что-то бѣлое наполнило всю его внутренность. Я опустилъ руку и нашелъ, что это бѣлье.

Вытаскивая бѣлье, я вытащилъ скомканное вмѣстѣ съ вамъ письмо. Взглянувъ на адресъ и увидавъ свое имя, я положилъ письмо въ карманъ и окончательно вытащилъ бѣлье. Оно вытащилось плотнымъ сверткомъ, разумѣется, принявшимъ форму ящика, въ которомъ такъ долго лежало, вполнѣ предохраненное отъ морской воды.

Я перенесъ бѣлье на сухой песокъ берега, развернулъ и расправилъ его. Нельзя было ошибиться въ томъ, что это за одежда. То былъ спальный шлафрокъ.

Когда я разостлалъ его на пескѣ, лицевая сторона не представляла ничего, кромѣ безчисленныхъ ошибокъ и складокъ. Потомъ я осмотрѣлъ изнанку и тотчасъ увидалъ, что она запачкана краской съ двери Рахилина будуара!

Взглядъ мой остановился, словно прикованный къ пятну, а мысли разомъ перескочили изъ настоящаго въ прошлое. Мнѣ вспомнились самыя слова пристава Коффа, точно онъ снова стоялъ возлѣ меня, подтверждая неопровержимое заключеніе, выведенное онъ изъ пятна на двери.

«Развѣдайте, нѣтъ ли въ домѣ какаго-нибудь платья съ пятномъ отъ этой краски. Развѣдайте, чье это платье. Развѣдайте, чѣмъ объяснить владѣлецъ его свое присутствіе въ той комнатѣ, гдѣ онъ запачкался, между полночью и тремя часами утра. Если это лицо не дастъ удовлетворительнаго отвѣта, нечего далеко ходить за похитителемъ алмаза.»

Одно за другомъ припоминались мнѣ эти слова, снова и сызнова повторяясь какъ-то утомительно-машинально. Я очнулся отъ столбняка, длившагося, какъ мнѣ казалось, нѣсколько часовъ, — въ сущности, безъ сомнѣнія, нѣсколько минутъ, — услыхавъ, что меня кличутъ. Я поднялъ голову и увидалъ Бетереджа, у котораго наконецъ лопнуло терпѣніе. Онъ только что показался въ песчаныхъ холмахъ на возвратномъ пути къ берегу.

Появленіе старика, тотчасъ какъ я увидалъ его, возвратило меня къ сознанію окружающихъ предметовъ и напомнило, что изслѣдованіе, доведенное мною до сихъ поръ, все еще не кончено. Я нашелъ пятно на шлафрокѣ. Чей же это шлафрокъ?

Сначала я хотѣлъ справиться по письму, которое было у меня въ карманѣ,- по письму, найденному въ ящикѣ.

Опустивъ за нимъ руку, я вспомнилъ, что есть легчайшій способъ узнать это. Самъ шлафрокъ обличитъ истину, такъ какъ, по всей вѣроятности, на немъ должна быть мѣтка владѣльца.

Я подвидъ его съ песку и сталъ искать мѣтки.

Нашелъ мѣтку и прочелъ — «собственное свое имя».

Знакомыя мнѣ буквы доказывали, что шлафрокъ мой. Я перевелъ взглядъ повыше: вонъ солнце, вонъ блестятъ воды залива, вонъ старикъ Бетереджъ все ближе да ближе подходитъ ко мнѣ. Я опять взглянулъ на буквы. Мое имя. Явная улика — собственное мое имя.

«Если время, трудъ и деньги могутъ сдѣлать, воръ, похитившій Лунный камень, будетъ у меня въ рукахъ», вотъ слова, съ которыми я выѣхалъ изъ Лондона: я проникъ въ тайну, которая скрывалась въ зыбучихъ пескахъ отъ всѣхъ живущихъ, а неопровержимое доказательство, пятно отъ краски, убѣдило меня, что я-то самъ и есть этотъ воръ.

IV

О собственныхъ ощущеніяхъ ничего не могу сказать.

Мнѣ помнится, что нанесенный мнѣ ударъ совершенно лишилъ меня способности мыслить и чувствовать. Я, конечно, не сознавалъ что со мной дѣлается, когда ко мнѣ подошелъ Бетереджъ, такъ какъ, по свидѣтельству его, на вопросъ: въ чемъ дѣло, я засмѣялся, и передавъ ему шлафрокъ, сказалъ, чтобъ онъ самъ разобралъ загадку.

У меня не осталось ни малѣйшаго воспоминанія о томъ, что было говорено между нами на берегу. Первая мѣстность, въ которой я снова ясно припоминаю себя, — ельникъ. Я вмѣстѣ съ Бетереджемъ иду назадъ, къ дому; Бетереджъ сообщаетъ мнѣ, что взглядъ мой прояснится, и его взглядъ тоже прояснится, когда мы хватимъ по стаканчику грогу.

Сцена перемѣняется, вмѣсто ельника — маленькая комнатка у Бетереджа. Мое рѣшеніе не входить въ Рахилинъ домъ забыто. Я съ благодарностью ощущаю прохладу, тѣнь и тишину комнаты: пью грогъ (вовсе невѣдомая мнѣ роскошь въ такое время дня), а добрый старый другъ мой подливаетъ въ него студеной, какъ ледъ холодной воды. При другой обстановкѣ напитокъ этотъ просто ошеломилъ бы меня. На этотъ разъ онъ возбуждаетъ мои нервы. «Взглядъ мой начинаетъ проясняться», какъ предсказывалъ Бетереджъ; и у самого Бетереджа тоже «проясняется взглядъ».

Картина, въ которой я изображаю себя, пожалуй, покажется весьма странною, чтобы не сказать больше. Къ чему прибѣгаю я на первыхъ порахъ въ такомъ положеніи, которое, полагаю, можно назвать безпримѣрнымъ? Удаляюсь ли я отъ всякаго общенія съ людьми? Напрягаю ли умъ свой къ изслѣдованію отвратительной несообразности, которая тѣмъ не менѣе изобличаетъ меня съ силою неопровержимаго факта? Спѣшу ли я съ первымъ поѣздомъ въ Лондонъ, чтобы посовѣтоваться съ высокосвѣдущими людьми и немедленно поднять на ноги сыскное слѣдствіе? Нѣтъ. Я принимаю предложенное мнѣ убѣжище въ томъ домѣ, куда войдти считалъ для себя униженіемъ, и сижу, прихлебывая водку съ водой, въ обществѣ стараго слуги, въ десять часовъ утра. Такого ли поступка слѣдовало ждать отъ человѣка, поставленнаго въ мое ужасное положеніе? Я могу дать лишь одинъ отвѣтъ: мнѣ было неазъяснимо отрадно видѣть предъ собой родное лицо старика Бетереджа, а приготовленный старикомъ Бетереджемъ грогъ такъ помогъ мнѣ, какъ едва ли помогло бы что-нибудь иное при полномъ упадкѣ силъ тѣлесныхъ и нравственныхъ, которому я подвергся. Вотъ единственное мое оправданіе, и затѣмъ мнѣ остается лишь удивляться неизмѣнному соблюденію собственнаго достоинства и строго-логичной послѣдовательности поведенія во всѣхъ случайностяхъ жизни отъ колыбели до могилы, которыми обладаетъ мой читатель или читательница.

— Ну, мистеръ Франклинъ, по крайней мѣрѣ въ одномъ нельзя сомнѣваться, оказалъ Бетереджъ, бросая шлафрокъ предъ нами на столъ и указывая на него пальцемъ, точно это было живое существо, которое могло его слышать:- начать съ того, что онъ вретъ.

Я вовсе не съ такой утѣшительной точки зрѣнія смотрѣлъ на это дѣло.

— Я не менѣе васъ обрѣтаюсь въ невѣдѣніи, точно ли я похитилъ алмазъ, сказалъ я:- но вотъ что свидѣтельствуетъ противъ меня! Пятно на шлафрокѣ, имя на шлафрокѣ — это факты.

Бетереджъ подвидъ со стола мой стаканъ и убѣдительно сунулъ его мнѣ въ руку.

— Факты? повторилъ онъ: — хватите еще капельку грогу, мистеръ Франклинъ, а вы отрѣшитесь отъ слабости вѣрить фактамъ! Подтасовка, сэръ! продолжилъ онъ, таинственно понизивъ голосъ:- вотъ какъ я объясняю эту загадку. Гдѣ-нибудь да подтасовано, — и вамъ съ вами слѣдуетъ разыскать это. Не было ли еще чего въ жестяномъ ящикѣ, когда вы опускали туда руку?

Вопросъ этотъ мигомъ напомнилъ мнѣ о письмѣ, которое лежало у меня въ карманѣ. Я досталъ его и развернулъ. Оно было въ нѣсколько страницъ убористаго почерка. Я съ нетерпѣніемъ взглянулъ на подпись въконцѣ его: «Розанна Сперманъ».

Какъ только я прочелъ это имя, внезапное воспоминаніе освѣтило мой умъ, а при свѣтѣ его возникло внезапное подозрѣніе.

— Постойте! воскликнулъ я:- вѣдь Розанна Сперманъ поступала къ тетушкѣ изъ исправительнаго пріюта? Розанна Сперманъ была когда-то воровкой?

— Безспорно, мистеръ Франклинъ. Что же изъ этого, съ вашего позволенія?

— Что изъ этого? Почемъ же мы знаемъ, наконецъ, что кто не она украла алмазъ? Почемъ мы знаемъ, что она не могла умышленно выпачкать мой шлафрокъ въ краскѣ…?

Бетереджъ прервалъ мою рѣчь, положивъ мнѣ руку на плечо:

— Вы оправдаетесь, мистеръ Франклинъ, это не подлежитъ сомнѣнію. Но я надѣюсь, что вы оправдаетесь не этимъ способомъ. Просмотрите ея письмо. Во имя справедливости къ памяти этой дѣвушки, просмотрите ея письмо.

Искренность, съ которою онъ сказалъ это, подѣйствовала на меня, и подѣйствовала почти какъ выговоръ.

— Вы сами составите себѣ сужденіе о ея письмѣ, сказалъ я:- я прочту его вслухъ.

Я началъ и прочелъ слѣдующія отрока:

«Сэръ, я хочу кое-въ-чемъ признаться вамъ. Иное признаніе, несмотря на то что въ немъ заключается бездна горя, можно сдѣлать въ очень немногихъ словахъ. Мое признаніе можетъ быть сдѣлано въ трехъ словахъ: я люблю васъ.»

Письмо выпало у меня изъ рукъ. Я взглянулъ на Бетереджа.

— Ради Бога, проговорилъ я:- что это значитъ?

Онъ, казалось, уклонялся отъ отвѣта на этотъ вопросъ.

— Сегодня утромъ, сэръ, вы были наединѣ съ хромою Люси, сказалъ онъ: — не говорила ли она чего-нибудь о Розаннѣ Сперманъ?

— Они даже не упомянула имени Розанны Сперманъ.

— Возьмитесь опять за письмо, мистеръ Франклинъ. — Я вамъ прямо скажу, что мнѣ вовсе не по-сердцу огорчить васъ послѣ того, что вамъ пришлось уже вынести. Пусть она сама за себя говоритъ, сэръ. Да не забывайте своего грогу. Для вашей же пользы, не забывайте грогу.

Я продолжилъ чтеніе письма.

«Мнѣ было бы очень позорно сознаться, еслибъ я оставалась въ живыхъ въ то время, когда вы будете читать это. Но когда вы найдете это письмо, я буду мертва, и покину землю. Вотъ что придаетъ мнѣ смѣлости. Даже могилы не останется, чтобы напомнить обо мнѣ. Мнѣ можно говорить правду, когда зыбучіе пески готовы схоронить меня, послѣ того какъ напишутся эти слова.

«Кромѣ того, вы найдете въ моемъ тайникѣ вашъ шлафрокъ, запачканный краской, и пожелаете знать, какъ это случалось, что спрятала его именно я? И почему я ничего не говорила вамъ, пока жила на свѣтѣ? На это у меня только одно объясненіе. Всѣ эти странности происходили отъ того, что я насъ любила.

«Я не стану докучать вамъ разказомь о себѣ или о о моей жизни до того времени какъ вы пріѣхали въ домъ моей госпожи. Леди Вериндеръ взяла меня въ исправительномъ пріютѣ. Въ пріютъ я перешла изъ тюрьмы. Посадили меня въ тюрьму за то, что я была воровка. Воровала я, потому что мать моя бродила во улицамъ безъ пристанища, когда я была еще маленькою дѣвочкой. Уличною же бродягой мать моя стала вслѣдствіе того, что джентльменъ, бывшій моимъ отцомъ, бросилъ ее. Нѣтъ надобности распространяться о такой обыкновенной исторіи. Она и безъ того слишкомъ часто разказывается въ газетахъ.

«Леди Вериндеръ была очень добра ко мнѣ, и мистеръ Бетереджъ также былъ весьма добръ. Они двое, да еще надзирательница въ исправительномъ пріютѣ, вотъ единственные добрые люди, которыхъ я встрѣчала во всю свою жизнь.

«Я могла бы прожить на своемъ мѣстѣ — не счастливо, — но все-таки прожить, не будь вашего посѣщенія. Васъ я не упрекаю, сэръ. Это моя вина, вся вина моя. Помните ли то утро какъ вы, отыскивая мистера Бетереджа, вышли къ намъ изъ-за песчаныхъ холмовъ? Вы показались мнѣ сказочнымъ принцемъ. Вы были похожи на суженаго, который является ко мнѣ. Я еще не видывала человѣка, столь достойнаго обожанія. Что-то похожее на вкушеніе земнаго счастія, котораго я никогда еще не знавала, взыграло во мнѣ въ тотъ же мигъ, какъ я увидѣла васъ. Не смѣйтесь надъ этимъ, если въ силахъ. О, еслибъ я могла дать вамъ почувствовать, какъ это нешуточно во мнѣ!

«Я вернулась домой, написала въ своемъ рабочемъ ящичкѣ ваше имя вмѣстѣ съ моимъ и начертила подъ ними узелъ вѣрныхъ любовниковъ. Тутъ какой-то демонъ, нѣтъ, лучше сказать, какой-то добрый ангелъ, шепнулъ мнѣ: «поди, поглядись въ зеркало». Зеркало оказало мнѣ… все равно, что бы то ни было. Я была слишкомъ глупа, чтобы внять предостереженію. Я все больше и больше влюблялась въ васъ, точно леди равнаго съ вами званія, или первая изъ всѣхъ красавицъ, которыми вы любовались. Я старалась, — Боже мой, какъ старалась! — чтобъ вы взглянули на меня. Еслибы вы знали какъ я плакала по ночамъ съ горя и досады, что вы никогда не замѣчали меня, вы, быть-можетъ, пожалѣли бы обо мнѣ и хоть изрѣдка дарили бы меня взглядомъ, чтобъ я могла жить имъ.

«Пожалуй, то былъ бы не совсѣмъ добрый взглядъ, еслибы вы знали какъ я ненавидѣла миссъ Рахиль. Я, кажется, прежде васъ самихъ догадалась, что вы влюблены въ нее. Она подарила вамъ розы въ петлицу. Ахъ, мистеръ Франклинъ, вы носили мои розы чаще нежели вамъ или ей приходило это въ голову! Въ то время единственное утѣшеніе мое состояло въ томъ, чтобы тайно замѣнить въ вашемъ стаканѣ съ водой ея розу моею и потомъ выбросить ея розу.

«Будь она въ самомъ дѣлѣ такъ хороша, какъ вамъ казалось, я бы, пожалуй, спокойнѣе перенесла это. Нѣтъ, я, кажется, еще больше бы злилась на нее. Что, еслибъ одѣть миссъ Рахиль въ платье служанки, снявъ съ нея всѣ украшенія?… Не знаю что пользы въ томъ, что я вамъ пишу это. Нельзя отвергать, что она была дурно сложена; она была слишкомъ тонка. Но кто же знаетъ, что нравится инымъ людямъ? Вѣдь молодымъ леди позволительны такіе поступки, за которые служанка поплатилась бы своимъ мѣстомъ. Это не мое дѣло. Я знаю, что вы не станете читать мое письмо, если я буду продолжать такимъ образомъ. Но горько слышать, какъ миссъ Рахиль называютъ хорошенькою, когда знаешь, что вся суть въ ея нарядѣ и самоувѣренности.

«Постарайтесь не выходить изъ терпѣнія, сэръ. Я перейду какъ можно скорѣе къ тому времени, которое вѣрно заинтересуетъ васъ, ко времени пропажи алмаза. Но прежде у меня на умѣ сказать вамъ еще одну вещь.

«Жизнь моя не особенно тяготила меня въ то время какъ я была воровкой. И лишь послѣ того какъ въ исправительномъ пріютѣ научили меня сознавать свое паденіе и стараться исправиться, настали долгіе, томительные дни. Мной овладѣла мысль о будущности. Я почувствовала, какомъ страшнымъ упрекомъ были мнѣ эти честные люди, даже добрѣйшіе изъ честныхъ людей. Куда бы я на шла, что бы я ни дѣлала, съ какими бы лицами не встрѣчалась, чувство одиночества разрывало мнѣ сердце. Я знаю, что должна была поладить съ прочею прислугой на новомъ мѣстѣ. Но мнѣ почему-то не удалось подружиться съ ними. У нихъ былъ такой видъ (или это мнѣ казалось только), какъ будто она подозрѣвала чѣмъ я была прежде. Я не сожалѣю, далеко нѣтъ, что во мнѣ пробудили усилія исправиться, но право же, право, жизнь эта была томительна. Вы сначала промелькнули въ ней лучомъ солнца, но потомъ и вы измѣнили мнѣ. Я имѣла безуміе любить васъ и никогда не могла привлечь ваше вниманіе. Въ этомъ была бездна горя, истинно бездна горя.

«Теперь я перехожу къ тому, что хотѣла сказать вамъ. Въ тѣ дни скорби, я раза два или три, когда наступала моя очередь идти со двора, ходила на свое любимое мѣстечко, къ виду надъ зыбучими песками, а говорила про себя: «Кажется, здѣсь будетъ всему конецъ. Когда станетъ невыносимо, здѣсь будетъ всему конецъ.» Вы поймете, сэръ, что еще до вашего пріѣзда это мѣсто въ нѣкоторомъ родѣ околдовало меня. Мнѣ все казалось, что со мной что-то случится мы зыбучихъ пескахъ. Но я никогда не смотрѣла на нихъ какъ на средство раздѣлаться съ собой, пока не настало время, о которомъ я пишу теперь. Тутъ я подумала, что это мѣсто мигомъ положитъ конецъ всѣмъ моимъ огорченіямъ и скроетъ меня самое на вѣки.

«Вотъ все, что я хотѣла разказать вамъ о себѣ съ того утра, какъ я впервые увидала васъ, и до того утра, когда поднялась тревога во всемъ домѣ по случаю пропажи алмаза.

«Я была такъ раздражена глупою болтовней служанокъ, доискивавшихся на кого именно должно пасть первое подозрѣніе, и такъ сердита на васъ (ничего еще не зная въ то время) за ваши заботы о розыскѣ алмаза и за приглашеніе полицейскихъ, что держалась какъ можно дальше отъ всѣхъ до тѣхъ поръ, пока не пріѣхалъ къ вечеру чиновникъ изъ Фризингалла. Мистеръ Сигренъ, какъ вы можете припомнить, началъ съ того, что поставилъ караулъ у спалень служанокъ, и всѣ женщины въ бѣшенствѣ пошла за нимъ на верхъ, требуя, чтобъ онъ объяснилъ нанесенное имъ оскорбленіе. Я пошла вмѣстѣ со всѣми, потому что, еслибы поведеніе мое отличалось отъ прочихъ, такого сорта человѣкъ какъ мистеръ Сигревъ тотчасъ бы заподозрилъ меня. Мы нашли его въ комнатѣ миссъ Рахили. Онъ сказалъ намъ, что здѣсь не мѣсто кучѣ женщинъ, указалъ пятно на раскрашенной двери, говоря, что это дѣло нашихъ юбокъ, а отослалъ насъ обратно внизъ.

«Выйдя изъ комнаты миссъ Рахили, я пріостановилась на одной изъ площадокъ лѣстницы, чтобы посмотрѣть, ужь не мое липлатье какъ-нибудь запачкалось этою краской. Пенелопа Бетереджъ (единственная служанка, съ которою я была на дружеской ногѣ) шла мимо и замѣтила что я дѣлаю.

«— Не безпокойтесь, Розанна, оказала она, — краска на двери у миссъ Рахили высохла уже нѣсколько часовъ тому назадъ. Еслибы мистеръ Сигревъ не поставилъ караула у нашихъ спалень, я бы ему то же сказала. Не знаю, какъ вамъ кажется, а меня еще во всю жизнь мою такъ не оскорбляли!

«Пенелопа была дѣвушка нрава горячаго. Я успокоила ее и обратилась къ сказанному ею насчетъ того, что краска ужъ нѣсколько часовъ какъ высохла.

«— Почемъ вы это знаете? спросила я.

«— Вѣдь я все вчерашнее утро пробыла съ мистеромъ Франклиномъ и миссъ Рахилью, сказала Пенелопа:- готовила имъ краски, пока они доканчивали дверь. Я слышала какъ миссъ Рахиль спросила: высохнетъ ли дверь къ вечеру во-время, чтобы гости могли взглянуть на нее. А мистеръ Франклинъ покачалъ головой и сказалъ, что она высохнетъ часовъ черезъ двѣнадцать, не раньше. Дѣло было послѣ закуски, пробило три часа, а они еще не кончили. Какъ по вашей ариѳметикѣ выходитъ, Розанна? По-моему, дверь высохла сегодня въ три часа утра.

«— Кто-нибудь изъ дамъ не ходилъ ли вчера вечеромъ взглянуть на нее? спросила я. — кажется, я слышала какъ миссъ Рахиль остерегала ихъ держаться подальше отъ двери.

«— Ни одна изъ дамъ не запачкалась, отвѣтила Пенелопа. — Я вчера уложила миссъ Рахиль въ постель въ двѣнадцать часовъ, осмотрѣла дверь, и никакой порчи на ней еще не было.

«— Не слѣдуетъ ли вамъ оказать это мистеру Сигреву, Пенелопа?

«— Я на за что въ свѣтѣ и словомъ не помогу мистеру Сигреву!

«Она взялась за свое дѣло, а я за свое. Мое дѣло, сэръ, состояло въ томъ, чтобъ оправить вашу постель и убрать комнату. То были мои счастливѣйшіе часы во весь день. Я всегда цѣловала подушку, на которой ночью покоилась ваша голова. Не знаю кто вамъ служилъ въ послѣдствіи, но платье ваше никогда не было такъ тщательно сложено, какъ я складывала его для васъ. Изъ всѣхъ мелочей вашего туалета ни на одной пятнышка не бывало. Вы никогда не замѣчали этого, такъ же какъ незамѣчали меня самое. Простите меня, я забываюсь. Поспѣшу продолжить.

«Ну, такъ я пошла въ то утро убирать вашу комнату. На постели валялся вашъ шлафрокъ, какъ вы его сбросили. Я подняла его, хотѣла сложить и вдругъ увидѣла, что онъ запачканъ въ краскѣ съ двери миссъ Рахили!

«Я такъ испугалась этого открытія, что выбѣжала вонъ со шлафрокомъ въ рукахъ, пробралась чрезъ заднюю лѣстницу и заперлась въ своей комнатѣ, чтобъ осмотрѣть его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ никто не помѣшалъ бы мнѣ.

«Какъ только я пришла въ себя, мнѣ тотчасъ вспомнился разговоръ съ Пенелопой, и я оказала себѣ: «вотъ доказательство, что онъ былъ въ комнатѣ миссъ Рахили между прошлою полночью и тремя часами нынѣшняго утра!»

«Не стану разъяснять простыми словами, каково было первое подозрѣніе, промелькнувшее въ моемъ умѣ при этомъ открытіи. Вы только разсердились бы, а разсердясь, вы можете разорвать мое письмо и не дочитать его.

«Позвольте мнѣ ограничиться лишь слѣдующимъ. Обсудивъ, на сколько у меня хватило умѣнья, я поняла, что это невѣроятно, а я вамъ скажу почему именно. Еслибы вы были въ комнатѣ миссъ Рахили, въ такое время ночи, съ ея вѣдома (и еслибы вы неблагоразумно забыли остеречься отъ сырой двери), она бы напомнила вамъ, она бы не дозволила вамъ унести съ собой такую улику противъ нея, какова улика, на которую я смотрю теперь! Въ то же время сознаюсь, что я не была вполнѣ увѣрена въ ошибочности своихъ подозрѣній. Не забудьте, что я созналась въ ненависти къ миссъ Рахили. Припишите все это, если можете, небольшой долѣ той ненависти. Кончилось тѣмъ, что я рѣшилась удержать у себя шлафрокъ, выжидать и высматривать не пригодится ли онъ на что-нибудь. Помните, пожалуста, въ это время мнѣ еще и на мысль не приходило, что это вы украли алмазъ.»

Тутъ я вторично прервалъ чтеніе письма.

Лично меня касавшіеся отрывки признанія несчастной женщины я прочелъ съ неподдѣльнымъ изумленіемъ и, говоря по совѣсти, съ искреннею скорбію. Я сожалѣлъ, искренно сожалѣлъ, что такъ легкомысленно оскорбилъ ея память, не видавъ ни строчка ея письма. Но когда я дошелъ до вышеприведеннаго отрывка, сознаюсь, что въ умѣ моемъ все болѣе, и болѣе накоплялось горечи противъ Розанны Сперманъ, по мѣрѣ того какъ я продолжалъ чтеніе.

— Прочтите остальное про себя, сказалъ я, передавая письмо черезъ столъ Бетереджу. — если тамъ есть что-нибудь такое, что мнѣ слѣдуетъ знать, вы можете передавать мнѣ по мѣрѣ чтенія.

— Понимаю васъ, мистеръ Франклинъ, отвѣтилъ онъ, — съ вашей стороны это совершенно естественно, сэръ. Но, да проститъ вамъ Богъ! прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:- оно не менѣе естественно и съ ея стороны.

Продолжаю списывать письмо съ оригинала, хранящагося у меня.

«Рѣшась удержать у себя шлафрокъ и посмотрѣть, какую пользу могу я извлечь изъ него въ будущемъ для своей любви или мести (право, не знаю чего именно), я должна была придумать какъ бы мнѣ удержать его, не рискуя тѣмъ что объ этомъ дознаются.

«Единственный способъ — сшить другой точно такой же шлафрокъ, прежде чѣмъ наступитъ суббота, въ которую явятся прачка съ ея счетомъ бѣлья по всему дому.

«Я не хотѣла откладывать до слѣдующаго дня (пятницы), боясь, чтобы не случалось чего-нибудь въ этотъ промежутокъ. Я рѣшилась сшить новый шлафрокъ въ тотъ же день (въ четвергъ), пока еще могла разчитывать на свободное время, если ловко распоряжусь своею игрой. Первымъ дѣломъ (послѣ того какъ я заперла шлафрокъ въ свой коммодъ) надо было вернуться къ вамъ въ спальню, не столько для уборки (это и Пенелопа сдѣлала бы за меня, еслибъ я попросила ее), сколько для того чтобы развѣдать, не запачкали ли вы своимъ шлафрокомъ постель или что-нибудь изъ комнатной меблировки.

«Я внимательно осмотрѣла все и, наконецъ, нашла нѣсколько чуть замѣтныхъ пятнышекъ краски на изнанкѣ вашей блузы, — не полотняной, которую вы обыкновенно носили въ лѣтнее время, но фланелевой блузы, также привезенной вами съ собою. Вы, должно-быть, озябли, расхаживая въ одномъ шлафрокѣ, и надѣли первое что нашли потеплѣе. Какъ бы то ни было, эти пятнышки чуть виднѣлись на изнанкѣ блузы. Я легко уничтожила ихъ, выщипавъ мякоть фланели. Послѣ этого единственною уликой противъ васъ оставалась та, которую я заперла къ себѣ въ коммодъ.

«Только-что я кончила уборку вашей комнаты, меня позвали къ мистеру Сигреву на допросъ, вмѣстѣ съ остальною прислугой. Затѣмъ обыскали всѣ ваши ящики. А затѣмъ послѣдовало самое чрезвычайное событіе въ тотъ день, — для меня, — послѣ того, какъ я нашла пятно на вашемъ шлафрокѣ. Произошло оно по случаю вторичнаго допроса Пенелопы Бетереджъ мистеромъ Сигревомъ.

«Пенелопа вернулась къ вамъ внѣ себя отъ бѣшенства на мистера Сигрева за его обращеніе съ ней. Онъ намекнулъ, какъ нельзя яснѣе, что подозрѣваетъ ее въ кражѣ. Всѣ мы равно удивились, услыхавъ это, и спрашивали: почему?

«— Потому что алмазъ былъ въ комнатѣ миссъ Рахили, отвѣтила Пенелопа, — и потому что я послѣднею вышла изъ этой комнаты прошлую ночь.

«Чуть ли не прежде чѣмъ слова эта вышла изъ устъ ея, я вспомнила, что другое лицо было въ этой комнатѣ позднѣе Пенелопы. Это лицо была вы. Голова у меня закружилась, а мысли страшно спутались. Между-тѣмъ, нѣчто шептало мнѣ, что пятно на вашемъ шлафрокѣ можетъ имѣть совершенно иное значеніе нежели то, какое я придавала ему до сихъ поръ. «Если подозрѣвать послѣдняго бывшаго въ комнатѣ», подумала я про себя: — «то воръ не Пенелопа, а мистеръ Франклинъ Блекъ!» Будь это другой джентльменъ, мнѣ кажется, я устыдилась бы подозрѣвать его въ кражѣ, еслибы такое подозрѣніе промелькнуло у меня въ умѣ.

«Но одна мысль, что вы унизились до одного уровня со мной, а что завладѣвъ вашимъ шлафрокомъ, я въ то же время завладѣла и средствами предохранить васъ отъ открытія, и позора на всю жизнь, — я говорю, сэръ, одна эта мысль подавала мнѣ такой поводъ надѣяться на вашу благосклонность, что я, можно сказать, зажмурясь перешла отъ подозрѣнія къ увѣренности. Я тутъ же порѣшила въ умѣ, что вы болѣе всѣхъ выказывали свои хлопоты о полиціи для того, чтобъ отвести намъ глаза, и что похищеніе алмаза не могло совершаться помимо вашихъ рукъ.

«Волненіе при этомъ новомъ открытіи, кажется, на время вскружило мнѣ голову; я почувствовала такое жгучее желаніе видѣть васъ, — попытать васъ словечкомъ или двумя насчетъ алмаза и такимъ образомъ заставить васъ посмотрѣть на меня, поговорить со мной, — что я убрала себѣ волосы, прихорошилась, какъ могла, и смѣло пошла въ библіотеку, гдѣ вы писали, какъ мнѣ было извѣстно.

«Вы оставили на верху одинъ изъ своихъ перстней, который послужилъ мнѣ наилучшимъ предлогомъ зайти къ вамъ, но если вы когда-нибудь любили, сэръ, вы поймете, какъ вся моя храбрость остыла, когда я вошла въ комнату и очутилась въ вашемъ присутствіи. И тутъ вы такъ холодно взглянули на меня, такъ равнодушно поблагодарили меня за найденное кольцо, что у меня задрожали колѣни, и я боялась упасть на полъ къ вашимъ ногамъ. Поблагодаривъ меня, вы снова, если припомните, стали писать. Я была такъ раздосадована подобнымъ обращеніемъ, что собралась съ духомъ, чтобы заговорить. «Странное дѣло этотъ алмазъ, сэръ», сказала я. А вы опять подняли глаза и сказала: «да, странное!» Вы отвѣчали вѣжливо (я не отвергаю этого); но все-таки соблюдала разстояніе, — жестокое разстояніе между нами. Такъ какъ я думала, что пропавшій алмазъ спрятавъ у насъ гдѣ-нибудь при себѣ, то холодность вашихъ отвѣтовъ до того раздражила меня, что я осмѣлилась, въ пылу минуты, намекнуть вамъ. Я сказала: «вѣдь имъ никогда не найдти алмаза, сэръ, не правда ли? Нѣтъ! Ни того кто его взялъ, — ужь я за это поручусь.» Я кивнула головой и улыбнулась вамъ, какъ бы говоря: знаю! На этотъ разъ вы взглянула на меня съ чѣмъ-то въ родѣ любопытства; а я почувствовала, что еще нѣсколько словъ съ вашей или съ моей стороны могутъ вызвать наружу всю истину. Но именно въ эту минуту все испортилъ мистеръ Бетереджъ, подойдя къ двери. Я узнала его походку и узнала также, что присутствіе мое въ библіотекѣ въ такое время дня противно его правиламъ, — ужь не говоря о присутствіи моемъ наединѣ съ вами. Я успѣла выйдти сама, прежде чѣмъ онъ могъ войдти и сказать мнѣ, чтобъ я шла. Я была сердита и ошиблась въ разчетахъ; но, несмотря на все это, еще не теряла надежды. Ледъ-то, понимаете ли, ужь тронулся между нами, а на слѣдующій разъ я надѣялась позаботиться о томъ, чтобы мистеръ Бетереджъ не подвертывался.

«Когда я вернулась въ людскую, колоколъ звалъ насъ къ обѣду. Полдень ужь прошелъ! А надо было еще доставить матеріалъ для новаго шлафрока! Достать его можно было лишь однимъ способомъ. За обѣдомъ я притворилась больною и такимъ образомъ обезпечила въ полное свое распоряженіе все время до вечерняго чаю.

«Нѣтъ надобности говорить вамъ чѣмъ я занималась, пока домашніе думали что я лежу въ постели въ своей комнатѣ, и какъ я провела ночь, послѣ того какъ опять притворилась больною во время чаю и была отослана въ постель. Приставъ Коффъ открылъ по крайней мѣрѣ это, если не открылъ ничего болѣе. И я могу догадываться какомъ образомъ. Меня узнали (хотя, и съ опущеннымъ вуалемъ) въ холщевой лавкѣ въ Фризингаллѣ. Какъ разъ противъ меня, за прилавкомъ, у котораго я покупала полотно, стояло зеркало; а въ этомъ-то зеркалѣ я увидала, какъ одинъ изъ прикащиковъ показалъ другому на мое плечо и шепнулъ что-то. Ночью, тайно работая взаперти въ своей комнатѣ, я слышала за дверью шепотъ служанокъ, которыя подсматривали за мной.

«Въ этомъ не было важности; нѣтъ ея, и теперь. Въ пятницу поутру, задолго до пріѣзда пристава Коффа, новый шлафрокъ, — для пополненія вашего гардероба на мѣсто взятаго мною, — былъ сшитъ, вымытъ, высушенъ, выглаженъ, перемѣченъ, сложенъ точь-въ-точь какъ прачка складывала бѣлье, а положенъ къ вамъ въ комодъ. Нечего было бояться (въ случаѣ осмотра бѣлья по всему дому), что новизна шлафрока обличитъ меня. Когда вы пріѣхали въ вашъ домъ, ваше бѣлье было только-что куплено, — вѣроятно по случаю возвращенія домой изъ-за границы.

«Вслѣдъ затѣмъ прибылъ приставъ Коффъ, и каково же было мое удивленіе, когда я услыхала то, что онъ думалъ о пятнѣ на двери.

«Я считала васъ виновнымъ (какъ я призналась уже) скорѣе потому, что мнѣ хотѣлось этого. И вотъ приставъ совершенно инымъ путемъ пришелъ къ одинаковому со мной выводу! И платье, единственная улика противъ васъ, въ моихъ рукахъ! И ни одна живая душа, даже вы сами, не знаетъ этого! Я боюсь передавать вамъ, что я почувствовала, вспомнивъ эти обстоятельства, — вы послѣ того возненавидѣла бы опять обо мнѣ.»

На этомъ мѣстѣ Бетереджъ взглянулъ на меня чрезъ письмо.

— До сихъ поръ ни малѣйшаго проблеска, мистеръ Франклинъ! проговорилъ старикъ, снимая тяжелыя очки въ черепаховомъ станкѣ и слегка отодвигая отъ себя признаніе Розанны Сперманъ; — не пришли ли вы къ какому-нибудь заключенію, сэръ, пока я читалъ?

— Сперва докончите письмо, Бетереджъ, можетъ-быть, въ концѣ найдется нѣчто бросающее свѣтъ. Послѣ того я скажу вамъ словечка два.

— Очень хорошо, сэръ. Я только дамъ отдохнуть глазамъ и потомъ буду продолжить. А пока, мистеръ Франклинъ, я не тороплю васъ; но не потрудитесь ли сказать мнѣ хоть одномъ словечкомъ, видите ли вы, какъ вамъ выбраться изъ этой ужасной каши?

— Вижу только, что мнѣ надо выбраться отсюда опять въ Лондонъ, сказалъ я, — и посовѣтоваться съ мистеромъ Броффомъ. Если онъ не поможетъ мнѣ…

— Да, сэръ?

— И если приставъ не выйдетъ изъ своего уединенія въ Доркингѣ….

— Не выйдетъ, мистеръ Франклинъ!

— Въ такомъ случаѣ, Бетереджъ, — на сколько я понимаю теперь, — я истощилъ всѣ свои средства. Послѣ мистера Броффа и пристава я не знаю никого, кто бы могъ провести мнѣ хоть малѣйшую пользу.

Между тѣмъ какъ я говорилъ, кто-то постучался въ дверь. Бетереджъ, повидимому, былъ столько же удивленъ какъ и раздосадовавъ этою помѣхой.

— Войдите, раздражительно крикнулъ онъ, — кто тамъ такой!

Дверь отворилась, и къ намъ тихонько вошелъ человѣкъ такой замѣчательной наружности, какой мнѣ еще не случалось видать. Судя по его стану и тѣлодвиженіямъ, онъ былъ еще молодъ. Судя по его лицу, если сравнитъ его съ Бетереджемъ, онъ казался старѣе послѣдняго. Цвѣтъ его лица былъ цыгански смуглъ; исхудалыя щеки вдались глубокими впадинами, надъ которыми скулы выдавались навѣсомъ. Носъ у него былъ той изящной формы, что такъ часто встрѣчается у древнихъ народовъ Востока и которую такъ рѣдко приходится видѣть у новѣйшихъ племенъ Запада. Лобъ его поднимался высоко и прямо отъ бровей, съ безчисленнымъ множествомъ морщинъ и складочекъ. Въ этомъ странномъ лицѣ еще страннѣе были глаза: нѣжно-каріе, задумчивые и грустные, глубоко впалые глаза эти смотрѣли на васъ и (по крайней мѣрѣ такъ было со мной) произвольно завладѣвали вашимъ вниманіемъ. Прибавьте къ этому массу густыхъ, низко-курчавыхъ волосъ, которые по какой-то прихоти природы посѣдѣли удивительно причудливо и только мѣстами. На маковкѣ они еще сохраняли свой природный цвѣтъ воронова крыла. Отъ висковъ же вокругъ головы, — безъ малѣйшаго перехода просѣди для умаленія противоположности, — она совершенно побѣлѣла. Граница двухъ цвѣтовъ не представляла никакой правильности. Въ одномъ мѣстѣ бѣлые волосы взбѣгали въ чернь, въ другомъ черные ниспадали въ сѣдину. Я смотрѣлъ на этого человѣка съ любопытствомъ, котораго, стыдно сознаться, никакъ не могъ преодолѣть. Нѣжно-каріе глаза его кротко размѣнялись со мной взглядомъ, а онъ встрѣтилъ невольную грубость моего взгляда извиненіемъ, котораго я, по совѣсти, вовсе не заслуживалъ.

— Прошу прощенія, сказалъ онъ, — я никакъ не думалъ, что мистеръ Бетереджъ занятъ.

Онъ вынулъ изъ кармана ластъ бумага и подалъ его Бетереджу.

— Списокъ на будущую недѣлю, проговорилъ онъ. Глаза его лишь на одинъ мигъ остановилась на мнѣ, а затѣмъ онъ такъ же тихо вышедъ изъ комнаты, какъ и вошелъ.

— Кто это? спросилъ я.

— Помощникъ мистера Канди, сказалъ Бетереджъ; — кстати, мистеръ Франклинъ, вамъ жаль будетъ слышать, что маленькій докторъ до сихъ поръ еще не оправился отъ болѣзни, которую охватилъ, возвращаясь домой съ обѣда въ день рожденія. Здоровье его такъ себѣ; но памяти онъ вовсе лишился во время горячки, и съ тѣхъ поръ отъ нея осталась одни обрывки. Вся практика пала на помощника. Да ея теперь и немного, кромѣ бѣдныхъ. Имъ-то ужь нечего дѣлать. Имъ надо ужь довольствоваться этимъ пѣгимъ цыганомъ, а то и вовсе некому будетъ лѣчить ихъ.

— Вы, кажется, не любите его, Бетереджъ?

— Его никто не любитъ, сэръ.

— Отчего жь онъ такъ непопуляренъ?

— Ну, начать съ того, мистеръ Франклинъ, что и наружность не въ пользу его. А потомъ разказываютъ, что мистеръ Канди принялъ къ себѣ весьма темную личность. Никто не знаетъ кто онъ такой и нѣтъ у него на одного пріятеля въ околоткѣ. Какъ же ожидать, чтобъ его полюбили послѣ этого?

— Конечно, это невозможно! Позвольте узнать, что ему нужно было, когда онъ передалъ вамъ этотъ лоскутокъ бумаги?

— Да вотъ принесъ мнѣ еженедѣльный списокъ больныхъ, которымъ нужно давать немножко вина. Миледи всегда аккуратно раздавала добрый крѣпкій портвейнъ и хересъ больнымъ бѣднякамъ, а миссъ Рахиль желала, чтобъ обычай этотъ соблюдался. Не тѣ ужь времена то! Не тѣ! Помню я, какъ мистеръ Канди самъ приносилъ списокъ моей госпожѣ. Теперь помощникъ мистера Канди приноситъ его мнѣ самому. Ужь я буду продолжать письмо, если позволите, сэръ, сказалъ Бетереджъ, потянувъ къ себѣ признаніе Розанны Сперманъ;- не весело его читать, согласенъ. Да все же лучше: не раскисну, вспоминая о прошломъ. Онъ надѣлъ очки и уныдл покачалъ годовой.

— Сколько здраваго смысла, мистеръ Франклинъ, въ вашемъ поведеніи относительно матерей, когда онѣ впервые отправляютъ васъ въ жизненный путь. Всѣ мы болѣе или менѣе неохотно являемся на свѣтъ. И правы мы всѣ до единаго.

Помощникъ мистера Канди произвелъ на меня слишкомъ сильное впечатлѣніе, чтобъ я могъ такъ скоро забыть о немъ. Я пропустилъ неопровержимое изреченіе Бетереджевой философіи и возвратился къ пѣгому человѣку.

— Какъ его имя? спросилъ я.

— Какъ нельзя быть хуже, проворчалъ Бетереджъ. — Ездра Дженнингсъ.

V

Сказавъ мнѣ имя помощника мистера Канди, Бетереджъ, повидимому, нашелъ, что уже довольно потрачено времени на пустяки. Онъ принялся за просмотръ письма Розанны Сперманъ. Съ своей стороны, я сидѣлъ у окна, поджидая пока онъ кончитъ. Мало-по-малу впечатлѣніе, произведенное на меня Ездрой Дженнингсомъ, изгладилось. Да и то ужь кажется совершенно необъяснимо, что въ моемъ положеніи кто-нибудь могъ произвесть на меня какое бы то ни было впечатлѣніе. Мысли мои приняли прежнее направленіе. Еще разъ поневолилъ я себя смѣло взглянуть на свое невѣроятное положеніе. Еще разъ пробѣжалъ я въ умѣ тотъ планъ дѣйствія, который начерталъ себѣ на будущее время, кое-какъ собравшись съ духомъ.

Нынче же вернуться въ Лондонъ, изложить все дѣло мистеру Броффу, и наконецъ главное: добиться (какимъ бы то ни было средствомъ, цѣной какихъ бы то ни было жертвъ) личнаго свиданія съ Рахилью, — вотъ каковъ былъ мой планъ дѣйствія, насколько я могъ обдумать его въ то время. До отхода поѣзда оставалось еще болѣе часа. Кромѣ того, Бетереджъ, пожалуй, могъ найдти въ непрочитанной еще части письма нѣчто такое, что мнѣ пригодилось бы къ свѣдѣнію, прежде чѣмъ я выйду изъ дому, въ которомъ пропалъ алмазъ. Письмо оканчивалось такъ:

«Вамъ не изъ чего гнѣваться, мистеръ Франклинъ, еслибъ я даже почувствовала нѣкоторое торжество, узнавъ, что вся ваша будущность у меня въ рукахъ. Тревога и страхъ скорехонько вернулись ко мнѣ. Вслѣдствіе принятой имъ точки зрѣнія на пропажу алмаза, приставъ Коффъ навѣрно кончилъ бы пересмотромъ вашего бѣлья, и платья. Ни въ моей комнатѣ, ни во всемъ домѣ не было мѣста, которое я могла бы счесть безопаснымъ. Какъ же спрятать шлафрокъ такимъ образомъ, чтобы самъ приставъ не могъ найдти его? И какъ это сдѣлать, не теряя ни минуты драгоцѣннаго времени? Не легко было отвѣтить на эта вопросы. Нерѣшительность моя привела къ такому средству, которое можетъ заставать васъ разсмѣяться. Я раздѣлась и накинула шлафрокъ на себя. Вы носили его, — а то ужь нѣкоторое удовольствіе, что я надѣла его послѣ васъ. Вслѣдъ за тѣмъ вѣсти въ людской показали мнѣ, что я какъ разъ во-время успѣла спрятать шлафрокъ. Приставъ Коффъ потребовалъ на просмотръ книжку, въ которой велся счетъ прачки.

«Я нашла ее, и принесла ему въ гостиную миледи. Въ прошлыя времена мы не разъ встрѣчались съ приставомъ Коффомъ. Я была увѣрена, что онъ узнаетъ меня, — но не знала что онъ предприметъ, увидавъ меня въ числѣ служанокъ дома, въ которомъ пропалъ драгоцѣнный камень. Въ такой неизвѣстности, я чувствовала, что мнѣ легче будетъ, если я встрѣчусь съ нимъ какъ можно скорѣе, а сразу выясню себѣ, чего я должна ожидать.

«Когда я подала ему книжку по счетомъ бѣлья, онъ посмотрѣлъ на меня какъ на незнакомую и съ особенною вѣжливостью поблагодарилъ за то, что я принесла ее. Я сочла и то, а другое весьма плохимъ предзнаменованіемъ. Какъ знать, что онъ скажетъ обо мнѣ за-глаза; какъ знать, не возьмутъ ли меня подъ стражу, вслѣдствіе подозрѣнія, а не произведутъ ли обыска. Въ то время вы должны были вернуться съ проводовъ мистера Годфрея Абльвайта на желѣзную дорогу. Я пошла на любимую вашу дорожку въ кустарникахъ попытать еще разъ, не удастся ли заговорить съ вами, — я вовсе не думала тогда, что это будетъ послѣднимъ разомъ, въ который попытка еще возможна.

«Вы не являлись, и что всего хуже: мистеръ Бетереджъ, съ приставомъ Коффомъ, прошли мимо того мѣста гдѣ я пряталась, — и приставъ замѣтилъ меня.

«Послѣ этого мнѣ ничего болѣе не оставалось какъ вернуться, до новыхъ бѣдъ, на свое мѣсто, къ своему дѣлу. Въ ту самую минуту какъ я хотѣла перейдти тропинку, вы прибыли съ желѣзной дороги. Вы шли прямо на кустарникъ, да вдругъ увидали меня, — я увѣрена, сэръ, что вы меня надѣла, — свернула въ сторону, словно отъ зачумленной, и вошла въ домъ. {Примѣчаніе Франклина Блека. Бѣдняжка рѣшительно ошиблась. Я вовсе не видалъ ея. Я дѣйствительно хотѣлъ пройдтись по кустарнику. Но въ ту же минуту, вспомнивъ, что тетушка можетъ пожелать видѣть меня по возвращеніи съ желѣзной дороги, перемѣнилъ намѣреніе и вошелъ въ домъ.} Я кое-какъ вернулась домой чрезъ людской входъ. Въ это время въ прачешной никого не было, и я сѣда тамъ посидѣть. Я уже говорила вамъ, какія мысли приходила мнѣ въ голову на зыбучихъ пескахъ. Эти мысли вернулась ко мнѣ теперь. Я размышляла о томъ, что будетъ тяжелѣе, — если дѣла пойдутъ все также, — перевести ли равнодушіе мистера Франклина Блека, или кинуться въ песчаную зыбь и такимъ образомъ покончить на-вѣки вѣчные?

«Напрасно было бы требовать отъ меня, чтобъ я объяснила свое тогдашнее поведеніе. Я стараюсь, — но и сама не могу понять его.

«Зачѣмъ я не остановила васъ, когда вы такъ жестоко избѣгала меня? Зачѣмъ я не крикнула: мистеръ Франклинъ, мнѣ нужно кое-что сказать вамъ; это касается васъ, вы непремѣнно должны выслушать? Вы были въ моей власти, вы, какъ говорится, попались мнѣ на веревочку. И что всего лучше (еслибы вы только довѣрились мнѣ), я имѣла средства быть вамъ полезною въ будущемъ. Разумѣется, я никакъ не думала, чтобы вы, джентльменъ, украли алмазъ изъ любви къ воровству. Нѣтъ. Пенелопа слышала отъ миссъ Рахили, а я — отъ мистера Беттереджа, о вашемъ мотовствѣ и вашихъ долгахъ. Мнѣ было ясно, что вы взяли алмазъ, чтобы продать или заложить его и такимъ образомъ достать денегъ, въ которыхъ нуждались. Ну! Я могла бы указать вамъ въ Лондонѣ одного человѣка, который ссудилъ бы вамъ кругленькую сумму подъ залогъ драгоцѣнности, не затрудняя васъ лишними разспросами насчетъ ея происхожденія.

«Зачѣмъ я не заговорила съ вами?

«Зачѣмъ не заговорила!

«Неужели страхъ и трудность сохраненія у себя шлафрока такъ поглотили всѣ мои способности, что ихъ не осталось для борьбы съ другими страхами и затрудненіями? Такъ могло быть съ иною женщиной, но не могло быть со мной. Въ прошлыя времена, будучи воровкой, я подвергалась во сто разъ худшимъ опасностямъ и выходила изъ такихъ затрудненій, предъ которыми это было просто ребяческою забавой. Я, можно сказать, обучалась плутнямъ и обманамъ; нѣкоторые изъ нихъ были ведены въ такихъ огромныхъ размѣрахъ и такъ ловко, что прославились и являлись въ газетахъ. Могла ли такая мелочь, какъ укрывательство шлафрока, подавить мой разсудокъ и стѣснить сердце въ то время, когда мнѣ слѣдовало говорить съ вами? Нелѣпый вопросъ! Этого не могло быть.

«Что пользы останавливаться на своей глупости? Вѣдь правда проста? За глаза я любила васъ всѣмъ сердцемъ, всею душой. Встрѣчаясь лицомъ къ лицу, — нечего запираться, — я боялась васъ; боялась, что вы разгнѣваетесь на меня, боялась того, что вы скажете мнѣ (хотя вы дѣйствительно взяли алмазъ), если я осмѣлюсь намекнуть вамъ о своемъ открытіи. Я была близехонько отъ этого, насколько хватило смѣлости, въ то время, какъ разговаривала съ вами въ библіотекѣ. Тогда вы не отвернулись отъ меня. Тогда вы не кинулась прочь отъ меня, какъ отъ зачумленной. Я старалась раздражить себя до гнѣва на васъ и такимъ образомъ ободриться. Напрасно! Я ничего не ощущала кромѣ горя и отчаянія. «Ты простая дѣвушка; у тебя кривое плечо; ты просто горничная, — какой же смыслъ въ твоихъ попыткахъ разговориться со мной?» Вы не произносили этихъ словъ, мистеръ Франклинъ, но тѣмъ не менѣе вы все это высказали мнѣ! Есть ли возможность объяснить подобное безуміе? Нѣтъ, можно только сознаться въ немъ и не касаться его болѣе. Еще разъ орошу простить меня за это отступленіе. Не бойтесь, это не повторится. Теперь я скоро кончу.

«Пенелопа первая потревожила меня, войдя въ пустую комнату. Она давно провѣдала мою тайну, всѣми силами старалась возвратить меня къ разсудку и дѣлала это со всею добротой.

«— Ахъ, сказала она:- знаю я, чего вы тутъ сидите, да горюете въ одиночку. Самое лучшее, и самое выгодное для васъ, Розанна, изо всего, что можетъ случаться, это отъѣздъ мистера Франклина. Я думаю, что теперь онъ ужь не долго загостится въ нашемъ домѣ.

«Сколько я ни думала о васъ, мнѣ еще никогда не приходило въ голову, что вы уѣдете. Я не могла отвѣтить Пенелопѣ и только взглянула на нее.

«— Я сейчасъ отъ миссъ Рахили, продолжила Пенелопа. — Трудненько таки ладить съ ея характеромъ. Она говорилъ, что ей невыносимо быть въ этомъ домѣ вмѣстѣ съ полиціей, и рѣшалась поговорить нынче вечеромъ съ миледи, и завтра уѣхать къ своей тетушкѣ Абльвайтъ. Если она это сдѣлаетъ, то велѣлъ за тѣмъ и у мистера Франклина найдется причина отъѣзда, будьте увѣрены!

«При этихъ словахъ я овладѣла своимъ языкомъ:

«- Вы думаете, мистеръ Франклинъ поѣдетъ съ нею? спросила я.

«— Съ величайшею охотой, еслибъ она позволила; только нѣтъ. Ему ужь дали почувствовать характеръ-то; онъ у нея тоже въ штрафной книгѣ,- и это послѣ всѣхъ его хлопотъ чтобы помочь ей, бѣдненькой! Нѣтъ, нѣтъ! Если они до завтра не поладятъ, вы увидите, что миссъ Рахиль поѣдетъ въ одну сторону, а мистеръ Франклинъ въ другую. Не знаю куда онъ направится, Розанна, только ужь не останется здѣсь по отъѣздѣ миссъ Рахили.

«Я постаралась одолѣть отчаяніе, которое почувствовала въ виду вашего отъѣзда. Правду сказать, мнѣ виднѣлся легкій проблескъ надежды въ томъ случаѣ, если у васъ съ миссъ Рахилью дѣйствительно произошла серіозная размолвка.

«— Не знаете ли, спросила я, — что у нихъ за ссора?

«— Все со стороны миссъ Рахили, оказала Пенелопа, — и, что бы тамъ на говорили, все это ея характеръ и больше ничего. Мнѣ жаль огорчать васъ, Розанна; но не уходите отъ меня съ мыслію, чтобы мистеръ Франклинъ могъ когда-нибудь поссориться съ нею. Онъ слишкомъ сильно любитъ ее!

«Только что она договорила эти жестокія слова, какъ насъ позвали къ мистеру Бетереджу. Вся домашняя прислуга должна была собраться въ залѣ. А затѣмъ всѣмъ вамъ слѣдовало идти поодиночкѣ въ комнату мистера Бетереджа, на допросъ приставу Коффу.

«Послѣ допроса горничной миледи и служанка верхнихъ покоевъ настала моя очередь:

«Вопросы пристава Коффа, хотя онъ весьма хитро замаскировалъ ихъ, скоро показала мнѣ, что эти двѣ женщины (злѣйшіе враги мои во всемъ домѣ) подсматривали за мной изъ-за двери въ четвергъ послѣ полудня, и въ ночь. Онѣ довольно поразказали приставу, чтобъ открыть ему глаза на нѣкоторую долю истины. Онъ справедливо полагалъ, что я тайно сшила новый шлафрокъ, но ошибался въ принадлежности мнѣ запачканнаго шлафрока. Изо всего сказаннаго имъ я убѣдилась еще въ одномъ обстоятельствѣ, котораго, впрочемъ, никакъ не могла понять. Онъ, разумѣется, подозрѣвалъ, что я замѣшана въ пропажѣ алмаза. Но въ то же время далъ мнѣ понять, съ умысломъ, какъ мнѣ казалось тогда, что не считаетъ меня главною виновницей пропажи драгоцѣннаго камня. Онъ, повидимому, думалъ, что я дѣйствовала по наущенію кого-нибудь другаго. Кто бы это могъ быть, я тогда не могла догадаться, не могу догадаться и теперь.

«Въ этой неизвѣстности ново было только то, что приставъ Коффъ далеко не зналъ всей правды. Вы были безопасны до тѣхъ поръ, пока шлафрокъ не найденъ, и ни минуты долѣе.

«Я теряю надежду объяснить вамъ горе и ужасъ, которыя угнетала меня. Я не могла долѣе расковать, нося вашъ шлафрокъ. Меня всякую минуту могли взять въ фризингальскую полицейскую управу, заподозрить и обыскать.

«Пока приставъ Коффъ оставитъ меня на свободѣ, мнѣ предстояло рѣшиться, и тотчасъ же, или уничтожитъ шлафрокъ, или спрятать его въ какое-нибудь безопасное мѣсто въ безопасномъ разстояніи отъ дому.

«Люби я васъ хоть немного поменьше, мнѣ кажется, я уничтожила бы его. Но, ахъ, могла ли я уничтожить единственную вещь бывшую въ моемъ распоряженіи, которая доказывала, что я спасла васъ? Еслибы мы дошли до объясненія другъ съ другомъ, и еслибы вы заподозрили меня въ какихъ-либо дурныхъ цѣляхъ и заперлись во всемъ, — чѣмъ бы могла я выманить ваше довѣріе, когда шлафрока не будетъ у меня налицо? Развѣ я оказывала вамъ несправедливость, думая въ то время, какъ и теперь, что вы поколеблетесь принять такую простую дѣвушку въ участницы своей тайны и сообщницы въ кражѣ, на которую соблазнились вслѣдствіе денежныхъ затрудненій? Если вы вспомните ваше холодное обхожденіе со мной, сэръ, то едва ли удивитесь моей неохотѣ уничтожить единственное право на ваше довѣріе, и благодарность, которымъ и имѣла счастіе владѣть.

«Я рѣшилась его спрятать и выбрала наиболѣе знакомое мнѣ мѣсто — зыбучіе пески.

«Только что кончился допросъ, я извинилась подъ первымъ предлогомъ, который мнѣ пришелъ въ голову, и отпросилась подышать частымъ воздухомъ. Я пошла прямо въ Кобсъ-Голь, въ коттеджъ мистера Іолланда. Жена и дочь его были мнѣ лучшими друзьями. Не думайте чтобъ я довѣрила имъ вашу тайну, — я никому не довѣряла. Мнѣ хотѣлось только написать вамъ это письмо и воспользоваться удобнымъ случаемъ снять съ себя шлафрокъ. Находясь подъ подозрѣніемъ, я не могла безопасно сдѣлать ни того, ни другаго у себя дома.

«И вотъ я подхожу почти къ концу своего длиннаго письма, которое пишу одна одинехонька въ спальнѣ Люси Іолландъ. Когда я кончу, то сойду внизъ и пронесу свернутый шлафрокъ подъ накидкой. Необходимыя средства для сохраненія его сухимъ и невредимымъ я найду въ кучѣ старья на кухнѣ миссъ Іолландъ. Потомъ пойду на зыбучіе пески, — не бойтесь, я не оставлю слѣдовъ, которые могла бы измѣнить мнѣ,- и спрячу шлафрокъ въ псокѣ, гдѣ его не отыщетъ ни одна живая душа, если я сама не открою тайны.

«А когда это будетъ сдѣлано, что за тѣмъ?

«Затѣмъ, мистеръ Франклинъ, я, по двумъ причинамъ, попытаюсь еще разъ сказать вамъ тѣ слова, которыхъ до сихъ поръ еще не сказала. Если вы уѣдете, какъ думаетъ Пенелопа, и если я вамъ не скажу ихъ до этого, то навѣки потеряю случай. Вотъ первая причина. И кромѣ того, въ случаѣ еслибы вы прогнѣвались на мои слова, — меня утѣшаетъ сознаніе, что шлафрокъ у меня готовъ на защиту, лучше которой и быть не можетъ. Вотъ и вторая причина. Если обѣ онѣ вмѣстѣ вооружатъ мое сердце противъ холодности, которая до сихъ поръ леденила его (я разумѣю холодность вашего обращенія со мной), то настанетъ конецъ моимъ усиліямъ, и конецъ моей жизни.

«Да. Если я пропущу ближайшій случай, — если вы будете попрежнему жестоки ко мнѣ, и если я снова почувствую это, какъ чувствовала уже не разъ, — тогда прости бѣлый свѣтъ, поскупившійся для меня на счастье, которое даетъ другимъ. Прости жизнь, въ которой мнѣ болѣе нѣтъ никакой отрады, кромѣ вашей ласки, хотя бы незначительной. Не упрекайте себя, сэръ, если это такъ покончится. Но попробуйте, попытайтесь, — не можете ли вы простить и сколько-нибудь пожалѣть меня! Я позабочусь, чтобы вы узнали о томъ, что я для васъ сдѣлала, когда мнѣ самой уже невозможно будетъ сказать вамъ. Помянете ли вы меня добрымъ словомъ, съ тою нѣжностью, съ которою вы обращаетесь къ миссъ Рахили? Если вы это сдѣлаете, и если тѣни умершихъ не выдумка, — мнѣ кажется, моя тѣнь услышитъ васъ въ трепетѣ восторга.

«Пора кончить. Я готова заплакать. Какъ же я отыщу куда спрятать шлафрокъ, если позволю слезамъ ослѣпить меня?

«Кромѣ того, зачѣмъ видѣть во всемъ одну мрачную сторону? Отчего не вѣрить, пока еще возможно, что все можетъ кончаться къ лучшему? Я могу застать васъ нынче въ добромъ расположеніи духа, а если нѣтъ, можетъ-быть, кто удастся завтра утромъ. Вѣдь я не скрашу печалью бѣдное простенькое лицо, — не правда ли? Кто знаетъ, можетъ быть, я напрасно исписала длинныя страницы этого письма? Оно будетъ спрятано вмѣстѣ съ шлафрокомъ, ради безопасности (есть и другая причина, но не въ томъ дѣло теперь). Трудно мнѣ было писать это письмо. Ахъ, еслибы мы наконецъ поняли другъ друга, съ какомъ наслажденіемъ я разорвала бы его! Остаюсь, сэръ, истинно любящая и покорная служанка ваша.

«Розанна Сперманъ.»

Бетереджъ молча дочиталъ письмо, старательно вложилъ его обратно въ кувертъ и задумчиво опустилъ голову, потупивъ глаза въ землю.

— Бетереджъ, сказалъ я, — нѣтъ ли въ концѣ письма какого-нибудь намёка, указанія?

Онъ медленно поднялъ голову съ тяжелымъ вздохомъ.

— Тутъ нѣтъ никакихъ указаній, мистеръ Франклинъ, отвѣтилъ онъ:- послушайтесь моего совѣта, не трогайте этого письма пока не кончатся теперешнія ваши заботы. Оно прискорбно опечалитъ васъ, когда бы вы ни прочли его. Не читайте его теперь.

Я положилъ письмо въ свой бумажникъ.

Пересмотръ шестнадцатой и семнадцатой главы Бетереджева разказа покажетъ, что я имѣлъ основаніе поберечь себя такимъ образомъ въ то время, когда силы мои подвергались жестокимъ испытаніямъ. Несчастная женщина послѣ того дважды рѣшалась на послѣднюю попытку заговоритъ со мной. И оба раза я имѣлъ несчастіе (видитъ Богъ, какъ неумышленно!) оттолкнуть ея начинанія. Въ пятницу вечеромъ, какъ это весьма вѣрно описываетъ Бетереджъ, она застала меня одного у билліарда. Обхожденіе, и слова ея внушали мнѣ мысль, — а кому же она не внушила бы ея при такихъ обстоятельствахъ, — что она хотѣла сознаться въ преступномъ участіи относительно пропажи алмаза. Ради ея самой, я нарочно не выказалъ особеннаго любопытства. Я нарочно смотрѣлъ на билліардные шары, вмѣсто того чтобы смотрѣть на нее, — и что же было слѣдствіемъ этого? Она ушла отъ меня, оскорбленная до глубины сердца! Въ субботу, — когда она, послѣ сказаннаго ей Пенелопой, должна была предвидѣть что отъѣздъ мой близокъ, — насъ преслѣдовала та же роковая судьба. Она еще разъ попыталась встрѣтить меня на тропинкѣ у кустарниковъ и застала меня съ Бетереджемъ и приставомъ Коффомъ. Приставъ, имѣя въ виду тайную цѣль, сослался при ней на мое участіе въ Розаннѣ Сперманъ. А я снова, ради ея самой, бѣдняжки, отвѣтилъ полицейскому чиновнику наотрѣзъ и громкимъ голосомъ, чтобъ она тоже могла меня слышать, а объявилъ, что «не принимаю никакого участія въ Розаннѣ Сперманъ». При этихъ словахъ, которыя должны были предостеречь отъ попытки къ разговору со мной наединѣ, они повернулась и ушла, сознавъ опасность, какъ мнѣ показалось тогда: на самомъ же дѣлѣ, какъ мнѣ извѣстно теперь, осудивъ себя на самоубійство. Далѣе я уже изложилъ цѣпь событій, которыя привели меня къ поразительному открытію въ зыбучихъ пескахъ. Взглядъ на прошлое теперь дополненъ. Отъ самоубійства на зыбучихъ пескахъ, съ его страннымъ и страшнымъ вліяніемъ на теперешнее мое положеніе, и планы будущаго, я перехожу къ интересамъ живыхъ людей въ этомъ разказѣ и къ тѣмъ событіямъ, которыя начинали уже мостить дорогу къ медленному и трудному пути изъ мрака на свѣтъ.

VI

Само собой разумѣется, что я пошелъ на станцію желѣзной дороги въ сопровожденіи Бетереджа. Письмо я взялъ въ карманъ, а шлафрокъ бережно упаковалъ въ небольшой чемоданчикъ, съ цѣлью повергнуть то и другое на изслѣдованіе мистера Броффа въ тотъ же вечеръ.

Мы молча вышли изъ дома. Въ первый разъ еще старикъ Бетереджъ, будучи со мной, не находилъ словъ. Имѣя кое-что оказать ему съ своей стороны, я вступилъ въ разговоръ тотчасъ, какъ только мы вышли за ворота.

— Прежде чѣмъ я уѣду въ Лондонъ, началъ я, — надо предложить вамъ два вопроса. Они касаются меня и, вѣроятно, нѣсколько удивятъ васъ.

— Если только она могутъ выбить у меня изъ головы письмо этой бѣдняжка, мистеръ Франклинъ, то за остальнымъ я ужь не гонюсь. Пожалуста, сэръ, начинайте удивлять меня какъ можно скорѣе.

— Вотъ мой первый вопросъ, Бетереджъ. Не былъ ли я пьянъ вечеромъ въ день рожденія Рахили?

— Вы-то пьяны? воскликнулъ старикъ: — да, величайшій недостатокъ вашего характера, мистеръ Франклинъ, именно въ томъ, что вы пьете лишь за обѣдомъ, а потомъ капли въ ротъ не берете!

— Но вѣдь это былъ особенный случай, день рожденія. Въ этотъ вечеръ, не въ примѣръ прочимъ, я могъ бросить свои привычки.

Бетереджъ съ минуту подумалъ.

— Вы дѣйствительно вышла изъ нормы, сэръ, сказалъ онъ, — и вотъ какимъ образомъ. Вамъ, повидимому, сильно нездоровилось, и мы убѣдили васъ выпить капельку водки съ водой, чтобы развеселить васъ хоть немного.

— Я не привыкъ пить водку съ водой. Очень можетъ быть….

— Погодите крошечку, мистеръ Франклинъ. Я вѣдь тоже зналъ, что вы не привыкли. Я налилъ вамъ полрюмки нашего стараго, пятидесятилѣтняго коньяку и (къ стыду своему) утопилъ этотъ благородный напитокъ почти въ цѣломъ стаканѣ холодной воды. Ребенку не съ чего опьянѣть, — что же толковать о взросломъ!

Я зналъ, что въ такомъ дѣлѣ можно положиться на его память. Ясно, что пьянымъ я не могъ быть. Я перешелъ ко второму вопросу.

— Когда меня еще не отправляли за границу, Бетереджъ, вы часто видали меня ребенкомъ. Скажите откровенно, не замѣчали ль вы во мнѣ какихъ-нибудь странностей послѣ того какъ я ложился спать? Не видали ли вы меня когда-нибудь ходящимъ во снѣ?

Бетереджъ остановился, посмотрѣлъ на меня съ минуту, кивнулъ годовой я снова вошелъ.

— Вижу теперь, куда вы мѣтите, мистеръ Франклинъ! сказалъ онъ: — вы стараетесь объяснить, какимъ образомъ запачкали шлафрокъ, сами того не зная. Не подходящее дѣло, сэръ. Вы за тридевять земель отъ истины. Какъ — ходить во снѣ? Этого съ вами отъ роду не бывало!

Тутъ я снова почувствовалъ, что Бетереджъ долженъ быть правъ. Ни дома, ни за границей я никогда не велъ уединенной жизни. Будь я лунатикомъ, сотни людей замѣтили бы это и, въ интересахъ моей безопасности, предупредили бы меня объ этой наклонности и принялъ бы мѣры къ ея пресѣченію.

Но допуская это, я все-таки, съ весьма естественнымъ и при такихъ обстоятельствахъ весьма извинительнымъ упорствомъ, придерживался той или другой изъ двухъ теорій, которыя сколько-нибудь разъяснили мое невыносимое положеніе. Замѣтивъ, что я еще неудовлетворенъ, Бетереджъ лукаво навелъ меня на нѣкоторыя воздѣйствія событія въ исторіи Луннаго камня и разомъ навсегда пустилъ по вѣтру обѣ мои теоріи.

— Попытаемъ инымъ путемъ, сэръ, сказалъ онъ:- держите про себя ваше мнѣніе и посмотримъ, какъ далеко поведетъ оно насъ къ открытію истины. Если вѣрятъ шлафроку, — а я, начать съ того, вовсе не вѣрю ему, — то вы не только запачкали его въ дверной краскѣ, но и взяли алмазъ, сами того не зная. Такъ ли, до сихъ поръ?

— Совершенно такъ. Продолжайте.

— Очень хорошо, сэръ. положимъ, вы были пьяны или бродили во снѣ, когда взяли драгоцѣнность. Этимъ объясняется ночь и утро послѣ дня рожденія. Но какъ объясните вы все случившееся съ тѣхъ паръ? Вѣдь съ тѣхъ поръ алмазъ перевезли въ Лондонъ, съ тѣхъ поръ его заложили мистеру Локеру. Неужели вы сдѣлали то и другое, опять-таки сами того не зная? Развѣ, уѣзжая при мнѣ въ субботу вечеромъ на парѣ пони, вы была пьяны? И неужто вы во снѣ пришли къ мистеру Локеру, когда поѣздъ доставилъ васъ къ цѣли путешествія? Извините меня, мистеръ Франклинъ, но хлопоты эта васъ такъ перевернуло, что вы сами не въ состояніи судить. Чѣмъ скорѣе вы столкуетесь съ мистеромъ Броффомъ, тѣмъ скорѣе увидите путь изъ трущобы, въ которую попала.

Мы пришли на станцію минуты за двѣ до отхода поѣзда.

Я наскоро далъ Бетереджу мои лондонскій адресъ, чтобъ онъ могъ написать ко мнѣ въ случаѣ надобности, обѣщавъ съ своей стороны извѣстить его о новостяхъ, которыя могутъ представиться. Сдѣлавъ это и прощаясь съ нимъ, я случайно взглянулъ на прилавокъ, за которымъ продавались книга и газеты. Тамъ опять стоялъ замѣчательный помощникъ мистера Канди, разговаривая съ продавцомъ. Наша взгляды магомъ встрѣтились. Ездра Дженнингсъ снялъ шляпу. Я отвѣтилъ ему поклономъ и вошелъ въ вагонъ въ ту минуту, какъ поѣздъ тронулся. Мнѣ, кажется, легче стало, когда мысли мои перенеслись на новое лицо, повидимому, не имѣвшее для меня никакого значенія. Во всякомъ случаѣ я началъ знаменательное путешествіе, долженствовавшее доставить меня къ мистеру Броффу, дивясь, — а, правду сказать, довольно глупо дивясь, — тому, что мнѣ пришлось видѣть пѣгаго человѣка дважды въ одинъ день!

Время дня, въ которое я прибылъ въ Лондонъ, лишало меня всякой надежды застать мистера Броффа на мѣстѣ его дѣятельности. Я проѣхалъ съ желѣзной дороги на квартиру его въ Гампстедѣ и обезпокоилъ стараго законника, одиноко дремавшаго въ столовой, съ любимою собачкой на колѣняхъ и бутылкой вина возлѣ него.

Я гораздо лучше передамъ впечатлѣніе, произведенное моимъ разказомъ на мистера Броффа, описавъ его поступки по выслушаніи меня до конца. Онъ приказалъ подать въ кабинетъ свѣчъ, крѣпкаго чаю, и послалъ сказать дамамъ своего семейства, чтобъ его не безпокоили ни подъ какимъ предлогомъ. Предварительно распорядясь такимъ образомъ, онъ сначала осмотрѣлъ шлафрокъ и затѣмъ посвятилъ себя чтенію письма Розанны Сперманъ.

Прочтя его, мистеръ Броффъ обратился ко мнѣ въ первый разъ еще съ тѣхъ поръ, какъ мы заперлись съ нимъ въ его комнатѣ.

— Франклинъ Блекъ, проговорилъ старый джентльменъ, — это весьма серіозвое дѣло, во многихъ отношеніяхъ. По моему мнѣнію, оно такъ же близко касается Рахили, какъ и васъ. Необычайное поведеніе ея болѣе не тайна. Она думаетъ, что вы украли алмазъ.

Я не рѣшался путемъ собственнаго размышленіи дойти до этого возмутительнаго вывода. Но тѣмъ не менѣе онъ невольно овладѣвалъ мной. Моя рѣшимость добиться личнаго свиданія съ Рахилью основывалась именно на взглядѣ, только что высказанномъ мистеромъ Броффомъ.

— Первое, что надо предпринять въ вашемъ изслѣдованіи, продолжилъ адвокатъ, — это обратиться къ Рахили. Она все это время молчала по причинамъ, которыя я (зная ея характеръ) легко могу понять. Послѣ всего происшедшаго, подчиниться этому молчанію болѣе невозможно. Ее надо убѣдить, или заставить, чтобъ она сказала вамъ, на какихъ основаніяхъ она полагаетъ, что вы взяли Лунный Камень. Весьма вѣроятно, что все это дѣло, какъ бы теперь на казалось оно серіознымъ, разлетится въ прахъ, если мы только сдѣлаемъ брешь въ закоснѣлой сдержанности Рахили и заставимъ ее высказаться.

- Для меня это мнѣніе весьма утѣшительно, сказалъ и:- но признаюсь, я желалъ бы звать….

— Вы желали бы знать, чѣмъ я могу подтвердить его, вставилъ мистеръ Вроффъ: — минутку, — и я вамъ скажу. Вопервыхъ, примите во вниманіе, что я смотрю на это дѣло съ юридической точки зрѣніи. Для меня это вопросъ объ уликѣ. Очень хорошо. Прежде всего улика несостоятельна относительно весьма важнаго пункта.

— Какого пункта?

— А вотъ послушайте. Именная мѣтка доказываетъ, что шлафрокъ вашъ, — согласенъ. Красильное пятно доказываетъ, что шлафрокъ запачканъ объ Рахилину дверь. Но, — какъ въ вашихъ, такъ и въ моихъ глазахъ, — гдѣ же улика, что вы именно то лицо, на комъ былъ надѣтъ этотъ шлафрокъ?

Возраженіе подѣйствовало на меня электрическомъ толчкомъ. До сихъ поръ оно еще не приходило мнѣ въ голову.

— Что касается этого, продолжилъ адвокатъ, взявъ письмо Розанны Сперманъ, — я понимаю, что письмо разстраиваетъ васъ. Понимаю, что вы не рѣшаетесь разобрать его съ совершенно безпристрастной точки зрѣнія. Но я вѣдь не въ вашемъ положеніи. Я могу приложить мой опытъ по профессіи къ этому документу точно такъ же, какъ и ко всякому другому. Не намекая даже на воровское поприще этой женщины, я замѣчу только, что письмо это показываетъ ее, по собственному признанію, искусною въ обманѣ. Изъ этого я вывожу, что позволительно подозрѣвать ее въ недомолвкѣ всей правды. Теперь пока я не стану строить предположенія о томъ, что она могла сдѣлать или не сдѣлать. Я хочу только сказать, что если Рахиль подозрѣваетъ васъ, основываясь лишь на уликѣ шлафрока, то можно держатъ девяносто девять противъ одного, что шлафрокъ былъ показанъ ей Розанною Сперманъ; оно подтверждается, и самымъ письмомъ этой женщины, сознающейся въ своей ревности къ Рахили, сознающейся въ подмѣнѣ розъ, сознающейся въ томъ, что видѣла проблескъ надежды по случаю предстоящей ссоры между Рахилью и вами. Я не останавливаюсь на вопросѣ о томъ, кто укралъ Лунный Камень (для достиженія своей цѣли, Розанна Сперманъ украла бы полсотни Лунныхъ Камней); я говорю только, что пропажа драгоцѣнности дала этой исправившейся, и влюбленной въ васъ воровкѣ возможность поссорить васъ на всю жизнь съ Рахилью. Помните, что въ то время вѣдь она еще не рѣшилась погубить себя; а я положительно заявляю, что имѣя возможность, она, и по характеру, и по своему положенію, должна была воспользоваться ею. Что вы на это скажете?

— Подобныя подозрѣнія, оказалъ я, — приходила мнѣ въ голову тотчасъ по распечатаніи письма.

— Именно такъ! А потомъ, прочтя письмо, вы сжалились надъ бѣдняжкой, а у васъ не хватило духа подозрѣвать ее. Это вамъ дѣлаетъ честь, милый сэръ, — дѣлаетъ вамъ честь!

— Ну, а положимъ, окажется, что шлафрокъ былъ на мнѣ? Что тогда?

— Я не вижу чѣмъ это доказать, сказалъ мистеръ Броффъ:- но допуская возможность доказательства, не легко будетъ возстановить вашу невинность. Не будемъ теперь углубляться въ это. Подождемъ и посмотримъ, не подозрѣвала ли васъ Рахиль по одной уликѣ шлафрока.

— Боже мой, какъ вы хладнокровно говорите о томъ, что Рахиль подозрѣваетъ меня! вскликнулъ я:- кто далъ ей право, по какимъ бы то ни было уликамъ, подозрѣвать меня въ воровствѣ?

— Весьма разумный вопросъ, милый сэръ. Горяченько поставленъ, а подумать о немъ все-таки не мѣшаетъ. Озабочивая васъ, онъ и меня озадачиваетъ. Припомните-ка и скажите мнѣ вотъ что. Въ то время, какъ вы гостили у нихъ въ домѣ, не случилось ли чего-нибудь, что могло бы поколебать Рахилину вѣру, — не то чтобы въ честь вашу, — но положимъ (нѣтъ нужды, какъ бы на былъ ничтоженъ поводъ), положимъ, ея вѣру вообще въ ваши правила?

Я задрожалъ въ неодолимомъ волненіи. Вопросъ адвоката, впервые по времени моего отъѣзда изъ Англіи, напомнилъ мнѣ нѣчто дѣйствительно случившееся.

Въ восьмой главѣ Бетереджева разказа есть описаніе прибытія въ тетушкинъ домъ незнакомаго иностранца, который пріѣхалъ повидаться со мной по дѣлу слѣдующаго свойства.

Нѣкогда, будучи, по обыкновенію, въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, я имѣлъ неблагоразуміе принять ссуду отъ содержателя небогатаго ресторана въ Парижѣ, которому я былъ знакомъ какъ постоянный посѣтитель. Мы назначили срокъ уплаты денегъ, а когда срокъ насталъ, и (подобно тысячамъ другихъ честныхъ людей) не могъ исполнить свое обѣщаніе и послалъ этому человѣку вексель. Къ несчастію, мое имя на подобныхъ документахъ было слишкомъ хорошо извѣстно: ему не удалось продать вексель. Со времени моего займа дѣла его поразстроились; ему грозило банкротство, а одинъ изъ его родственниковъ, французскій адвокатъ, пріѣхалъ въ Англію съ тѣмъ, чтобъ отыскать меня и настоять на уплатѣ долга. Онъ былъ характера вспыльчиваго и дурно обошелся со мной. Послѣдовали съ обѣихъ сторонъ крупныя слова; а тетушка съ Рахилью, къ несчастію, были въ сосѣдней комнатѣ и слышали намъ. Леди Вериндеръ вошла и потребовала свѣдѣній въ чемъ дѣло. Французъ предъявилъ свою довѣренность и обвинивъ меня въ разореніи бѣднаго человѣка, который вѣрилъ моей чести. Тетушка тотчасъ же заплатила и отпустила его. Она, разумѣется, слишкомъ хорошо меня знала, чтобы раздѣлять взгляды Француза на это дѣло; но была поражена моею безпечностію и справедливо сердилась на меня за то, что я поставилъ себя въ такое положеніе, которое, безъ ея вмѣшательства, могло сдѣлаться весьма позорнымъ. Ужь не знаю, отъ матери ли узнала Рахиль или сама слышала всѣ происшедшее. Она взглянула на это дѣло по-своему, съ выспренне-романтической точки зрѣнія. У меня «сердца нѣтъ»; у меня «чести нѣтъ»; у меня «правилъ нѣтъ»: нельзя «ручаться за будущіе моя поступки», — короче, наговорила мнѣ такихъ строгостей, какихъ я сроду еще не слыхивалъ изъ устъ молодой леди. Размолвка наша длилась весь слѣдующій день. Черезъ день я успѣлъ помириться, и все забылъ. Неужели Рахиль вспомнила объ этомъ злосчастномъ случаѣ въ ту критическую минуту, когда ея уваженіе ко мнѣ подверглось новымъ и гораздо болѣе серіознымъ испытаніямъ? Мистеръ Броффъ отвѣтилъ утвердительно, тотчасъ какъ я разказалъ ему объ этомъ обстоятельствѣ.

— Оно должно было произвесть впечатлѣніе на ея умъ, серіозно проговорилъ онъ:- я желалъ бы, ради вашей пользы, чтобъ этого вовсе не было. Во всякомъ случаѣ, вотъ мы нашли предрасполагающее вліяніе противъ васъ и отдѣлались по крайней мѣрѣ отъ одного изъ сомнѣній. Мнѣ кажется, пока намъ нечего дѣлать. Остается обратиться къ Рахили.

Онъ всталъ и началъ задумчиво ходить изъ угла въ уголъ. Раза два я хотѣлъ сказать ему, что рѣшился лично повидать Рахиль; и оба раза, изъ уваженія къ его лѣтамъ и характеру, боялся застигнуть его врасплохъ въ неблагопріятную минуту..

— Главная трудность въ томъ, началъ онъ: — какомъ образомъ заставить ее не стѣсняясь высказать все что у нея на умѣ. Не имѣете ли вы въ виду какого-нибудь средства?

— Мистеръ Броффъ, я рѣшилъ, что мнѣ слѣдуетъ лично переговорить съ Рахилью.

— Вамъ! — онъ вдругъ остановился и посмотрѣлъ на меня, словно думая, что я съ ума сошелъ: — Любому, кому угодно, только не вамъ! — онъ вдругъ осѣкся, и прошелъ еще разъ по комнатѣ:- Погодите-ка, сказалъ онъ:- въ такихъ необыкновенныхъ случаяхъ кратчайшій путь иногда лучше коего. — Онъ подумалъ минуты съ двѣ объ этомъ вопросѣ съ новой точки зрѣнія и храбро заключалъ рѣшеніемъ въ мою пользу. — Ничѣмъ не рискнешь, ничего и не возьмешь, продолжилъ старый джентльменъ: — въ вашу пользу есть вѣроятность, которой у меня нѣтъ: вамъ первому и слѣдуетъ попытаться.

— Вѣроятность въ мою пользу? повторилъ и съ величайшимъ удивленіемъ лицо мистера Броффа въ первый разъ еще смягчилось улыбкой.

— Вотъ какъ обстоитъ дѣло, сказалъ онъ:- я вамъ откровенно скажу, что не полагаюсь на на вашу одержанность, на на вашъ характеръ. Но разчитываю на то, что Рахиль все еще хранитъ въ какомъ-то дальнемъ уголочкѣ своего сердца нѣкоторую безнравственную слабость къ вамъ. Сумѣйте ее затронуть, и повѣрьте, что слѣдствіемъ этого будетъ полнѣйшее объясненіе, на какое только способны уста женщины! Вопросъ вотъ въ чемъ, какъ вы съ ней увидитесь?

— Она гостила у васъ въ домѣ, отвѣтилъ а: — смѣю ли я предложить…. еслибы не говорить ей обо мнѣ заранѣе… я могъ бы видѣть ее здѣсь?

— Холодновато! сказалъ мистеръ Броффъ. Съ этимъ словомъ, въ видѣ комментарія на мой отвѣтъ, онъ еще разъ прошелся изъ угла въ уголъ. — По-просту, по-англійски, сказалъ онъ, — надо обратить мой домъ въ западню, чтобъ изловить миссъ Рахиль, на приманку въ видѣ приглашенія отъ моей жены и дочерей. Будь вы кто иной, а не Франклинъ Блекъ, или будь это дѣло хоть крошечку помаловажнѣй, я бы отказалъ наотрѣзъ. Въ теперешнихъ обстоятельствахъ, я твердо увѣренъ, что Рахиль, если живы будемъ, поблагодаритъ меня за измѣну ей на старости лѣтъ. Считайте меня сообщникомъ. Рахиль будетъ приглашена сюда на цѣлый день, и вы получите надлежащее увѣдомленіе.

— Когда же? Завтра?

— Завтра еще не успѣемъ получить и отвѣта ея. Ну, послѣ завтра.

— Какъ вы дадите мнѣ знать?

— Будьте дома все утро и ждите, — я зайду.

Я поблагодарилъ его съ искреннею признательностью за оказываемую мнѣ неоцѣненную помощь, и отклонивъ гостепріимное приглашеніе переночевать въ Гампстедѣ, вернулся на свою квартиру въ Лондонъ.

О слѣдующемъ днѣ я могу сказать лишь то, что продолжительнѣе его не видалъ во всю жизнь. Какъ на сознавалъ я свою невинность, какъ на былъ увѣренъ въ томъ, что подлый извѣтъ, тяготѣвшій надо мной, рано или поздно разсѣется, тѣмъ не менѣе меня угнетало какое-то чувство самоуниженія, инстинктивно не дозволявшее мнѣ видѣться съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ друзей. Мы часто слышимъ (почти всегда, впрочемъ, отъ поверхностныхъ наблюдателей), что преступленіе можетъ имѣть видъ невинности. Я считаю безконечно болѣе справедливою аксіомой, что невинность можетъ казаться преступленіемъ. Я дошелъ до того, что приказалъ отказывать всѣмъ, кто бы ни зашелъ посѣтить меня, и осмѣлился выйдти лишь подъ кровомъ ночи. На слѣдующее утро мистеръ Броффъ засталъ меня за чаемъ. Онъ подалъ мнѣ большой ключъ и объявилъ, что въ первый разъ отъ роду стыдится самого себя.

— Пріѣдетъ?

— Пріѣдетъ сегодня полдничать и провести время съ моею женой и дочерьми.

— А мистрисъ Броффъ и ваши дочери тоже въ секретѣ?

— Неизбѣжно. Но у женщинъ, какъ вы могли замѣтить, нѣтъ никакихъ правилъ. Моя семья не чувствуетъ моихъ утрызеній совѣсти. Такъ какъ цѣль этого — помирить васъ, то жена и дочери совершенно спокойно смотрятъ сквозь пальцы на употребляемыя средства, точно іезуиты.

— Безконечно обязавъ имъ. А что это за ключъ?

— Отъ калитки въ стѣнѣ моего садика. Будьте тамъ въ три часа пополудни. Проберитесь садомъ и войдите въ домъ черезъ теплицу. Минуйте маленькую гостиную и отворите дверь, которая ведетъ въ комнату съ фортепіано. Тамъ вы найдете Рахиль, — и одну!

— Какъ мнѣ благодарить васъ!

— А вотъ какъ. Не вините меня въ томъ, что будетъ послѣ.

Съ этими словами онъ ушелъ.

Мнѣ еще слѣдовало ждать нѣсколько томительныхъ часовъ. Чтобъ убить время, я просмотрѣлъ письма ко мнѣ. Въ числѣ ихъ было одно отъ Бетереджа.

Я торопливо распечаталъ его. Къ удивленію и разочарованію моему, оно начиналось извиненіемъ, увѣдомлявшимъ меня, чтобъ я не ждалъ важныхъ вѣстей. На слѣдующей строчкѣ появился вѣчный Ездра Дженнингсъ! Онъ остановилъ Бетереджа по дорогѣ по станціи и спросилъ кто я. Узнавъ мое имя, онъ разказалъ своему хозяину, мистеру Канди, о нашемъ свиданіи. Мистеръ Канди, услыхавъ это, самъ поѣхалъ къ Бетереджу выразить ему сожалѣніе о томъ, что мы съ вамъ не встрѣтились. Онъ, по нѣкоторымъ причинамъ, особенно желалъ бы переговорить со мной и просилъ, чтобъ я увѣдомилъ его, въ слѣдующій разъ, какъ буду по близости Фризингалла. Вотъ въ чемъ заключались вся суть письма моего корреспондента, если не считать кое-какихъ характеристичныхъ изреченій Бетереджевой философіи. Любящій, вѣрный старикъ сознавался, что написалъ письмо «просто изъ удовольствія писать ко мнѣ».

Я скомкалъ письмо къ себѣ въ карманъ и минуту спустя забылъ о немъ при всепоглощающемъ интересѣ предстоящаго свиданія съ Рахилью. Какъ только на Гампстедской церкви пробило три, я вложилъ данный мнѣ мистеромъ Броффомъ ключъ въ замокъ калитки у садовой стѣны. Едва вступя въ садъ и снова запирая калитку извнутри, я, надо сознаться, ощутилъ какую-то робость преступника относительно грядущаго. Я осторожно оглядѣлся на всѣ стороны, подозрѣвая присутствіе какихъ-то неожиданныхъ свидѣтелей въ одномъ изъ невѣдомыхъ закоулковъ сада. Но страхъ мой ничѣмъ не оправдывался. Тропинки, всѣ до одной, пустынны; птицы и пчелы — единственные свидѣтели.

Я пробрался садомъ, вошелъ черезъ теплицу и миновалъ маленькую гостиную. Взявшись за ручку противоположной двери, я услышалъ нѣсколько жалобныхъ аккордовъ, взятыхъ на фортепіано въ той комнатѣ. Она часто коротала свой досугъ сидя за инструментомъ, въ то время какъ я гостилъ въ домѣ ея матери. Я долженъ былъ немного переждать и собраться съ духомъ. Въ этотъ торжественный мигъ прошлое и настоящее возникли предо мной рядомъ, и противоположность ихъ потрясала меня.

Прошло нѣсколько минутъ; мужество мое пробудилось; я отворилъ дверь.

VII

Какъ только я показался на порогѣ, Рахиль встала изъ-за фортепіано. Я затворилъ за собой дверь. Мы молча глядѣли другъ на друга чрезъ всю комнату. Вставъ съ мѣста, она, казалось, уже не могла пошевельнуться. Всѣ прочія способности ея, какъ тѣлесныя, такъ и душевныя, повидимому, сосредоточились въ ея взглядѣ.

Мнѣ пришло въ голову опасеніе, что я слишкомъ внезапно вошелъ. Я ступилъ нѣсколько шаговъ къ ней на встрѣчу. «Рахиль», тихо проговорилъ я.

Звукъ моего голоса возвратилъ ей способность двигаться икраску на лицо. Она съ своей стороны, тоже приблизилась, все еще молча. Медленно, словно подчиняясь независящему отъ нея вліянію, ближе и ближе подходила она ко мнѣ, а живой, темный румянецъ разливался у нея по щекамъ, и въ глазахъ, съ каждымъ мигомъ все ярче просвѣчивая, возстановлялось разумное выраженіе. Я забылъ ту цѣль, которая привела меня къ ней; забылъ про низкое подозрѣніе, тяготѣвшее надъ моимъ добрымъ именемъ, утратилъ всякое сознаніе прошлаго, настоящаго и будущаго. Я ничего не видалъ, кромѣ приближенія любимой женщины. Она дрожала; остановилась въ нерѣшительности. Я не могъ болѣе сдерживать себя, принялъ ее въ объятія, и покрылъ поцѣлуями ея лицо. Была минута, когда мнѣ показалось, что поцѣлуи мои не остаются безъ отвѣта, словно и для нея также настала минута забвенія. Но не успѣла еще эта мысль образоваться въ умѣ моемъ, какъ первый сознательный поступокъ ея далъ мнѣ почувствовать, что она помнитъ. Съ крикомъ, похожимъ на крикъ ужаса, съ силой, которой едвали я могъ бы противиться, еслибъ и хотѣлъ, она толкнула меня прочь отъ себя. Я прочелъ въ глазахъ ея безпощадный гнѣвъ, безпощадное презрѣніе въ усмѣшкѣ. Она смѣрила меня взглядомъ съ головы до ногъ, какъ бы оскорбившаго ее незнакомаго человѣка.

— Трусъ! проговорила она:- низкій, негодный, бездушный трусъ!

То была первыя слова ея. Обращаясь ко мнѣ, она выбрала невыносимѣйшій укоръ, какой только можетъ услыхать мущина изъ устъ женщины.

— Мнѣ помнится время, Рахиль, сказалъ я, — когда вы умѣли болѣе достойнымъ образомъ выразить мнѣ, что я оскорбилъ насъ. Прошу прощенія.

Нѣкоторая доля ощущаемой мною горечи, повидимому, сообщалась моему голосу. При первыхъ словахъ моего отвѣта, глаза ея, мигъ тому назадъ отвращенные отъ меня, невольно снова остановились на мнѣ. Она отвѣчала, понизивъ голосъ и съ какою-то упрямою сдержанностью, до сихъ поръ мнѣ совершенно неизвѣстною въ ней.

— Мнѣ, быть-можетъ, извинительно, сказала она. — Послѣ того что вы сдѣлали, мнѣ кажется, низко съ вашей стороны искать во мнѣ доступа по-сегодняшнему; только трусъ, кажется, рѣшился бы произвести опытъ надъ моею слабостью, только трусъ, кажется, и могъ воспользоваться нечаянностью, когда я допустила разцѣловать себя врасплохъ. Впрочемъ, это женскій взглядъ. Я должна была знать, что онъ не могъ быть вашимъ взглядомъ. Лучше бы мнѣ удержаться и ничего не говорить.

Извиненіе было невыносимѣе обиды. Оно унизило бы падшаго изъ падшихъ.

— Еслибы честь моя не была въ вашихъ рукахъ, сказалъ я, — то я сейчасъ-же ушелъ бы съ тѣмъ, чтобы никогда болѣе не видать васъ. Вы говорили о чемъ-то мною сдѣланномъ. Что же я сдѣлалъ?

— Что вы сдѣлали! Вы это спрашиваете у меня?

— Спрашиваю.

— Я сохранила втайнѣ вашъ позоръ, отвѣтила она, — и претерпѣла всѣ послѣдствія утайки. Ужели я не въ правѣ требовать, чтобы меня избавила отъ оскорбленія подобнымъ вопросомъ? Развѣ въ васъ умерло всякое чувство благородства? Вы когда-то была джентльменомъ. Вы когда-то была дорога моей матери и еще дороже мнѣ…

Голосъ измѣнилъ ей. Она упала въ кресло, отвернулась отъ меня, и закрыла лицо руками.

Я переждалъ немного, пока могъ заговорить съ увѣренностью. Не знаю, что я сильнѣе ощущалъ въ этотъ, могъ безмолвія — колкое ли ея презрѣніе или гордую рѣшимость, удерживавшую меня отъ всякаго сочувствія ея скорби.

— Если вы не заговорите первая, сказалъ я, — и я долженъ это сдѣлать. Я пришелъ сюда поговорить съ вами объ одномъ важномъ дѣлѣ. Угодно ли вамъ оказать мнѣ простую справедливость, выслушавъ то, что я скажу?

Она не шевельнулась, ничего не отвѣтила. Я не повторилъ своей просьбы, я ни шагу не приблизился къ ея креслу. Съ гордостью, не уступавшею въ упорствѣ ея гордости, я разказалъ ей о своемъ открытіи на зыбучихъ пескахъ и обо всемъ, что повело къ нему. Разказъ необходимо занялъ нѣсколько времени. Съ начала до конца, она ни разу не оглянулась на меня, и не произнесла ни слова.

Я сдерживалъ свой гнѣвъ. Цѣлая будущность моя зависѣла, по всему вѣроятію, отъ того, чтобы не потерять самообладанія въ эту минуту. Настало время провѣрить опытомъ теорію мистера Броффа. Въ нетерпѣніи произвесть этотъ опытъ, я обошелъ кресло и сталъ прямо противъ нея.

— Я хочу предложить вамъ одинъ вопросъ, сказалъ я:- это заставляетъ меня снова вернуться къ помянутому предмету. Показывала вамъ Розанна Сперманъ этотъ шлафрокъ? Да, — или нѣтъ?

Она задрожала всѣмъ тѣломъ и подошла близко ко мнѣ. Глаза ея пытливо глядѣла мнѣ въ лицо, словно стараясь прочесть въ немъ что-то доселѣ неизвѣстное.

— Не съ ума ли вы сошли? спросила она.

Я все еще удерживался, и спокойно проговорилъ:

— Рахиль, отвѣтите ли вы на мой вопросъ?

Она продолжала, не обращая вниманія.

— Или у васъ есть какая-нибудь цѣль, непонятная мнѣ? Какой-нибудь низкій страхъ за будущность, относительно меня? Говорятъ, вы стали богатымъ человѣкомъ по смерти отца. Не пришли ли вы вознаградить меня за утрату моего алмаза? Можетъ-быть, у васъ еще осталось на столько совѣсти, чтобы стыдиться этого? Не въ этомъ ли разгадка вашей претензіи на невинность и басни о Розаннѣ Сперманъ? Не стыдъ ли въ основѣ всей этой лжи, на этотъ разъ?

Тутъ я прервалъ ее. Я болѣе не владѣлъ собой.

— Вы нанесли мнѣ позорное оскорбленіе! горячо вырвалось у меня. — Вы подозрѣваете меня въ кражѣ вашего алмаза. Я имѣю право и хочу знать, по какой причинѣ?

— Подозрѣваю васъ! воскликнула она, не уступая мнѣ въ гнѣвѣ:- безсовѣстный, я сама, своими глазами видѣла, какъ вы взяли алмазъ.

Открытіе, блестнувшее мнѣ въ этихъ словахъ, мгновенно ниспровергнувъ точку зрѣнія, на которую такъ полагался мистеръ Броффъ, поразило меня въ конецъ. При всей моей невинности, я безмолвно стоялъ предъ нею. Въ ея глазахъ, въ глазахъ всякаго, я долженъ былъ казаться человѣкомъ, ошеломленнымъ изобличеніемъ его вины. Она отступила предъ зрѣлищемъ моего униженія, и ея торжества. Внезапное безмолвіе, овладѣвшее мной, повидимому, пугало ее.

— Я щадила васъ въ то время, сказала она, — я пощадила бы васъ и теперь, еслибы вы не заставили меня говорить.

Она пошла прочь, какъ бы собираясь выйдти изъ комнаты, и пріостановилась въ нерѣшимости, не дойдя до двери,

— Зачѣмъ вы пришли сюда унижаться? спросила она:- зачѣмъ вы пришли унижать и меня?

Она прошла еще нѣсколько шаговъ и опять остановилась.

— Бога ради, скажите что-нибудь! воскликнула она въ порывѣ волненія:- если въвасъ осталось сколько-нибудь жалости, не дайте мнѣ такъ низко упасть въ своихъ глазахъ! Скажите что-нибудь и выгоните меня.

Я подошелъ къ ней, почти не сознавая что дѣлаю. Вѣроятно, у меня была смутная мысль удержать ее, пока она выскажется. Съ той минуты какъ я узналъ, что уликой, обвинявшею меня въ понятіи Рахили, было свидѣтельство ея собственныхъ глазъ, все — даже убѣжденіе въ своей невинности, — все спуталось у меня въ головѣ. Я взялъ ее за руку; старался говорить съ твердостью и дѣльно, но только и могъ сказать:

— Рахиль, вы когда-то любили меня.

Она затрепетала и отвернулась отъ меня. Рука ея безсильно дрожала въ моей рукѣ.

— Пустите, слабо проговорила она.

Мое прикосновеніе, повидимому, оказало на нее то же дѣйствіе, какъ звукъ моего голоса при входѣ въ комнату. Послѣ того какъ она назвала меня трусомъ, послѣ ея признанія, заклеймавшаго меня воромъ, она все еще была въмоей власти, пока рука ея лежала въ моей рукѣ.

Я тихо вернулъ ее на средину комнаты и усадилъ рядомъ съ собой.

— Рахиль, сказалъ я, — я не могу объяснить вамъ противорѣчіе въ томъ, что хочу сказать. Я могу только высказать правду, какъ вы ее высказали. Вы видѣла, собственными глазами видѣли какъ я взялъ алмазъ. А я предъ Богомъ, который слышитъ васъ, объявляю вамъ, что теперь только убѣждаюсь въ томъ что взялъ его. Вы все еще сомнѣваетесь?

Она не обратила вниманія на мои слова и не слыхала меня. «Пустите мою руку», слабо повторила она. То былъ единственный отвѣтъ. Голова ея склонилась ко мнѣ на плечо, а рука безсознательно сжала мою руку въ то самое время, какъ она просила пустить ее.

Я удерживался отъ повторенія вопроса. Но тутъ моя сдержанность кончилась. Возможность когда-нибудь поднять голову среди честныхъ людей зависѣла отъ возможности заставить ее сдѣлать полное призваніе. Единственная остававшаяся мнѣ надежда заключалась въ томъ, что Рахиль могла пропустить что-нибудь въцѣпи уликъ, — бытъ-можетъ, какую-нибудь мелочь, которая тѣмъ не менѣе, при тщательномъ изслѣдованіи, могла стать средствомъ конечнаго возстановленія моей невинности. Сознаюсь, что я удержалъ ея руку. Сознаюсь, что заговорилъ съ нею, какъ въ былое время, со всѣмъ сочувствіемъ и довѣріемъ, насколько могъ ихъ въ себѣ вызвать.

— Я кое о чемъ попрошу васъ, оказалъ я, — я попрошу васъ разказать мнѣ все случавшееся съ той минуты, какъ мы пожелали другъ другу покойной ночи, и до того времени, когда вы увидали, что я взялъ алмазъ.

Она подняла голову съ моего плеча и попробовала высвободить руку.

— Ахъ, зачѣмъ возвращаться къ этому? проговорила она: зачѣмъ вспоминать?

— Вотъ зачѣмъ, Рахиль. И вы, и я, оба мы жертвы какого-то чудовищнаго заблужденія подъ маской истины. Если мы вмѣстѣ прослѣдимъ все происшедшее въ день вашего рожденія, мы можемъ разсѣять наши недоразумѣнія.

Она снова склонила голову на мое плечо. Слезы переполняли ея глаза и тихо катались по щекамъ.

— Ахъ, сказала она, — развѣ у меня-то небыло этой надежды? Развѣ я не пробовала взглянуть на это такъ же, какъ вы теперь смотрите?

— Вы пробовала однѣ, отвѣтилъ я, — вы не пробовали при моей помощи.

Эти слова, казалось, пробудили въ ней нѣкоторую долю надежды, какую я ощущалъ, когда произносилъ ихъ. Она отвѣчала на мои вопросы болѣе нежели съ покорностью, напрягала свой умъ, охотно открывала мнѣ всю свою душу.

— Начнемъ съ происшедшаго послѣ того, какъ мы пожелали другъ другу покойвой ночи, сказалъ я. — Вы легли въ постель? Или сидѣли еще?

— Легла въ постель.

— Замѣтили вы время? Поздно было?

— Не очень. Кажется, около двѣнадцати часовъ.

— Что же, вы заснули?

— Нѣтъ. Я не могла спать въ эту ночь.

— У васъ была безсонница?

— Я все думала о васъ.

Этотъ отвѣтъ почти обезсилилъ меня. Въ голосѣ, болѣе чѣмъ въ самыхъ словахъ, было что-то хватавшее за сердце. Лишь помедливъ немного, могъ я продолжить:

— У васъ былъ какой-нибудь свѣтъ въ комнатѣ? спросилъ я.

— Никакого, пока я не встала и не зажгла свѣчи.

— Много ли спустя послѣ того, какъ вы легли спать?

— Кажется, съ часъ. Около часу ночи.

— Вы вышли изъ спальни?

— Собиралась. Надѣла блузу и шла къ себѣ въ гостиную за книгой…

— Вы отворила дверь изъ спальни?

— Только что отворила.

— Но не пошли въ гостиную?

— Нѣтъ, мнѣ помѣшали.

— Что же вамъ помѣшало?

— Я увидала свѣтъ за дверью и услыхала приблажающіеся шаги.

— Вы испугались?

— Не тотчасъ. Я знала, что бѣдной матушкѣ плохо спалось, и вспомнила, какъ она въ тотъ вечеръ старалась убѣдить меня, чтобъ я отдала ей алмазъ на сохраненіе. Мнѣ показалось тогда, что она безъ всякой причины безпокоится о немъ; и тутъ я вообразила, что это она идетъ посмотрѣтъ легли ли я, и еще разъ поговорить по мной объ алмазѣ, если я не сплю.

— Что же вы сдѣлали?

— Я задула свѣчу, чтобъ она подумала будто я сплю. Съ своей стороны, я была тоже безразсудна и рѣшилась хранить алмазъ въ избранномъ мною мѣстѣ.

— Задувъ свѣчу, вы вернулась въ постель?

— Не успѣла. Въ тотъ мигъ какъ я задула свѣчу, дверь изъ гостиной отворилась, и я увидала….

— Вы увидали?

— Васъ.

— Въ обыкновенномъ платьѣ?

— Нѣтъ.

— Въ шлафрокѣ?

— Въ шлафрокѣ, со свѣчой въ рукѣ.

— Одною?

— Одною.

— Могла ли вы разглядѣть лицо?

— Да.

— Ясно?

— Совершенно ясно. Оно было освѣщено свѣчой, которую вы держали въ рукѣ.

— А глаза у меня открыты были?

— Да.

— Не замѣтили ли вы въ нихъ чего-нибудь страннаго? Въ родѣ неподвижнаго, блуждающаго выраженія?

— Ничего подобнаго. Ваши глаза блистали даже больше обыкновеннаго. Вы осматривались въ комнатѣ, какъ бы сознавая, что находитесь тамъ, гдѣ вамъ не слѣдовало быть, и точно боялись, чтобы васъ не увидали.

— Не замѣтили ли вы еще одного обстоятельства при входѣ моемъ въ комнату, — не замѣтили ли вы какъ я ступалъ?

— Какъ всегда. Вы дошла до средины комнаты, потомъ остановилась и осмотрѣлась.

— Что вы дѣлали, увидавъ меня?

— Ничего не могла сдѣлать. Я окаменѣла. Не могла ни говорить, ни крикнуть, ни даже двери своей притворить.

— Могъ ли я видѣть васъ тамъ, гдѣ вы стояли?

— Конечно, могла бы. Но вы ни разу не взглянули въ мою сторону. Напрасно вы это спрашиваете. Я увѣрена, что вы не видали меня.

— Почему же вы увѣрены?

— Иначе развѣ вы взяли бы алмазъ? Развѣ вы поступали бы такъ, какъ поступали послѣ того? пришли ли бы вы сегодня, еслибы видѣли, что я не спала и смотрѣла на васъ? Не заставляйте меня говорить объ этомъ! Я хочу отвѣчать вамъ спокойно. Помогите мнѣ сохранить возможное спокойствіе. Перейдите къ чему-нибудь иному.

Она была права, во всѣхъ отношеніяхъ права. Я перешелъ къ другамъ обстоятельствамъ.

— Что же я дѣлалъ, дойдя до средины комнаты и остановясь тамъ?

— Вы повернули и пошли прямо въ уголъ къ окну, гдѣ стоялъ мой коммодъ съ индѣйскими рѣдкостями.

— Когда я сталъ у коммода, я долженъ былъ повернуться къ вамъ спиной. Какъ же вы могли видѣть, что я дѣлаю?

— Когда вы пошли, я также подвинулась.

— И могла видѣть, что у меня было въ рукахъ?

— У меня въ гостиной три зеркала. Пока вы стояли тамъ, въ одномъ изъ нихъ я видѣла все что вы дѣлали.

— Что же вы видѣли?

— Вы поставила свѣчу на коммодъ; отворяли я затворяли ящикъ за ящикомъ, пока не дошли до того, въ который я положила мой алмазъ. Вы съ минуту глядѣли въ открытый ящикъ. Потомъ опустили руку и вынули алмазъ.

— Почему вы знаете, что я вынулъ алмазъ?

— Я видѣла какъ рука ваша опустилась въ ящикъ, и замѣтила блескъ алмаза между большимъ и указательнымъ пальцемъ, когда вы опять вынули руку изъ ящика.

— Рука моя больше не касалась ящика, напримѣръ, хоть для того чтобы затворить его?

— Нѣтъ. Въ правой рукѣ у васъ былъ алмазъ, а лѣвой вы взяли съ коммода свѣчу.

— Оглядывался ли я послѣ этого?

— Нѣтъ.

— Тотчасъ ли я вышелъ изъ комнаты?

— Нѣтъ. Вы стояли на мѣстѣ и, какъ мнѣ казалось, довольно долго. Я видѣла ваше лицо сбоку въ зеркалѣ. Вы была похожи на человѣка, размышлявшаго и недовольнаго своими мыслями.

— Что же затѣмъ послѣдовало?

— Вы вдругъ очнулись и пошла прямо изъ комнаты.

— Затворилъ ли я за собой дверь?

— Нѣтъ. Вы проворно вышла въ корридоръ и оставили дверь отворенною.

— А потомъ?

— Потомъ свѣча изчезла вдали, звукъ шаговъ замолкъ, и я осталась одна въ потьмахъ.

— Не произошло ли чего-нибудь съ этого времени до того, когда всѣ домашніе узнали о пропажѣ алмаза?

— Ничего.

— Увѣрены ли вы въ этомъ? Развѣ вы не могли временно заснуть?

— Я вовсе не спала. Я вовсе не ложилась въ постель. Ничего не было до прихода Пенелопы въ обычный часъ по-утру.

Я выпустилъ ея руку, всталъ и прошелся по комнатѣ. Всевозможные вопросы были разрѣшены. Всѣ подробности, какихъ только я могъ пожелать, была сообщены мнѣ. Я даже не возвращался къ мысли о лунатизмѣ и опьяненіи; безполезность того и другаго предположенія доказывалась на этотъ разъ свидѣтельствомъ очевидца. Что еще сказать? Что оставалось дѣлать? Предо мной возникалъ ужасный фактъ воровства, — единственный видимый, осязаемый фактъ посреди непроницаемаго мрака, заволакивавшаго все остальное. Ни проблеска путеводнаго свѣта въ то время какъ я овладѣлъ тайной Розанны Сперманъ на зыбучихъ пескахъ, и ни проблеска этого свѣта теперь, когда, обратясь къ самой Рахили, я выслушалъ изъ устъ ея ненавистный разказъ о той ночи.

На этотъ разъ она первая нарушила молчаніе.

— Ну? сказала она:- вы спрашивали, я отвѣчала. Вы заставили меня надѣяться на что-то, потому что сами надѣялись. Что же сы окажете на это?

Тонъ ея предупредилъ меня, что мое вліяніе надъ нею снова потеряно.

— Мы должны были вмѣстѣ прослѣдить все происшедшее въ день моего рожденія, продолжила она, — и разсѣять ваши недоразумѣнія. Удалось ли намъ?

Она безпощадно ждала отвѣта. Отвѣчая ей, я сдѣлалъ роковую ошибку: раздражающая безвыходность моего положенія пересилила во мнѣ самообладаніе. Я сталъ поспѣшно и совершенно безполезно укорять ее въ молчаніи, которое до сихъ поръ держало меня въ невѣдѣніи истины.

— Еслибы вы это высказали, когда слѣдовало, началъ я:- еслибы вы оказали мнѣ простую справедливость, объяснясь….

Она перебила меня гнѣвнымъ крикомъ. Немногія слова, сказанныя мной, повидимому, вызвала въ ней мгновенный порывъ бѣшенства.

— Объяснясь! повторила она:- О, да есть ли на свѣтѣ еще хоть одинъ человѣкъ подобный этому? Я щажу его, когда у меня сердце разрывается; я заслоняю его, когда дѣло идетъ о моей собственной репутаціи; онъ же, именно онъ, идетъ противъ меня, и говоритъ, что я должна была объясниться! Послѣ моей вѣры въ него, послѣ моей любви къ нему, послѣ моихъ думъ о немъ въ теченіи цѣлаго дня, и грезъ по ночамъ, онъ дивится еще, зачѣмъ я не обвинила его въпозорѣ при первой встрѣчѣ: милый мой, вы воръ, я любила, и уважала въ васъ моего героя, а вы пробрались въ мою комнату подъ кровомъ ночи и украли мой алмазъ! Не это ли должна я была сказать вамъ? негодяй вы, низкій негодяй! Да я отдала бы полсотни алмазовъ, чтобы не видѣть такой лжи на вашемъ лицѣ, какую вижу сегодня!

Я взялся за шляпу.

Щадя ее, — да! по чести могу оказать: щадя ее, я молча пошелъ и отворилъ дверь, чрезъ которую входилъ давеча въ комнату.

Она послѣдовала за мной, вырвала у меня ручку двери, затворила ее, и указала мнѣ на оставленное мѣсто.

— Нѣтъ, проговорила она: — погодите! Выходитъ, что я должна оправдать свое поведеніе предъ вами. Извольте же остаться, и выслушать. Или вы унизитесь до подлѣйшей низости и силой вырветесь отсюда?

Сердце мое разрывалось при видѣ ея, сердце мое разрывалось отъ ея словъ; я только знакомъ и могъ отвѣтить ей, что подчиняюсь ея водѣ. Яркій румянецъ гнѣва сталъ отливать съ лица ея, когда я вернулся, и молча сѣлъ на стулъ. Она помедлила, собираясь съ силами. Когда же заговорила, въ ней замѣтенъ былъ дашь одинъ признакъ волненія: она говорила, не глядя на меня; руки ея была крѣпко сжаты на колѣняхъ, а глаза потуплены въ землю.

— Такъ я должна была оказать вамъ простую справедливость, объяснясь, сказала она, повторяя мои слова. — Вы увидите, пробовала ли я оказать вамъ справедливость, или нѣтъ. Я вамъ сейчасъ говорила, что не спала, и не ложилась въпостель, послѣ того какъ вы вышли изъ гостиной. Нѣтъ надобности докучать вамъ, останавливаясь на томъ что я думала, вы не поймете моихъ мыслей, — я только скажу, что я сдѣлала по прошествіи нѣкотораго времени, когда опомнилась. Я не хотѣла будить весь домѣ и разказывать всѣмъ о случившемся, какъ бы слѣдовало сдѣлать. несмотря на все видѣнное мной, я еще довольно любила васъ для того, чтобы скорѣе повѣрить — чему бы то на было! любой небылицѣ,- нежели допустить мысль, что вы были сознательнымъ воромъ. Думала я, думала и рѣшалась наконецъ писать къ вамъ.

— Я не получалъ письма.

— Знаю, что не получали. Погодите, я вамъ скажу почему именно. Мое письмо ничего не высказывало прямо. Оно погубило бы васъ на всю жизнь, попавъ въ чужія руки. Въ немъ говорилось только, — хотя вы, вѣроятно, поняли бы меня, что я имѣю основаніе считать васъ несостоятельнымъ должникомъ, и знаю по собственному опыту и по опыту моей матери, какъ вы неосторожны и не слишкомъ разборчивы въ средствахъ доставать необходимыя деньги. Вы вспомнили бы о посѣщеніи васъ французскимъ адвокатомъ и поняли бы, на что я намекаю. Далѣе, читая съ нѣкоторымъ вниманіемъ, вы дошли бы до предложенія, которое я хотѣла вамъ сдѣлать, — тайнаго (на слова, замѣтьте, не было бы сказано въявь даже между нами!) предложенія займа такой значительной суммы, какую только можно достать. И я достала бы! воскликнула она, снова вспыхивая румянцемъ и снова взглянувъ на меня:- я сама заложила бы алмазъ, еслибы не могла достать денегъ инымъ путемъ! Въ такихъ выраженіяхъ я, и написала къ вамъ. Погоиате, мало того. Я устроила такъ, чтобы Пенелопа отдала вамъ письмо, когда возлѣ васъ никого не будетъ. Я намѣревалась запереться въ своей спальнѣ и отворить гостиную на все утро. Я надѣялась, отъ всего сердце, отъ всей души надѣялась, что вы воспользуетесь случаемъ и тайно положите алмазъ обратно въ ящикъ.

Я попробовалъ заговорить. Она остановила меня нетерпѣливымъ движеніемъ руки. Ощущенія ея такъ быстро мѣнялись, что гнѣвъ уже снова закипалъ въ ней. Она встала съ кресла и подошла ко мнѣ.

— Знаю, что вы хотите сказать, продолжала она;- вы хотите опять напомнить мнѣ, что не получали моего письма. Это вотъ почему: я изорвала его.

— По какой причинѣ? спросилъ я.

— По самой уважительной. Я предпочла скорѣе разорвать его чѣмъ бросить такому человѣку какъ вы! Какова была первая вѣсть, дошедшая до меня поутру? Что я услыхала именно въ то самое время, когда мои замыселъ созрѣлъ? Я узнала, что вы — вы!!! — первый обратились къ полиціи. Вы были дѣятелемъ, начинателемъ; вы болѣе всѣхъ хлопотали о розыскѣ драгоцѣнности! Вы простирали свою смѣлость до того, что желали переговорить со мной о пропажѣ алмаза, того алмаза, который сами украли, того алмаза, что все это время былъ въвашихъ рукахъ! Послѣ этого доказательства вашего отвратительнаго лукавства и хитрости, я разорвала письмо. Но и тогда, — въ то время какъ меня до бѣшенства доводили пытливые разспросы полицейскаго, присланнаго вами, и тогда въ умѣ моемъ тяготѣло что-то роковое, не дозволявшее мнѣ выдать васъ. Я оказала себѣ: «онъ игралъ низкую комедію предъ всѣми домашними. Посмотримъ, сыграетъ ли онъ ее предо мной.» Кто-то сказалъ мнѣ, что вы на террасѣ. Я заставила себя глядѣть на васъ и говорить съ вами. Вы забыли что я вамъ говорила тогда?

Я могъ бы отвѣтить, что помню все до единаго слова. Но къ чему бы послужилъ этотъ отвѣтъ въ такую минуту? Могъ ли я сказать ей, что слова ея удивили меня, огорчили, выказали мнѣ ее въ состояніи опаснаго нервнаго раздраженія, и даже возбудили во мнѣ минутное сомнѣніе, точно ли пропажа алмаза составляетъ для нея такую же тайну какъ и для всѣхъ насъ, но что я не видалъ въ нихъ ни проблеска дѣйствительной правды? Не имѣя ни малѣйшаго доказательства для возстановленія своей невинности, могъ ли я увѣрить ее, что я менѣе всякаго посторонняго человѣка догадывался объ истинномъ смыслѣ ея словъ, сказанныхъ мнѣ на террасѣ?

— Можетъ-быть, вамъ удобнѣе забыть это; мнѣ — приличнѣе вспомнить, продолжала она:- я знаю что я говорила, потому что обдумала это про себя прежде чѣмъ сказать. Я давала вамъ возможность за возможностью сознаться въ правдѣ. Я ничего не пропустила изъ того, что могла сказать, и развѣ только прямо не сказала вамъ, что знаю какъ вы совершили кражу. А вы, вмѣсто всякаго отвѣта, поглядѣла на меня съ видомъ удивленія, и невинности въ лукавомъ лицѣ, точь-въ-точь какъ смотрѣли на меня сегодня, какъ и теперь смотрите! Въ то утро я разсталась съ вами, узнавъ наконецъ, что вы такое была и есть, — самый низкій изъ всѣхъ негодяевъ.

— Еслибы вы въ то время высказалась, Рахиль, вы могли бы разстаться со мной, зная, что жестоко оскорбили невиннаго.

— Еслибъ я высказалась предъ другими, возразила она съ новымъ взрывомъ негодованія:- вы были бы опозорены на всю жизнь! Еслибъ я высказалась наединѣ съ вами, вы бы отвергли это, какъ и теперь отвергаете! Не думаете ли вы, что я бы вамъ повѣрила? Развѣ задумается солгать человѣкъ, сдѣлавшій то, что вы сдѣлали на моихъ глазахъ, а потомъ поступившій такъ, какъ вы поступили при мнѣ? Повторяю вамъ, я ужаснулась вашей лжи послѣ ужаса при видѣ вашего воровства. Вы говорите объ этомъ какъ о недоразумѣніи, которое можно разсѣять нѣсколькими словами! Ну, вотъ конецъ недоразумѣнію. Что же, дѣло поправлено? Дѣло остается совершенно попрежнему. Теперь я вамъ не вѣрю! Не вѣрю тому что вы нашли шлафрокъ, не вѣрю въ письмо Розанны Сперманъ, не вѣрю ни слову изъ того что вы говорили. Вы украли его, — я это видѣла! Вы притворялись, будто помогаете полиціи, — я это видѣла! Вы заложили алмазъ лондонскому ростовщику, — я въ этомъ увѣрена! Вы набросили подозрѣніе въ вашемъ позорномъ дѣлѣ (благодаря моему молчанію) на человѣка невиннаго! Вы на другое утро бѣжали съ своею покражей на континентъ! Послѣ всѣхъ этихъ низостей оставалось лишь одно что вы могли еще сдѣлать: это придти сюда съ послѣднею ложью на устахъ, — придти сюда и сказать мнѣ, что я была несправедлива къ вамъ!

Останься я еще хоть на минуту, какъ знать, не вырвались ли бы у меня такія слова, о которыхъ въ послѣдствіи я сталъ бы вспоминать съ тщетнымъ раскаяніемъ и сожалѣніемъ. Я прошелъ мимо нея и вторично отворилъ дверь. И она вторично, съ бѣшеною назойливостью раздраженной женщины, схватила меня за руку и преградила мнѣ дорогу.

— Пустите меня, Рахиль! сказалъ я:- право лучше будетъ для насъ обоихъ. Пустите.

Истерическое волненіе колыхало ея грудь; ускоренное, судорожное дыханіе почти касалось моего лица, въ то время какъ она удерживала меня возлѣ двери.

— Зачѣмъ вы пришли сюда? упорствовала она въ отчаяніи. — Повторяю вамъ, зачѣмъ вы сюда пришли? Не боитесь ли вы что я васъ выдамъ? Теперь, когда вы стали богатымъ человѣкомъ, когда у васъ есть положеніе въ свѣтѣ, когда вы можете жениться на лучшей изъ всѣхъ здѣшнихъ женщинъ, — не боитесь ли вы, что я скажу то, чего не говорила до сихъ поръ никому кромѣ васъ?. Я не могу это сказать! Не могу выдать васъ! Если можно быть хуже васъ, то я хуже васъ самихъ!

Она разразилась рыданіемъ и слезами. Она гнѣвно старалась подавить ихъ и все крѣпче держала меня.

— Я не могу вырвать васъ изъ своего сердца, сказала она:- даже теперь можете расчитыватъ на постыдную, безсильную слабость!

Она внезапно выпустила меня, покинула рука и безумно заломила ихъ въ воздухѣ.

— Ни одна женщина въ мірѣ не рѣшилась бы позорить себя прикосновеніемъ къ нему! воскликнула она:- Боже мой! я презираю себя болѣе чѣмъ его самого!

Слезы невольно рвались у меня изъ глазъ, ужасъ этого положеніи становился невыносимымъ.

— Вы однако узнаете какъ несправедливо оскорбила меня, оказалъ я:- или мы никогда болѣе не увидимся!

Съ этими словами я оставилъ ее. Она вскочила съ кресла, на которое бросилась за минуту предъ тѣмъ; она встала, благородная душа, и послѣдовала за мной въ другую комнату, провожая словомъ милосердія на прощанье.

— Франклинъ! сказала она:- я прощаю васъ! О, Франклинъ, Франклинъ! Мы никогда больше не увидимся. Скажите, что вы меня прощаете!

Я обернулся, и она могла видѣть въ лицѣ моемъ это и уже не въ состояніи говорить, обернулся, махнулъ рукой и едва разглядѣлъ ее въ туманѣ, какъ призракъ, сквозь одолѣвшія меня слезы. Мигъ спустя невыносимая горечь миновала. Я опять очутился въ саду и уже не видѣлъ, не слыхалъ ея.

VIII

Поздно вечеромъ ко мнѣ на квартиру неожиданно зашелъ мистеръ Броффъ.

Обращеніе адвоката замѣтно перемѣнилось. Оно утратило обычную развязность и живость. Онъ первый разъ въ жизни молча пожалъ мнѣ руку.

— Вы ѣдете обратно въ Гампстедъ? сказалъ я первое, что пришло въ голову.

— Я только что изъ Гампетеда, отвѣтилъ онъ: — мнѣ извѣстно, мистеръ Франклинъ, что вы наконецъ добились правды. Но, говоря откровенно, еслибъ я могъ предвидѣть, чего это будетъ стоить, а предпочелъ бы оставить васъ въ невѣдѣніи.

— Вы видѣли Рахиль?

— Я зашелъ къ вамъ, проводивъ ее назадъ въ Портлендъ-Плесъ; отпустить ее одну въ экипажѣ не было возможности. Принимая во вниманіе, что вы видѣлись съ нею въ моемъ домѣ и съ моего позволенія, я почти не могу считать васъ виновнымъ въ томъ потрясеніи, которое произвело въ ней это несчастное свиданіе. Въ моей власти лишь позаботиться о томъ, чтобъ эта бѣда не повторялась. Она молода, въ ней много рѣшимости, время и покой помогутъ ей оправиться. Я хочу быть увѣреннымъ, что вы ничѣмъ не помѣшаете ей выздоровленію. Могу ли разчитывать на то, что вы не станете добиваться вторичнаго свиданія съ ней, — по крайней мѣрѣ безъ моего согласія и одобренія?

— Послѣ того что она выстрадала, и послѣ того что я самъ выстрадалъ, сказалъ я, — можете положиться на меня.

— Вы обѣщаете?

— Обѣщаю.

Это, повидимому, облегчило мистера Броффа. Онъ отложилъ шляпу и придвинулъ свое кресло поближе къ моему.

— Ну, это рѣшено! сказалъ онъ:- теперь о будущемъ, — я разумѣю ваше будущее. По-моему, результатъ необычайнаго оборота, который приняло теперь это дѣло, въ краткихъ словахъ вотъ каковъ: прежде всего, мы увѣрены, что Рахиль сказала вамъ всю правду и какъ нельзя болѣе откровенно. Вовторыхъ, — хотя мы и знаемъ, что тутъ должна быть какая-то ужасная ошибка, — едва ли можно осуждать ее за то, что она считаетъ васъ виновнымъ, основываясь на свидѣтельствѣ собственныхъ глазъ, подкрѣпляемомъ обстоятельствами, которыя, повидимому, неопровержимо говорятъ противъ васъ.

Тутъ я прервалъ его.

— Я не осуждаю Рахили, оказалъ я;- я только сожалѣю, что она не могла заставить себя высказаться яснѣе въ то время.

— Это все равно что жалѣть, зачѣмъ она — Рахиль, а не другая, возразилъ мистеръ Броффъ. — Но даже, и въ такомъ случаѣ я сомнѣваюсь, чтобы дѣвушка, нѣсколько деликатная, и желавшая выйдти за васъ замужъ, смогла сказать вамъ въ лицо что вы воръ. Какъ бы то ни было, это не въ характерѣ Рахили. Въ дѣлѣ вовсе не похожемъ на ваше, которое, впрочемъ, поставило ее въ положеніе нѣсколько сходное съ теперешнимъ относительно васъ, она, какъ мнѣ извѣстно, руководствовалась тѣми же побужденіями, который обусловила ея поступокъ съ вами. Кромѣ того, какъ она говорила мнѣ сегодня по дорогѣ въ городъ, еслибъ она въ то время и ясно высказалась, то все-таки не повѣрили бы вашему отрицанію, точно такъ же какъ не вѣрить ему теперь. Что вы на это отвѣтите? Тутъ нечего отвѣчать. Ну! Полно! Мой взглядъ на это дѣло, мистеръ Франклинъ, оказался совершенно ложнымъ, согласенъ, — но въ теперешнихъ обстоятельствахъ совѣтъ мой все-таки можетъ пригодиться. Я вамъ откровенно скажу, что мы будемъ напрасно тратить время и безъ всякой пользы ломать себѣ голову, если захотимъ возвращаться къ прошлому и разматывать эту страшную путаницу съ самаго начала. Закроемъ же глаза рѣшительно на все случившееся прошлый годъ въ деревенскомъ домѣ леди Вериндеръ; и отъ того, чего нельзя развѣдать въ прошломъ, обратимся къ тому, что можно открыть въ будущемъ.

— Вы вѣрно забываете, сказалъ я: — что все дѣло существеннѣйшемъ образомъ заключается въ прошломъ, по крайней мѣрѣ насколько и въ немъ замѣшавъ?

— Вотъ что вы мнѣ скажите, возразилъ мистеръ Броффъ:- въ чемъ всѣ бѣда-то, въ Лунномъ камнѣ или нѣтъ?

— Конечно, въ Лунномъ камнѣ.

— Очень хорошо. Что же, по вашему мнѣнію, сдѣлали съ Луннымъ камнемъ, провезя его въ Лондонъ?

— Заложили его мистеру Локеру.

— Мы знаемъ, что не вы его заложили. Знаемъ ли мы кто именно?

— Нѣтъ.

— А гдѣ теперь Лунный камень, по вашему мнѣнію?

— Сданъ подъ сохраненіе банкирамъ мистера Локера.

— Точно такъ. Ну, слушайте же. У насъ теперь іюнь мѣсяцъ. Къ концу его (я не могу въ точности опредѣлить дня), будетъ годъ съ тѣхъ поръ какъ, по нашему мнѣнію, алмазъ заложенъ. По меньшей мѣрѣ вѣроятно, что заложившее это лицо можетъ приготовиться къ выкупу его по прошествіи года. Если оно выкупитъ его, то мистеръ Локеръ, по условію, долженъ будетъ лично принять его изъ рукъ банкира. Въ такомъ случаѣ я предлагаю въ концѣ настоящаго мѣсяца поставить у банка вѣстовыхъ и развѣдать, кому именно мистеръ Локеръ передастъ Лунный камень. Понимаете ли теперь?

Я согласился (нѣсколько неохотно), что мысль эта во всякомъ случаѣ нова.

— Мысль эта на половину принадлежитъ мистеру Мортвету, оказалъ мистеръ Броффъ:- она, пожалуй, никогда бы не пришла мнѣ въ голову, не будь у насъ въ то время извѣстнаго разговора. Если мистеръ Мортветъ не ошибается, Индѣйцы, вѣроятно, тоже будутъ высматривать у банка къ концу мѣсяца, — и очень можетъ быть, что изъ этого выйдетъ кое-что серіозное. Что именно выйдетъ, до этого намъ съ вами дѣла нѣтъ, — если только оно не поможетъ намъ захватить таинственнаго незнакомца, заложившаго алмазъ. Это лицо, повѣрьте мнѣ, виновно (хотя я не беру на себя рѣшать какъ именно) въ теперешнемъ нашемъ положеніи; и только это лицо можетъ возстановить васъ въ Рахилиномъ уваженіи.

— Не смѣю отвергать, сказалъ я, — что предлагаемый вами планъ разрѣшаетъ затрудненіе весьма смѣлымъ, остроумнымъ и новымъ способомъ. Но….

— Но вы хотите что-то возразить?

— Да. Мое возраженіе состоитъ въ томъ, что онъ заставляетъ васъ ждать.

— Согласенъ. По моему разчету, вамъ слѣдуетъ подождать недѣли двѣ или около того. Развѣ это такъ долго?

— Это цѣлый вѣкъ, мистеръ Броффъ, въ моемъ положеніи. Мнѣ просто невыносимо станетъ самое существованіе, если я тотчасъ не предприму чего-нибудь для оправданія своей личности.

— Ладно, ладно, я понимаю это. А вы ужь обдумали что можете сдѣлать?

— Я хотѣлъ посовѣтоваться съ приставомъ Коффомъ.

— Онъ вышелъ изъ полиціи. Вы напрасно надѣетесь на его помощь.

— Я знаю гдѣ онъ живетъ; отчего не попытаться?

— Попробуйте, сказалъ мистеръ Броффъ, съ минуту подумавъ:- дѣло приняло такой необычайный надъ послѣ пристава Коффа, что вы можете оживить въ немъ интересъ къ слѣдствію. Попробуйте, и увѣдомьте меня о результатѣ. А между тѣмъ, продолжалъ онъ, вставая, — если вы ничего не развѣдаете къ концу мѣсяца, могу ли я попробовать, съ своей стороны, нельзя ли чего сдѣлать, поставивъ вѣстовыхъ у банки?

— Разумѣется, отвѣтилъ я: — если только я до того времени не освобожу васъ отъ необходимости производитъ опытъ?

Мистеръ Броффъ улыбнулся, и взялъ свою шляпу.

— Скажите приставу Коффу, возразилъ онъ:- что, по-моему, открытіе истины зависитъ отъ открытія того лица, которое заложило алмазъ; и сообщите мнѣ что на это скажетъ опытность пристава.

Такъ мы разсталась въ тотъ вечеръ. На другой день, рано поутру, я отправился въ миленькій городокъ Доркингъ, мѣсто отдохновенія пристава Коффа, указанное мнѣ Бетереджемъ.

Разспросивъ въ гостиницѣ, я получалъ надлежащія свѣдѣнія о томъ какъ найдти коттеджъ пристава. Онъ стоялъ на проселочной дорогѣ, невдалекѣ отъ города, пріютясь посреди облегающаго его садика, защищеннаго сзади и сбоковъ арочною, кирпичною стѣной, и спереди высокою живою изгородью. Ярко-раскрашенныя рѣшетчатыя ворота была заперты. Позвонивъ въ колокольчикъ, я заглянулъ сквозь рѣшетку и увидалъ повсюду любимый цвѣтокъ великаго Коффа, въ саду, на крыльцѣ, подъ окнами. Вдали отъ преступленій и тайнъ большаго города, знаменитый ловецъ воровъ доживалъ сибаратомъ послѣдніе годы жизни, покоясь вы розахъ!

Прилично одѣтая пожилая женщина отворила мнѣ ворота и сразу разрушила всѣ надежды, какія я питалъ на помощь пристава Коффа. Онъ только вчера выѣхалъ въ Ирландію.

— Что же, онъ по дѣлу туда поѣхалъ? спросилъ я.

Женщина улыбнулась.

— У него теперь одно дѣло, сэръ, сказала она — это розы. Садовникъ какого-то ирландскаго вельможи нашелъ новый способъ выращивать розы, — вотъ мистеръ Коффъ и поѣхалъ разузнать.

— Извѣстно вамъ когда онъ вернется?

— Навѣрно нельзя ожидать, сэръ. Мистеръ Коффъ говорилъ, что можетъ вернуться тотчасъ же, или пробыть нѣсколько времени, смотря по тому, покажется ли ему новое открытіе стоящимъ того чтобы имъ позаняться. Если вамъ угодно оставить ему записку, я поберегу ее до его пріѣзда.

Я подалъ ей свою карточку, предварительно написавъ на ней карандашомъ. «Имѣю кое-что сообщить о Лунномъ камнѣ. Увѣдомьте меня тотчасъ по пріѣздѣ.» Послѣ этого ничего не оставалось болѣе, какъ покориться силѣ обстоятельствъ и вернуться въ Лондонъ.

При раздраженномъ состояніи моего ума въ описываемое время, неудачная поѣздка въ коттеджъ пристава только усилила во мнѣ тревожное побужденіе дѣйствовать какъ бы то ни было. Въ день моего возвращенія изъ Доркинга я рѣшился на слѣдующее утро снова попытаться проложить себѣ дорогу, сквозь всѣ препятствія, изъ мрака на свѣтъ.

Въ какой формѣ должна была проявиться слѣдующая попытка? Будь со мной безцѣнный Бетереджъ, въ то время какъ я обсуждалъ этотъ вопросъ, и знай онъ мои тайныя мысли, онъ объявилъ бы, что на этотъ разъ во мнѣ преобладаетъ нѣмецкая сторона моего характера. Безъ шутокъ, очень можетъ быть, что нѣмецкое воспитаніе обусловило тотъ лабиринтъ безполезныхъ размышленій, въ которомъ я плуталъ. Почти всю ночь просидѣлъ я, куря, и создавая теоріи, одна другой невѣроятнѣе. Когда же заснулъ, то мечты, въ которыя погружался на яву, преслѣдовала меня, и въ грезахъ. Къ утру я проснулся, ощущая въ мозгу нераздѣльную путаницу объективной субъективности съ субъективною объективностью. Этотъ день, — долженствовавшій быть свидѣтелемъ новой попытки моей къ практическимъ предпріятіямъ, — я началъ тѣмъ, что усомнился, имѣю ли право (на основаніи частой философіи) считать какой бы то ни было предметъ (въ томъ числѣ и алмазъ) дѣйствительно существующимъ.

Не могу сказать, долго ли провиталъ бы я въ туманѣ своей метафизики, еслибы мнѣ пришлось выбираться оттуда одному. Но оказалось, что на помощь мнѣ явился случай и благополучно выручилъ меня. Въ это утро я случайно видѣлъ тотъ самый сюртукъ, который былъ на мнѣ въ день моего свиданія съ Рахилью. Отыскивая что-то въ карманахъ, я нашелъ какую-то скомканную бумагу, и вытащивъ ее, увидѣлъ забытое мной письмо Бетереджа.

Было бы грубо оставить безъ отвѣта письмо добраго стараго друга. Я сѣлъ къ письменному столу и перечелъ письмо.

Не всегда легко отвѣчать на письма, не заключающія въ себѣ ничего важнаго. Настоящая попытка Бетереджа вступить въ переписку принадлежала именно къ этой категоріи. Помощникъ мистера Канди, онъ же Ездра Дженнингсъ, сказалъ своему хозяину что видѣлъ меня; а мистеръ Канди въ свою очередь желалъ меня видѣть и кое-что передать мнѣ въ слѣдующій разъ, какъ я буду во фризингальскомъ околоткѣ. Въ отвѣтъ на это не стоило тратить бумага. Я сидѣлъ, отъ нечего дѣлать рисуя на память портреты замѣчательнаго помощника мистера Канди на листкѣ бумаги, который хотѣлъ посвятить Бетереджу, какъ вдругъ мнѣ пришло въ голову, что неизбѣжный Ездра Дженнингсъ опять подвертывается мнѣ на пути! Я перебросилъ въ корзину съ ненужными бумагами по крайней мѣрѣ дюжину портретовъ пѣгаго человѣка (во всякомъ случаѣ, волосы выходили замѣчательно похожи), и время отъ времени дописывалъ отвѣть Бетереджу. Письмо цѣликомъ состояло изъ однихъ общихъ мѣстъ, но имѣло на меня превосходное вліяніе. Трудъ изложенія нѣсколькихъ мыслей простымъ англійскимъ языкомъ совершенно разчистилъ мой умъ отъ туманной чепухи, наполнявшей его со вчерашняго дня.

Посвятивъ себя снова разбору непроницаемой безвыходности моего положенія, я старался разрѣшать всю трудность, изслѣдовавъ ее съ часто-практической точка зрѣнія. Такъ какъ событія незабвенной ночи оставались все еще непонятными, то я старался оглянуться подальше назадъ, припоминая первые часы дня рожденія, отыскивалъ тамъ какого-нибудь обстоятельства, которое помогло бы мнѣ найдти ключъ къ разрѣшенію загадки.

Не было ли чего-нибудь въ то время, какъ мы съ Рахилью докрашивали дверь? Или позже, когда я поѣхалъ верхомъ во Фризингаллъ, или послѣ того, когда я возвращался съ Годфреемъ Абльвайтомъ и его сестрами? Или еще позднѣе, когда я вручилъ Рахили Лунный камень? Или еще позже, когда гости уже собрались, и мы сѣда за столъ? Память моя; довольно свободно располагала отвѣтами на эту вереницу вопросовъ, пока я не дошелъ до послѣдняго. Оглядываясь на обѣденныя происшествія въ день рождены, я сталъ въ тупикъ при самомъ началѣ. Я не могъ даже въ точности припомнить число гостей, съ которыми сидѣлъ за однимъ и тѣмъ же столомъ.

Почувствовать свою несостоятельность относительно этого пункта и тотчасъ заключить, что событія за обѣдомъ могутъ щедро вознаградить за трудъ изслѣдованія ихъ — было дѣломъ одного и того же умственнаго процесса. Мнѣ кажется и другіе, находясь въ подобномъ положеніи, разсудили бы точно такъ же, какъ я. Когда преслѣдованіе нашихъ цѣлей заставляетъ насъ разбирать самихъ себя, мы естественно подозрительны относительно того, что намъ неизвѣстно. Я рѣшился, какъ только мнѣ удастся припомнить имена всѣхъ присутствовавшихъ на обѣдѣ,- для пополненія дефицита въ собственной памяти, — прибѣгнуть къ воспоминаніямъ прочихъ гостей: записать все, что они припомнятъ изъ происшествій во время обѣда, и полученный такимъ образомъ результатъ провѣрить при помощи случившагося послѣ того какъ гости разъѣхались по домамъ.

Это послѣдній и новѣйшій изъ замышляемыхъ мною опытовъ въ искусствѣ изслѣдованія, — который Бетереджъ, вѣроятно, приписалъ бы преобладанію во мнѣ на этотъ разъ свѣтлаго взгляда или французской стороны моего характера, — въ правѣ занять мѣсто на этихъ страницахъ въ силу своихъ качествъ. Какъ бы вы казалось это неправдоподобнымъ, но я дѣйствительно дорылся наконецъ до самаго корня этого дѣла. Я нуждался лишь въ намекѣ, который указалъ бы мнѣ въ какомъ направленіи сдѣлать первый шагъ. И не прошло дня, какъ этотъ намекъ былъ подавъ мнѣ однимъ изъ гостей, присутствовавшихъ на обѣдѣ въ день рожденія. Имѣя въ виду этотъ планъ дѣйствія, мнѣ прежде всего необходимо было достать полный списокъ гостей. Я легко могъ добыть его у Габріеля Бетереджа. Я рѣшился въ тотъ же день вернуться въ Йоркширъ и на другое утро начать предполагаемыя изслѣдованія.

Поѣздъ, отходящій изъ Лондона въ полдень, только что отправился. Ничего не оставалось какъ переждать часа три до отхода слѣдующаго поѣзда. Не было ли возможности заняться пока въ самомъ Лондонѣ чѣмъ-нибудь полезнымъ?

Мысли мои упорно возвращались къ обѣду въ день рожденія.

Хотя я забылъ число и многія имени гостей, а все же довольно ясно помнилъ, что большая часть ихъ пріѣзжала изъ Фризингалла и окрестностей. Но большая часть еще не всѣ. Нѣкоторые изъ насъ не были постоянными жителями графства. Я самъ былъ одинъ изъ этихъ нѣкоторыхъ. Другимъ былъ мистеръ Мортветъ. Годфрей Абльвайтъ — третьимъ Мистеръ Броффъ. Нѣтъ: я вспомнилъ, что дѣла не позволяли мистеру Броффу пріѣхать. Не было ли между ними постоянныхъ жительницъ Лондона? Изъ этой категоріи я могъ припомнить одну миссъ Клакъ. Во всякомъ случаѣ, здѣсь были трое онъ числа гостей, которыхъ мнѣ явно слѣдовало повидать до отъѣзда изъ города. Я тотчасъ поѣхалъ въ контору къ мистеру Броффу, такъ какъ не зналъ адреса разыскиваемыхъ мною лицъ и думалъ, что онъ можетъ навести меня на слѣдъ ихъ.

Мистеръ Броффъ оказался слишкомъ занятымъ для того, чтобъ удѣлить мнѣ болѣе минуты своего драгоцѣннаго времени. Впрочемъ, въ эту минуту онъ успѣлъ разрѣшить всѣ мои вопросы самымъ обезнадеживающимъ образомъ.

Вопервыхъ, онъ считалъ новоизобрѣтенный мною способъ наидти ключъ къ разгадкѣ слишкомъ фантастичнымъ, чтобы серіозно обсуждать его. Вовторыхъ, втретьихъ и вчетвертыхъ, мистеръ Мортветъ возвращался въ это время на поприще своихъ прошлыхъ приключеній. Миссъ Клакъ понесла убытки и поселилась, изъ экономическихъ разчетовъ, во Франціи; мистера Годфрей Абльвайта еще можно найдти гдѣ-нибудь въ Лондонѣ, а пожалуй и нельзя; не справлюсь ли я въ клубѣ? И не извиню ли я мистера Броффа, если онъ вернется къ своему дѣлу, пожелавъ мнѣ добраго утра?

Такъ какъ поле изслѣдованій въ Лондонѣ сузилось до того, что ограничилось одною потребностью достать адресъ Годфрей, то и воспользовался совѣтомъ адвоката и пооѣхалъ въ клубъ.

Въ залѣ я встрѣтилъ одного изъ членовъ, стараго пріятеля моего кузена и вмѣстѣ моего знакомаго. Этотъ джентльменъ, давъ мнѣ адресъ Годфрея, сообщилъ о двухъ послѣднихъ событіяхъ въ его жизни, имѣвшихъ нѣкоторое значеніе и до сихъ поръ еще не дошедшихъ до моего слуха.

Оказалось, что Годфрей, далеко не падая духомъ вслѣдствіе отказа Рахили отъ своего слова, вскорѣ послѣ того сталъ ухаживать съ брачными цѣлями за другою молодою леди, славившеюся богатою наслѣдницей. Онъ имѣлъ успѣхъ, и женитьба его считалась уже дѣломъ рѣшеннымъ и вѣрнымъ. Но и здѣсь внезапно и неожиданно произошла размолвка, — на этотъ разъ, какъ разказывали, благодаря серіозной разницѣ во мнѣніяхъ жениха и отца невѣсты по вопросу о приданомъ.

Вскорѣ послѣ того нѣкоторымъ утѣшеніемъ въ этомъ вторичномъ крушеніи брачныхъ надеждъ Годфрея послужило нѣжное и выгодное въ денежномъ отношеніи воспоминаніе, какое обнаружила относительно его одна изъ многочисленныхъ его поклонницъ. Богатая старушка, — пользовавшаяся большимъ почетомъ въ материнскомъ обществѣ обращенія на путь истинный и большая пріятельница миссъ Клакъ, — завѣщала достойному удивленія по заслугамъ Годфрею пять тысячъ фунтовъ. Получивъ эту кругленькую прибавку къ своимъ скромнымъ денежнымъ средствамъ, онъ во всеуслышаніе объявилъ, что ощущаетъ потребность въ небольшомъ отдыхѣ послѣ подвиговъ милосердія, и что докторъ предписалъ ему «пошляться на континентѣ, что, по всей вѣроятности, принесетъ въ будущемъ большую пользу его здоровью». Если мнѣ надо его видѣть, то не слѣдуетъ терять времени, откладывая посѣщеніе его.

Я тотчасъ же поѣхалъ къ нему. Что-то роковое, заставившее меня опоздать однимъ днемъ при посѣщеніи пристава Коффа, и теперь преслѣдовало меня въ поѣздкѣ къ Годфрею. Утромъ наканунѣ онъ выѣхалъ изъ Лондона съ пароходомъ въ Дувръ. Далѣе онъ долженъ былъ слѣдовать на Остенде; слуга его полагалъ, что онъ отправился въ Брюссель. Время возвращенія его навѣрно не извѣстно; но по всей вѣроятности, отсутствіе его продлится не менѣе трехъ мѣсяцевъ.

Я вернулся къ себѣ на квартиру, нѣсколько упавъ духомъ. Трехъ приглашенныхъ на обѣдѣ въ день рожденія, — и трехъ умнѣйшихъ, — недоставало въ то самое время, когда мнѣ всего нужнѣе было бы войдти съ ними въ сношенія. Оставалась послѣдняя надежда на Бетереджа и на друзей покойной леди Вериндеръ, которыхъ я могъ еще найдти въ живыхъ по сосѣдству съ деревенскимъ домомъ Рахили.

На этотъ разъ я отправился прямо въ Фризингаллъ, — такъ какъ городъ этотъ былъ центральнымъ пунктомъ моихъ изслѣдованій. Я пріѣхалъ слишкомъ поздно вечеромъ чтобъ извѣстить Бетереджа. На слѣдующее утро я отправилъ къ ему разсыльнаго съ запиской, въ которой просолъ его прибыть ко мнѣ въ гостиницу при первой возможности. Частію для сбереженія времени, частію рада удобства стараго слуга позаботясь отправить разсыльнаго въ одноколкѣ, я могъ благоразумно разчитывать, если не будетъ задержки, увидать старика часа черезъ два послѣ того какъ послалъ за намъ. Въ теченіе этого времени я располагалъ начать задуманныя изслѣдованія съ тѣхъ изъ присутствовавшихъ на обѣдѣ въ день рожденія, которые были мнѣ знакомы и находилась у меня подъ рукой. Таковы были родственники мои Абльвайты и мистеръ Канди. Докторъ особенно желалъ видѣть меня и жилъ въ сосѣдней улицѣ. Я и пошелъ прежде всего къ мистеру Канди.

Послѣ оказаннаго мнѣ Бетереджемъ, я весьма естественно думалъ найдти въ лицѣ доктора слѣды вынесенной нмъ тяжелой болѣзни. Но я вовсе не былъ приготовленъ къ той перемѣнѣ, которую замѣтилъ въ немъ, когда онъ вошелъ въ комнату и пожалъ мнѣ руку. Глаза у него потускли; волосы совсѣмъ посѣдѣли; весь онъ опустился. Я глядѣлъ на маленькаго доктора, нѣкогда живаго, вѣтренаго, веселаго, — неразлучнаго въ моей памяти съ безчисленными проступками по часта неизлѣчимой нескромности и ребяческихъ шалостей, — и ничего не надѣлъ въ немъ изъ прежняго, кромѣ старой склонноста къ мѣщанской пестротѣ одежды. Самъ онъ сталъ развалиной; но платье и дорогія бездѣлушка, — какъ бы въ жестокую насмѣшку надъ происшедшею въ немъ перемѣной, — была пестры и роскошны по-прежнему.

— Я часто вспоминалъ о васъ, — мистеръ Блекъ, — сказалъ онъ:- и сердечно радъ видѣть васъ наконецъ. Если у васъ есть ко мнѣ какая-нибудь надобность, располагайте, пожалуста, моими услугами, сэръ, пожалуста располагайте моими услугами!

Онъ проговорилъ эти обычныя фразы съ излишнею поспѣшностью, съ жаромъ и съ видимымъ желаніемъ знать, что привело меня въ Йоркширъ, — желаніемъ, котораго онъ, можно сказать, совершенно по-дѣтски не умѣлъ скрыть.

Задавшись моею цѣлью, я, конечно, предвидѣлъ, что долженъ войдти въ нѣкоторыя объясненія, прежде чѣмъ успѣю заинтересовать въ моемъ дѣлѣ людей, большею частію постороннихъ. По дорогѣ въ Фразингаллъ я подготовилъ эти объясненія, — и воспользовался представлявшимся теперь случаемъ испытать ихъ дѣйствіе на мистерѣ Канди.

— Я на дняхъ былъ въ Йоркширѣ, и вотъ сегодня опять пріѣхалъ съ цѣлью нѣсколько романическаго свойства, сказалъ я. — Это дѣло, мистеръ Канди, въ которомъ всѣ друзья покойной леди Вериндеръ принимали нѣкоторое участіе. Вы помните таинственную пропажу индѣйскаго алмаза около года тому назадъ? Въ послѣднее время возникли нѣкоторыя обстоятельства, подающія надежду отыскать его, — и я самъ, какъ членъ семейства, заинтересованъ въ этихъ розыскахъ. Въ числѣ прочихъ затрудненій является надобность снова собрать всѣ показанія, добытыя въ то время и, если можно, болѣе того. Въ этомъ дѣлѣ есть нѣкоторыя особенности, вслѣдствіе которыхъ мнѣ было бы желательно возобновить въ своей памяти все происходившее въ домѣ въ день рожденія миссъ Вериндеръ. И я рѣшаюсь обратиться къ друзьямъ ея покойной матери, бывшимъ на этомъ праздникѣ, чтобъ они помогли мнѣ своими воспоминаніями…

Прорепетировавъ свое объясненіе до этихъ словъ, я вдругъ остановился, явно читая въ лицѣ мистера Канди, что мой опытъ надъ нимъ совершенно не удался.

Все время пока я говорилъ, маленькій докторъ сидѣлъ, тревожно пощипывая кончики пальцевъ. Мутные, влажные глаза его были устремлены прямо въ лицо мнѣ, съ выраженіемъ какого-то безпредметнаго, разсѣяннаго любопытства, на которое больно было смотрѣть. Кто его знаетъ, о чемъ онъ думалъ. Одно было ясно — то, что съ первыхъ же словъ мнѣ вовсе не удалось сосредоточить его вниманіе. Единственная возможность привести его въ себя, повидимому, заключалась въ перемѣнѣ разговора. Я тотчасъ попробовалъ дать ему другое направленіе.

— Такъ вотъ зачѣмъ я пріѣхалъ въ Фризингаллъ! весело проговорилъ я: — теперь ваша очередь, мистеръ Канди. Вы прислали мнѣ вѣсточку чрезъ Габріеля Бетереджа….

Онъ пересталъ щипать пальцы и вдругъ просіялъ.

— Да! да! да! съ жаромъ воскликнулъ онъ: — это такъ! Я послалъ вамъ вѣсточку!

— А Бетереджъ не преминулъ сообщатъ мнѣ ее въ письмѣ, продолжалъ я:- вы хотѣли что-то передать въ слѣдующій разъ, какъ я буду въ вашемъ околоткѣ. Ну, мистеръ Канди, вотъ я здѣсь налицо!

— Здѣсь налицо! повторилъ докторъ: — а Бетереджъ-то вѣдь правъ былъ. Я хотѣлъ кое-что сказать вамъ. Вотъ въ этомъ и вѣсточка заключалась. Удивительный человѣкъ этотъ Бетереджъ. Какая память! Въ его лѣта и какая память!

Онъ опять замолкъ и снова сталъ пощипывать пальцы. Вспомнивъ слышанное мною отъ Бетереджа о вліяніи горячки на его память, я продолжилъ разговоръ въ надеждѣ на то, что могу навести его на точку отправленія.

— Давненько мы съ вами не видались, оказалъ я:- послѣдній разъ это было на обѣдѣ въ день рожденія, который бѣдная тетушка давала въ послѣдній разъ въ жизни.

— Вотъ, вотъ! воскликнулъ мистеръ Канди:- именно обѣдъ въ день рожденія!

Онъ нервно задрожалъ всѣмъ тѣломъ и поглядѣлъ на меня. Яркій румянецъ внезапно разлился у него на блѣдномъ лицѣ; онъ проворно сѣлъ на свое мѣсто, словно сознавая, что обличилъ свою слабость, которую ему хотѣлось скрыть. Ясно, — къ величайшему прискорбію, — ясно было, что онъ чувствовалъ недостатокъ памяти и стремился утаить его отъ наблюденія своихъ друзей.

До сихъ поръ онъ возбуждалъ во мнѣ лишь одно состраданіе. Но слова, произнесенныя имъ теперь, — при всей ихъ немногочисленности, — въ высшей степени затронули мое любопытство. Обѣдъ въ день рожденія уже и прежде былъ для меня единственнымъ событіемъ прошлыхъ дней, на которое я взиралъ, ощущая въ себѣ странную смѣсь чувства надежы и вмѣстѣ недовѣрія. И вотъ теперь этотъ обѣдъ несомнѣнно являлся тѣмъ самымъ, по поводу чего мистеръ Канди хотѣлъ мнѣ сообщить нѣчто важное!

Я попробовалъ снова помочь ему. Но на этотъ разъ основнымъ побужденіемъ къ состраданію были мои собственные интересы, и они-то заставили меня слишкомъ круто и поспѣшно повернуть къ цѣли, которую я имѣлъ въ виду.

— Вѣдь ужь скоро годъ, сказалъ я, — какъ мы съ вами такъ весело пировали. Не написали ли вы на память, — въ своемъ дневникѣ, или какъ-нибудь иначе, — то, что хотѣли сообщить мнѣ?

Мистеръ Кандт понялъ намекъ и далъ мнѣ почувствовать, что принялъ его за обиду.

— Я не нуждаюсь възапискахъ для памяти, мистеръ Блекъ, проговорилъ онъ довольно гордо:- я еще не такъ старъ, и слава Богу, могу еще вполнѣ полагаться на свою память!

Нѣтъ надобности упоминать о томъ, что я сдѣлалъ видъ, будто не замѣтилъ его обидчивости.

— Хорошо, еслибъ я могъ сказать то же о своей памяти, отвѣтилъ я: — когда я стараюсь припомнить прошлогоднія дѣла, мои воспомананія рѣдко бываютъ такъ живы, какъ бы мнѣ хотѣлось. Возьмемъ, напримѣръ, обѣдъ у леди Вериндеръ….

Мистеръ Канди опять просіялъ, какъ только этотъ намекъ вышедъ изъ устъ моихъ.

— Ихъ, да! Обѣдъ, обѣдъ у леди Вериндеръ! воскликнулъ онъ горячѣе прежняго. — Я хотѣлъ вамъ кое-что сказать о немъ.

Глаза его снова остановилась на мнѣ съ выраженіемъ разсѣяннаго, безпредметнаго любопытства, безпомощно жалкаго на надъ. Онъ, очевидно, изо всѣхъ силъ и все-таки напрасно старался припомнить забытое.

— Весело попаровили, вдругъ вырвалось у него, словно онъ это самое и хотѣлъ сообщить мнѣ,- вѣдь очень весело попировали, мистеръ Блекъ, неправда ли?

Онъ кивнулъ годовой, улыбнулся и, кажется, думалъ, бѣдняга, что ему удалось-таки скрыть полнѣйшую несостоятельность памяти, своевременно пустивъ въ ходъ свою находчивость. Это подѣйствовало на меня такъ тяжело, что я тотчасъ, — какъ ни былъ глубоко заинтересовавъ въ томъ чтобъ онъ припомнилъ забытое, — перевелъ разговоръ на мѣстные интересы. Тутъ у него пошло какъ по маслу. Сплетни о городскихъ скандальчикахъ и ссорахъ, случившихся даже за мѣсяцъ тому назадъ, приходили ему на память. Онъ защебеталъ съ нѣкоторою долей гладкой, свободно текучей болтовни прежняго времени. Но и тутъ бывали минуты, когда онъ въ самомъ разгарѣ своей говорливости вдругъ запинался, — опять взглядывалъ на меня съ выраженіемъ безпредметнаго любопытства, — потомъ овладѣвалъ собою и продолжалъ. Я терпѣливо сносилъ свое мученіе (развѣ не мука, сочувствуя лишь всемірнымъ интересамъ, погружаться съ молчаливою покорностью въ новости провинціальнаго городка?), пока не увидалъ на каминныхъ часахъ, что визитъ мой продолжился уже болѣе получаса. Имѣя нѣкоторое право считать жертву принесенною, я сталъ прощаться. Пожимая мнѣ руку, мистеръ Канди еще разъ добровольно возвратился къ торжеству дня рожденія.

— Я такъ радъ, что мы съ вами встрѣтилась, сказалъ онъ, — у меня все на умѣ было, право, мистеръ Блекъ, у меня было на умѣ поговорить съ вами. Насчетъ обѣда-то у леди Вериндеръ, знаете? Весело попировали, очень весело попировали, не правда ли?

Повторяя эту фразу, онъ, кажется, менѣе чѣмъ въ первый разъ былъ увѣренъ вътомъ, что предотвратилъ мои подозрѣнія относительно утраты его памяти. Облако задумчивости омрачило его лицо; намѣреваясь, повидимому, проводить меня до крыльца, онъ вдругъ перемѣнилъ намѣреніе, позвонилъ слугу и остался въ гостиной.

Я тихо сошелъ съ лѣстницы, обезсиленный сознаніемъ, что онъ точно хотѣлъ сообщить мнѣ нѣчто существенно важное для меня, и оказался нравственно несостоятельнымъ. Ослабѣвшая память его, очевидно, была способна лишь на усиліе, съ которымъ онъ припоминалъ что хотѣлъ поговоритъ со мной. Только что я сошелъ съ лѣстницы и поворачивалъ за уголъ въ переднюю, гдѣ-то въ нижнемъ этажѣ отворилась дверь и тихій голосъ проговорилъ за мной:

— Вѣроятно, сэръ, вы нашли прискорбную перемѣну въ мистерѣ Канди?

Я обернулся, и сталъ лицомъ къ лицу съ Ездрой Дженнингсомъ.

IX

Хорошенькая служанка доктора поджидала меня, держа наготовѣ отворенную дверь на крыльцо. Утренній свѣтъ, ослѣпательно врываясь въ переднюю, озарилъ все лицо помощника мистера Канди въ тотъ мигъ, какъ я обернулся и поглядѣлъ на него. Не было возможности оспаривать заявленіе Бетереджа, что наружность Ездры Дженнингса вообще говорила не въ его пользу. Смуглый цвѣтъ лица, впалыя щеки, выдающіяся скулы, задумчивый взглядъ, выходящіе изъ ряду пѣгіе волосы, загадочное противорѣчіе между его лицомъ и станомъ, придававшее ему какъ-то разомъ видъ старика и молодаго человѣка, — все было въ немъ разчитано на произведеніе болѣе или менѣе неблагопріятнаго впечатлѣнія на постороннихъ. И однакоже, сознавая все это, я долженъ сказать, что Ездра Дженнингсъ возбуждалъ во мнѣ какое-то непонятное сочувствіе, котораго я никакъ не могъ подавить. Въ то время какъ свѣтскость заставляла меня отвѣтить на его вопросъ, что я дѣйствительно нашелъ прискорбную перемѣну въ мистерѣ Канди, и затѣмъ выйдти изъ дому, участіе къ Ездрѣ Дженнингсу приковало меня къ мѣсту и дало ему возможность поговорить по мной о своемъ хозяинѣ, котораго онъ очевидно поджидалъ.

— Не по дорогѣ ли намъ, мистеръ Дженннигсъ? оказалъ я, видя, что онъ держатъ въ рукѣ шляпу, — я хочу зайдти къ моей тетушкѣ, мистрисъ Абльвайтъ.

Ездра Дженнингсъ отвѣчалъ, что ему надо повидать больнаго, и это будетъ по дорогѣ.

Мы вмѣстѣ вышли изъ дому. Я замѣтилъ, что хорошенькая служанка, — олицетворенная улыбка и любезность въ то время какъ я на прощаньи пожелалъ ей добраго утра, — выслушивая скромное заявленіе Ездры Дженннигса о томъ, когда онъ вернется домой, поджимала губки и явно старалась избѣгать его взгляда. Очевидно, бѣдняга не былъ домашнимъ любимцемъ. А внѣ дома, по увѣренію Бетереджа, его нигдѣ не любили. «Какова жизнь!» подумалъ я, сходя съ докторскаго крыльца.

Упомянувъ о болѣзни мистера Канди, Ездра Дженннигсъ, повидимому, рѣшился предоставить мнѣ возобновленіе разговора. Молчаніе его какъ бы говорило: «теперь ваша очередь». Я также имѣлъ причину коснуться болѣзни доктора и охотно принялъ на себя обязанность заговорить первымъ.

— Судя по той перемѣнѣ, которую я замѣчаю въ немъ, началъ я, — болѣзнь мистера Канди была гораздо серіознѣе нежели я думалъ.

— Ужь и то чудо, что онъ ее пережилъ, сказалъ Ездра Дженннигсъ.

— Что, у него всегда такая память какъ сегодня? Онъ все старался заговорить со мной….

— О чемъ-нибудь случавшемся до его болѣзни? спросилъ помощникъ, видя, что я не рѣшался договорить.

— Да.

— Что касается происшествій того времени, память его безнадежно плоха, оказалъ Ездра Дженннигсъ: — чуть ли не приходится сожалѣть и о томъ, что у него, бѣдняги, сохранились еще кое-какіе остатки ея. Когда онъ смутно припоминаетъ задуманные планы, — то или другое, что собирался сказать или сдѣлать до болѣзни, — онъ вовсе не въ состояніи вспомнить, въ чемъ заключалась эти планы и что именно хотѣлъ онъ сказать или сдѣлать. Онъ съ грустью сознаетъ свой недостатокъ и старается скрыть его, какъ вы могли замѣтить, отъ постороннихъ. Еслибъ онъ только могъ выздоровѣть, совершенно забывъ прошлое, онъ былъ бы счастливѣе. Мы всѣ, пожалуй, были бы счастливѣе, прибавилъ онъ съ грустною улыбкой, — еслибы могли вполнѣ забывать!

— Но вѣдь у всѣхъ людей есть и такія событія въ жизни, которыя весьма неохотно забываются? возразилъ я.

— Это, надѣюсь, можно сказать о большей часта людей, мистеръ Блекъ. Но едвали это справедливо относительно всѣхъ. Имѣете вы нѣкоторое основаніе думать, что утраченное воспоминаніе, которое мистеръ Канди, говоря съ вами, старался возобновить въ себѣ, было бы важно для васъ?

Сказавъ эта слова, онъ самъ первый затронулъ именно тотъ пунктъ, о которомъ я хотѣлъ разспросить его. Участіе, питаемое мной къ этому странному человѣку, побудило меня прежде всего дать ему возможность высказаться; при этомъ я откладывалъ то, что могъ съ своей стороны сказать объ его хозяинѣ, пока не увѣрюсь, что имѣю дѣло съ человѣкомъ, на деликатность и скромность котораго можно вполнѣ положиться. Немногое оказанное имъ до сихъ поръ достаточно убѣдило меня, что я говорю съ джентльменомъ. Въ немъ было, такъ-сказать, непринужденное самообладаніе составляющее вѣрнѣйшій признакъ хорошаго воспитанія не только въ Англіи, но и всюду въ цивилизованномъ мірѣ. Съ какою бы цѣлью онъ ни предложилъ мнѣ послѣдній вопросъ, я не сомнѣвался въ томъ, что могу, — до сихъ поръ по крайней мѣрѣ,- отвѣчать ему не стѣсняясь.

— Мнѣ сдается, что я долженъ быть сильно заинтересованъ въ утраченномъ воспоминаніи, котораго мистеръ Канди не могъ припомнить, оказалъ я. — Смѣю ли я спросить, не можете ли вы указать мнѣ какое-нибудь средство помочь его памяти?

Ездра Дженнингсъ взглянулъ на меня со внезапнымъ проблескомъ участія въ задумчивыхъ темныхъ глазахъ.

— Память мистера Канди недоступна помощи, сказалъ онъ. — Со времени его выздоровленія я такъ часто пытался помочь ему, что въ этомъ отношеніи могу высказаться положительно.

Я спѣшилъ и откровенно сознался въэтомъ. Ездра Дженнингсъ улыбнулся.

— Можетъ-быть, это и не окончательный отвѣтъ, мистеръ Блекъ. Можно, пожалуй, возстановить утраченное воспоминаніе мистера Канди, вовсе не прибѣгая къ самому мистеру Канди.

— Право? Можетъ-бытъ, это нескромно съ моей стороны, если я спрошу: какъ именно?

— Вовсе нѣтъ. Единственное затрудненіе для меня въ отвѣтѣ на вашъ вопросъ заключается въ томъ, чтобы вы поняли меня. Могу ли я разчитывать на ваше терпѣніе, если вновь коснусь болѣзни мистера Канди, и на этотъ разъ не обходя нѣкоторыхъ научныхъ подробностей?

— Пожалуста, продолжайте! Вы уже заинтересовала меня въ этихъ подробностяхъ.

Горячность моя, кажется, забавляла его или, вѣрнѣе, нравилась ему. Онъ опять улыбнулся. Тѣмъ временемъ послѣдніе городскіе дома остались позади насъ. Ездра Дженнингсъ пріостановился на минуту и сорвалъ нѣсколько дикихъ цвѣтовъ на придорожной изгороди.

— Что это за прелесть! проговорилъ онъ, показывая мнѣ маленькій букетъ: — и какъ мало ихъ цѣнятъ въ Англіи!

— Вы не постоянно жили въ Англіи? сказалъ я.

— Нѣтъ. Я родился и частію воспитанъ въ одной изъ нашихъ колоній. Отецъ мой былъ Англичанинъ, а мать…. Но мы удалились отъ нашего предмета, мистеръ Блекъ, и это моя вина. Дѣло въ томъ, что эти скромные придорожные цвѣточки напоминаютъ мнѣ…. Впрочемъ, это все равно; мы говорили о мистерѣ Канди, возвратимся же къ мистеру Канди.

Связавъ нѣсколько словъ, неохотно вырвавшихся у него о самомъ себѣ, съ тѣмъ грустнымъ взглядомъ на жизнь, который привелъ его къ тому чтобы полагать условіе человѣческаго счастія въ полномъ забвеніи прошлаго, я убѣдился, что лицо его не обмануло меня, по крайней мѣрѣ въ двухъ отношеніяхъ: онъ страдалъ, какъ немногіе страдаютъ, и въ англійской крови его была примѣсь чужеземной расы.

— Вы слышали, если я не ошибаюсь, о настоящей причинѣ болѣзни мистера Канди? началъ онъ. — Въ тотъ вечеръ какъ леди Вериндеръ давала обѣдъ, шелъ проливной дождь. Хозяинъ мой возвращался назадъ въ одноколкѣ и пріѣхалъ домой насквозь мокрый. Тамъ онъ нашелъ записку отъ больнаго, дожидавшагося его и, къ несчастію, тотчасъ отправился навѣстить заболѣвшаго, даже не перемѣнивъ платья. Меня въ тотъ вечеръ тоже задержалъ одинъ больной въ нѣкоторомъ разстояніи отъ Фризингалла. Вернувшись на слѣдующее утро, я засталъ грума мистера Канди, ожидавшаго меня въ большой тревогѣ; онъ тотчасъ провелъ меня въ комнату своего господина. Къ этому времени бѣда уже разыгралась: болѣзнь засѣла въ немъ.

— Мнѣ эту болѣзнь описывали подъ общимъ названіемъ горячки, сказалъ я.

— Да и я не могу описать ее точнѣе, отвѣтилъ Ездра Дженнингсъ:- съ самаго начала и до конца горячка эта не опредѣлялась специфически. Я тотчасъ послалъ за двумя городскими медиками, пріятелями мистера Канди, чтобъ они навѣстили его и сказала мнѣ свое мнѣніе о болѣзни. Они соглашались со мной, что это дѣло серіозное; но оба сильно противилась моему взгляду на способъ лѣченія. Мы совершенно расходилась въ заключеніяхъ, выведенныхъ нами по пульсу больнаго. Оба доктора, имѣя въ виду быстроту біенія, объявила единственно возможнымъ ослабляющій путь лѣченія. Съ своей стороны, я признавалъ быстроту пульсаціи, но кромѣ того обратилъ ихъ вниманіе на ея опасную слабость, — признакъ истощенія организма, явно требовавшаго возбудительныхъ лѣкарствъ. Оба доктора стояли за отваръ изъ гречневой муки, лимонадъ, ячменную воду и тому подобное. Я хотѣлъ давать ему шампанскаго или водки, амміаку и хинину. Какъ видите, серіозное разногласіе во мнѣніяхъ! Разногласіе между двумя докторами, пользовавшимися упроченною мѣстною репутаціей, и какимъ-то иностранцемъ, принятымъ въ помощники. Въ первые два мнѣ ничего не оставалось болѣе, какъ уступить старшимъ и мудрѣйшимъ, а между тѣмъ больному становилось хуже да хуже. Я вторично попробовалъ обратиться къ ясному, неопровержимо ясному доказательству пульсаціи. Быстрота ея не угомонилась, а слабость возросла. Оба доктора обидѣлись моихъ упрямствомъ. «Вотъ что, мистеръ Дженнингсъ», говорятъ:- «что-нибудь одно: или мы будемъ лѣчить его, или ужь вы лѣчите.» Я говорю: «господа, позвольте мнѣ подумать минутъ пять, а я вамъ отвѣчу такъ же просто, какъ вы спрашиваете.» Прошло пять минутъ, а отвѣтъ мой былъ готовъ. Спрашиваю ихъ: «Вы положительно отказываетесь испытать возбудительныя средства?» Они отказались. «А я, господа, намѣренъ тотчасъ же испытать ихъ.» — «Попробуйте, мистеръ Дженнингсъ, — и мы тотчасъ отказываемся лѣчить.» Я послалъ въ погребъ за бутылкой шампанскаго, и собственноручно поднесъ больному полстакана. Оба доктора взялись за шляпы и вышли вонъ.

— Вы приняли на себя большую отвѣтственность, оказалъ я:- на вашемъ мѣстѣ я, кажется, побоялся бы.

— На моемъ мѣстѣ, мистеръ Блекъ, вы вспомнили бы, что мистеръ Канди взялъ васъ къ себѣ помощникомъ въ такихъ обстоятельствахъ, вслѣдствіе которыхъ вы стали должникомъ его на всю жизнь. На моемъ мѣстѣ, вы видѣли бы, что ему становится часъ отъ часу хуже, и скорѣе рискнули бы всѣмъ на свѣтѣ, чѣмъ допустили, чтобъ единственный на землѣ другъ умеръ на вашихъ глазахъ. Не думайте, что я вовсе не сознавалъ своего страшнаго положенія! Бывали минуты, когда я чувствовалъ все горе моего одиночества, всю опасность ужасной отвѣтственности. Будь я счастливый, зажиточный человѣкъ, мнѣ кажется, я палъ бы подъ бременемъ взятой на себя обязанности. Но у меня никогда не бывало счастливой поры, на которую я могъ бы оглянуться; никогда у меня не было спокойствія духа, которое я могъ бы поставить въ противоположность тогдашней тревогѣ ожиданія, — и я остался непоколебимо вѣренъ своей рѣшимости до конца. Въ то время дня, когда моему паціенту становилось лучше, я пользовался необходимымъ отдыхомъ. Въ остальныя же сутки, пока жизнь его была въ опасности, я не отходилъ отъ его постели. На закатѣ солнца, какъ всегда бываетъ, начинался свойственный горячкѣ бредъ. Онъ болѣе или менѣе длился всю ночь и вдругъ прекращался въ то страшное время ранняго утра, — отъ двухъ до пяти часовъ, — когда жизненныя силы самыхъ здоровыхъ людей наиболѣе ослаблены. Тогда-то смерть коситъ обильнѣйшую жатву жизни. Тогда-то я вступалъ въ бой со смертью у постели, споря за то, кому изъ насъ достанется лежащій на ней. Я ни разу не поколебался продолжить лѣченіе, на которое поставилъ все, какъ на карту. Когда вино оказалось недѣйствительнымъ, я испыталъ водку. Когда прочія возбудительныя утрачивали свое вліяніе, я удваивалъ пріемъ. Послѣ долгаго ожиданія, — подобнаго, надѣюсь, Богъ не допуститъ мнѣ пережить еще разъ, — насталъ день, когда быстрота пульсаціи слегка, но все-таки замѣтно, уменьшилась; и что еще лучше, въ самомъ біеніи пульса произошла перемена: оно стало несомнѣнно тверже и сильнѣе. Тогда я понялъ, что спасъ его; и тутъ, признаюсь, я не выдержалъ. Я положилъ исхудалую руку бѣдняги обратно на постель и всплакнулъ навзрыдъ. Истерическое облегченіе, мистеръ Блекъ, больше ничего! Физіологія учатъ, — и весьма справедливо, — что нѣкоторые мущины родятся съ женскимъ темпераментомъ, — и я одинъ изъ нихъ!

Онъ изложилъ это сухое, научное оправданіе своихъ слезъ совершенно спокойно и безыскусственно, какъ и все что говорилъ до сихъ поръ. Тонъ и манера его съ начала и до конца обличала въ немъ особенное, почти болѣзненное желаніе не навязываться на мое участіе.

— Вы, можетъ-быть, спросите, зачѣмъ я докучалъ вамъ этими подробностями? продолжилъ онъ:- по-моему, это было единственное средство, мистеръ Блекъ, подготовить васъ какъ слѣдуетъ къ тому, что я хочу вамъ сказать. Теперь, когда вамъ извѣстно въ точности, каково было мое положеніе во время болѣзни мистера Канди, вы легко поймете, какъ сильно я нуждался по временамъ въ противодѣйствіи нравственному гнету какимъ-нибудь развлеченіемъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я возымѣлъ претензію написать, въ часы досуга, книгу, посвященную собратьямъ по профессіи, — книгу по чрезвычайно запутанному и мудреному вопросу о мозгѣ и нервной системѣ. Трудъ мой, по всей вѣроятности, никогда не будетъ конченъ, а конечно, ужь никогда не напечатается. Тѣмъ не менѣе я часто короталъ за нимъ часы одиночества, и онъ-то помогалъ мнѣ проводить тревожное время, исполненное ожиданій, у постели мистера Канди. Я, кажется, говорилъ вамъ, что онъ бредилъ? и указалъ время, въ которое бредъ начинался?

— Да.

— Я довелъ тогда мое сочиненіе до того отдѣла, который касался именно вопроса о бредѣ. Я не стану болѣе докучать вамъ моею теоріей по этому предмету; ограничусь лишь тѣмъ, что вамъ теперь интересно будетъ узнать. Въ теченіи моей медицинской практики, мнѣ часто приходило въ голову сомнѣніе, имѣемъ ли мы право, — въ случаяхъ болѣзни съ бредомъ, — заключать, что утрата способности связно говорить необходимо влечетъ за собой утрату способности связно мыслить. болѣзнь бѣднаго мистера Канди подала мнѣ возможность провѣрить это сомнѣніе на опытѣ. Я владѣю искусствомъ скорописанія и могъ записывать всѣ «бредни» больнаго, по мѣрѣ того какъ онѣ вырывалась изъ устъ его. Понимаете ли, мистеръ Блекъ, къ чему я привелъ васъ наконецъ?

Я понималъ это весьма ясно и съ нетерпѣніемъ ждалъ продолженія.

— Въ разное время, продолжилъ Ездра Дженнингсъ:- я воспроизводилъ скорописныя замѣтки обыкновеннымъ почеркомъ, — оставляя большіе пробѣлы между прерванными фразами и даже отдѣльными словами въ томъ порядкѣ, какъ ихъ произносилъ мистеръ Канди. Полученный результатъ я обработалъ на томъ же основаніи, какое прилагается къ складыванію дѣтскихъ «разрѣзныхъ картинокъ». Сначала все перемѣшано; но потомъ можно привести въ порядокъ и надлежащую форму, если только вы возьметесь какъ слѣдуетъ. Поступая по этому плану, я заполнялъ пробѣлы на бумагѣ тѣмъ, что, судя по смыслу словъ и фразъ съ обѣихъ сторонъ пробѣла, желалъ сказать больной; перемѣнялъ снова и сызнова до тѣхъ поръ, пока мои прибавленія начинали естественно вытекать изъ предыдущихъ словъ и свободно примыкать къ послѣдующимъ. Вслѣдствіе этого я не только заполнилъ долгіе часы досуга и тревоги, но и достигъ (какъ мнѣ казалось) нѣкотораго подтвержденіи своей теоріи. Говоря проще, когда я сложилъ прерванныя фразы, то нашелъ, что высшая способность мышленія продолжала дѣйствовать въ умѣ больнаго болѣе или менѣе послѣдовательно, между тѣмъ какъ низшая способность выраженія оказывалась крайне несостоятельною и разстроенною.

— Одно слово! горячо перебилъ я: — встрѣчается ли мое имя въ этихъ бредняхъ?

— А вотъ послушайте, мистеръ Блекъ. Въ числѣ письменныхъ доказательствъ поставленнаго мной тезиса, — или, лучше оказать, въ числѣ письменныхъ опытовъ, направленныхъ къ подтвержденію моего тезиса, — вотъ одно, въ которомъ встрѣчается ваше имя. Однажды голова мистера Канди цѣлую ночь была занята чѣмъ-то происшедшимъ между имъ и вами. Я записалъ на одномъ листкѣ бумаги его слова, по мѣрѣ того какъ онъ произносилъ ихъ, а на другомъ листочкѣ связалъ ихъ промежуточными фразами собственнаго изобрѣтенія. Въ результатѣ (какъ говорятъ математики, получилось совершенно понятное изложеніе, — вопервыхъ нѣкоего дѣйствительнаго происшествія въ прошломъ, а вовторыхъ, нѣкоего намѣренія мистера Канди въ будущемъ которое онъ исполнилъ бы, еслибы не подвернулась болѣзнь и не помѣшала ему. Теперь вопросъ, то ли это, или не то воспоминаніе, которое онъ напрасно пытался возобновить въ себѣ, когда вы посѣтили его нынче утромъ.

— Безъ всякаго сомнѣнія! отвѣтилъ я: — Вернемтесь поскорѣе а просмотримъ эти бумаги.

— Невозможно, мистеръ Блекъ.

— Почему?

— Поставьте себя на минуту въ мое положеніе, сказалъ Ездра Дженнингсъ: — открыли ль бы вы постороннему то, что безсознательно вырывалось изъ устъ больнаго страдальца и друга, не узнавъ сначала, точно ли въ этомъ есть необходимость, которая могла бы оправдать васъ?

Я сознавалъ, что онъ безспорно правъ въ этомъ отношеніи, но тѣмъ не менѣе попробовалъ обсудить вопросъ.

— Въ дѣлѣ столь щекотливомъ, какъ вы его описываете, возразилъ я:- мое поведеніе главнѣйшимъ образомъ зависѣло бы отъ самаго свойства этого открытія, смотря по тому, компрометтируетъ ли оно моего друга или нѣтъ.

— Я давно устранилъ всякую необходимость обсуждать вопросъ съ этой стороны, оказалъ Ездра Дженнингсъ: — и тѣхъ случаяхъ, когда мои замѣтки заключали въ себѣ нѣчто такое, что мистеръ Канди желалъ бы сохранить втайнѣ, я уничтожалъ самыя замѣтки. Теперь мои письменные опыты у постели друга не заключаютъ въ себѣ ничего такого, что онъ поколебался бы сообщать другомъ, еслибы память его возвратилась. Въ настоящемъ же случаѣ, какъ я не безъ основанія полагаю, замѣтки мои содержатъ въ себѣ именно то, что онъ хотѣлъ оказать вамъ….

— И все-таки не рѣшаетесь?

— И все-таки не рѣшаюсь. Вспомните, какимъ путемъ я добылъ эта свѣдѣнія! Какъ ни безвредны они, я все-таки не могу превозмочь себя и выдать ихъ вамъ, если вы сначала не убѣдите меня, что въ этомъ есть настоятельная надобность. Вѣдь онъ былъ такъ отчаянно боленъ, мистеръ Блекъ, такъ безсильно зависѣлъ отъ меня! Неужели я слишкомъ требователенъ, прося васъ только намекнуть мнѣ, чѣмъ вы заинтересованы въ утраченномъ воспоминаніи, или въчемъ оно заключается, по вашему мнѣнію?

Отвѣтить ему по всею откровенностью, на которую вызывала его рѣчь и самое обращеніе со мной, значило бы открыто сознаться, что меня подозрѣваютъ въ покражѣ алмаза. Но хотя Ездра Дженннигсъ и значительно усилилъ во мнѣ участіе, которое я почувствовалъ къ нему съ самаго начала, все жь онъ еще не одолѣлъ во мнѣ непобѣдимаго отвращенія отъ признанія въ своемъ позорномъ положеніи. Я снова прибѣгнулъ къ тѣмъ объяснительнымъ фразамъ, которыя подготовилъ въ отвѣтъ на любопытные разспросы постороннихъ.

На этотъ разъ я не могъ пожаловаться на недостатокъ вниманія со стороны того лица, къ которому я обращался. Ездра Дженнингсъ слушалъ меня терпѣливо и даже охотно до самаго конца.

— Мнѣ весьма прискорбно, мистеръ Блекъ, что я возбудилъ ваши ожиданія для того только чтобъ обмануть ихъ, сказалъ онъ:- въ теченіе всей болѣзни мистера Канди, отъ начала и до конца, у него не проскользнуло ни одного слова объ алмазѣ. Дѣло, въ связи съ которымъ онъ произносилъ ваше имя, увѣряю васъ, не имѣетъ никакого явнаго отношенія къ пропажѣ или розыску драгоцѣнности миссъ Вериндеръ.

Пока онъ договаривалъ, мы достигли того мѣста, гдѣ большая дорога, по которой мы шли, развѣтвляется на двѣ. Одна вела къ дому мистера Абльвайта; другая пролегала въ болотистой мѣстности и направлялась къ селенію миляхъ въ двухъ или трехъ. Ездра Дженнингсъ остановился у дороги, ведшей къ селенію.

— Мнѣ въ ту сторону, сказалъ онъ: — искренно сожалѣю, мистеръ Блекъ, что не могу быть вамъ полезнымъ.

Въ голосѣ его слышалась искренность. Кроткіе, темные глаза его остановилась на мнѣ съ выраженіемъ грустнаго участія. Онъ поклонился и не говоря болѣе ни слова, пошелъ по дорогѣ къ селенію. Минуты двѣ я стоялъ, глядя, какъ онъ все дальше и дальше уходилъ отъ меня, все дальше и дальше унося съ собой то, что, по твердому убѣжденію моему, составляло отыскиваемый мною ключъ къ разрѣшенію загадки. Пройдя еще немного, онъ оглянулся. Видя меня все на томъ же мѣстѣ гдѣ мы разстались, онъ остановился, какъ бы раздумывая, не хочу ли я еще поговорить съ нимъ. Некогда было мнѣ обсуждать свое положеніе, — я терялъ удобный случай, быть-можетъ на самой точкѣ перелома въ моей жизни, и все это изъ потворства пустому самолюбію! Я позвалъ мистера Дженнингса сказавъ самому себѣ: «теперь нечего дѣлать. Надо открыть ему всю правду.»

Онъ тотчасъ вернулся. Я пошелъ по дорогѣ навстрѣчу къ нему.

— Мистеръ Дженнингсъ, сказалъ я:- я не совсѣмъ искренно отнесся къ вамъ. Я заинтересованъ въ утраченномъ воспоминаніи мистера Канди вовсе не Луннымъ камнемъ. Я пріѣхалъ въ Йоркширъ по серіозному личному дѣлу. У меня лишь одно извиненіе въ томъ, что я не велъ дѣло на чистую. Мнѣ невыразимо тяжело передавать кому бы то ни было каково мое настоящее положеніе.

Ездра Дженнингсъ поглядѣлъ на меня съ видомъ замѣшательства, которое я замѣчалъ въ немъ и прежде.

— Я не имѣю ни права, ни желанія вмѣшиваться въ ваши личныя дѣла, мистеръ Блекъ, сказалъ онъ: — позвольте мнѣ съ своей стороны извиниться въ томъ, что я (совершенно нечаянно) подвергнулъ васъ тягостному испытанію.

— Вы имѣете полное право, возразилъ я, — назначать условія, на которыхъ почтете возможнымъ передать мнѣ слышанное вами у постели мистера Канди. Я понимаю и цѣню деликатность, руководящую васъ въ этомъ дѣлѣ. Какъ же я могу разчитывать на ваше довѣріе, если откажу вамъ въ своемъ? Вы должны знать и узнаете, почему я заинтересованъ тѣмъ, что мистеръ Канди желалъ сказать мнѣ. Если я ошибусь въ своихъ ожиданіяхъ, и если окажется, что вы не будете въ состояніи помочь мнѣ, узнавъ въ чемъ я дѣйствительно нуждаюсь, — то я ввѣряю свою тайну вашей чести, — и что-то говоритъ мнѣ, что я не напрасно ввѣряю ее.

— Постойте, мистеръ Блекъ. Прежде того, мнѣ надо вамъ оказать пару словъ.

Я взглянулъ на него съ удивленіемъ. Имъ, казалось, овладѣло какое-то ужасное волненіе, а потрясло его до глубины душа. Смуглый цвѣтъ его лица перешелъ въ зеленоватую, смертную блѣдность; глаза внезапно и дико заискрились; голосъ вдругъ упалъ и сталъ глуше, строже, смѣлѣе нежели до сихъ поръ. Тайныя свойства этого человѣка, добрыя или злыя, — трудно было рѣшать въ эту минуту, — выступили наружу и промелькнула предо мной внезапно, какъ вспышка молніи.

— Прежде нежели вы что-нибудь ввѣрите мнѣ, продолжилъ онъ:- вамъ слѣдуетъ знать и вы узнаете, при какихъ обстоятельствахъ я былъ принятъ въ домъ мистера Канди. Я не утомлю васъ длиннотами. Я не имѣю обыкновенія, сэръ, (какъ говорится) разказывать свою исторію кому бы то на было. Моя исторія умретъ по мной. Я прошу позволенія оказать вамъ только то, что я говорилъ мистеру Канди. Если, выслушавъ меня, вы все-таки рѣшитесь передать мнѣ то, что хотѣли, тогда располагайте моимъ вниманіемъ и услугами. Не пройдтись-ли вамъ?

Подчинившись вліянію подавленной скорби въ его лицѣ, я молча, знакомъ, отвѣтилъ на вопросъ. Мы пошли.

Пройдя нѣсколько сотъ шаговъ, Ездра Дженнингсъ остановился у пролома въ грубо-сложенной каменной стѣнѣ, которая разгораживала здѣсь болото отъ дороги.

— Не хотите ли отдохнуть, мистеръ Блекъ? спросилъ онъ:- теперь я не то что прежде, и нѣкоторыя вещи волнуютъ меня.

Я, конечно, согласился. Онъ вывелъ меня сквозь проломъ къ торфяной кучѣ въ кустарникѣ, защищенной по стороны дороги низенькими деревцами, а по ту сторону ея открывался унылый видъ на обширную, темную пустыню болота. Въ послѣдніе полчаса собралась туча. Дневной свѣтъ померкъ; даль скрывалась въ туманѣ; природа глядѣла кротко, тихо, безцвѣтно, — безъ улыбки.

Мы сѣли молча. Ездра Дженнингсъ поставилъ возлѣ себя шляпу, устало провелъ рукой по лбу, устало поправилъ свои диковинные волосы. Онъ бросилъ прочь маленькій букетецъ дикихъ цвѣтовъ, словно возбуждаемыя имъ воспоминанія теперь язвили его.

— Мистеръ Блекъ! вдругъ заговорилъ онъ:- вы попали въ дурное общество. На мнѣ тяготѣло въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ ужасное обвиненіе. Жизнь моя разбита, доброе имя утрачено.

Я хотѣлъ заговорить. Онъ остановилъ меня.

— Нѣтъ, сказалъ онъ:- извините меня; еще не время. Не спѣшите выражать участіе, о которомъ въ послѣдствіи можете пожалѣть. Я упомянулъ о тяготѣвшемъ надо мной обвиненіи. Въ связи съ нимъ есть обстоятельства, которыя говорятъ противъ меня. Я не въ силахъ сознаться, въ чемъ заключается обвиненіе, и не въ состояніи, совершенно не въ состояніи, доказать свою невинность. Я могу лишь заявить ее. И я заявляю вамъ ее, сэръ, подтверждая клятвой, какъ христіанинъ. Я могъ бы дать вамъ честное слово, но мое честное слово теперь не имѣетъ значенія.

Онъ опять замолчалъ. Я оглянулся на него; но онъ не отвѣтилъ мнѣ своимъ взглядомъ. Все бытіе его, повидимому, было поглощено мукою воспоминаній и усиліями высказаться.

— Я могъ бы многое поразказать вамъ, продолжалъ онъ:- о безпощадномъ обращеніи со мною собственной моей семьи, и безпощадной враждѣ, которой я достался въ жертву. Но зло сдѣлано, и теперь его не поправишь. Я по возможности не желаю докучать вамъ, сэръ, и огорчать васъ. При началѣ моего поприща въ этой странѣ, подлая клевета, о которой я упоминалъ, поразила меня разъ и навсегда. Я отказался отъ видовъ на свою профессію, темная неизвѣстность осталась мнѣ единственною надеждой. Я разстался съ любимою женщиной: могъ ли я осудить ее на дѣлежъ моего позора? Въ одномъ онъ дальнихъ уголковъ Англіи открылось мѣсто помощника врача. Я взялъ это мѣсто. Оно сулило мнѣ спокойствіе; оно, повидимому, обѣщало мнѣ и неизвѣстность. Я ошибся. Злые толки, пользуясь временемъ и удобнымъ случаемъ, пробираются не спѣша и далеко доходятъ. Обвиненіе, отъ котораго я бѣжалъ, преслѣдовало меня. Я былъ предупрежденъ о его приближеніи и могъ добровольно покинуть свое мѣсто съ выслуженнымъ аттестатомъ, который доставилъ мнѣ другое въ другомъ отдаленномъ округѣ. Снова прошло нѣсколько времени, и снова клевета, губившая мое доброе имя, отыскала меня. Ни этотъ разъ я не получилъ предувѣдомленія. Хозяинъ сказалъ мнѣ: «мистеръ Дженнингсъ, я ни въ чемъ не могу на васъ пожаловаться; но вы должны оправдаться или оставить меня». Мнѣ предстоялъ только одинъ выборъ, — я оставилъ его. Безполезно останавливаться на томъ, что я вытерпѣлъ послѣ этого. Мнѣ всего сорокъ. Взгляните мнѣ въ лицо, и пусть оно разкажетъ вамъ исторію нѣсколькихъ бѣдственныхъ лѣтъ. Кончилось тѣмъ, что я забрелъ сюда и встрѣтилъ мистера Канди. Ему нуженъ былъ помощникъ. Относительно моей способности я сослался на прежняго хозяина. Оставался вопросъ о моемъ добромъ имени. Я сказалъ ему то же, что и вамъ теперь, и нѣсколько болѣе. Я предупредилъ его, что встрѣтятся затрудненія, хотя бы онъ и повѣрилъ мнѣ. «Здѣсь какъ и всюду, говорилъ я, — я презираю преступное укрывательство подъ вымышленнымъ именемъ: во Фризингаллѣ я не безопаснѣе чѣмъ въ иныхъ мѣстахъ отъ грозной тучи, которая несется за мной, куда бы я ни пошелъ.» Онъ отвѣчалъ: «я ничего не дѣлаю вполовину, вѣрю вамъ и жалѣю васъ. Если вы рискнете на то что можетъ случаться, и также рискну.» Благослови его Всемогущій Богъ! Онъ далъ мнѣ убѣжище, далъ занятія, далъ спокойствіе духа, а теперь вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ какъ я твердо увѣренъ въ невозможности ничего такого, что заставило бы его пожалѣть объ этомъ. — Клевета заглохла? спросилъ я.

— Нѣтъ. Клевета дѣлаетъ свое дѣло попрежнему. Но когда она выслѣдитъ меня здѣсь, будетъ поздно.

— Вы оставите это мѣсто?

— Нѣтъ, мистеръ Блекъ, я умру. Ботъ уже десять лѣтъ какъ я страдаю неизлѣчимымъ, затаеннымъ недугомъ. Я не скрываю отъ васъ, что давно бы позволилъ этимъ страданіямъ убить меня, не будь у меня единственнаго и послѣдняго интереса въ жизни, который все еще придаетъ нѣкоторое значеніе моему существованію. Мнѣ надо обезпечить одну весьма дорогую особу, которой я никогда не увижу. Маленькаго моего наслѣдства едва достаточно для ея независимаго положенія на свѣтѣ. Надежда увеличить его нѣкоторою суммой, если только я проживу достаточное время, побуждала меня противиться болѣзни тѣми палліативными средствами, какія только я могъ придумать. Одинъ изъ дѣйствительнѣйшихъ палліативовъ въ моей болѣзни — опіумъ. Этому-то всемогущему и всеоблегчающему лѣкарству я одолженъ нѣсколькими годами отсрочки моего смертнаго приговора. Но даже его цѣлительная сила имѣетъ предѣлъ. Усиленіе болѣзни постепенно заставило меня перейдти отъ употребленія опіума къ злоупотребленію имъ. Я наконецъ ощущаю послѣдствія. Моя нервная система потрясена; мои ночи ужасны. Конецъ не далеко. Пусть его приходитъ, я не даромъ жилъ и трудился. Маленькая сумма почти сколочена, и у меня есть средства пополнить ее, въ случаѣ если послѣдніе остатки жизни измѣнятъ мнѣ скорѣе нежели я надѣюсь. Ужь право не знаю, какъ это я увлекся до того, что разказалъ вамъ все это. Я не считаю себя столь низкимъ, чтобы возбуждать ваше сожалѣніе. Но, быть-можетъ, вы охотнѣе повѣрите мнѣ, узнавъ, что я сказалъ вамъ это при полной увѣренности въ близкой смерти. Нечего скрывать, мистеръ Блекъ, что вы меня интересуете. Я хотѣлъ воспользоваться утратой памяти моего друга для того, чтобы поближе познакомиться съ вами. Я разчитывалъ на мимолетное любопытство съ вашей стороны относительно того, что онъ хотѣлъ вамъ сказать и на возможность удовлетворить это любопытство съ моей стороны. Извинительна ли сколько-нибудь моя навязчивость? Пожалуй, отчасти. У человѣка, жившаго моею жизнью, бываютъ горькія минуты когда онъ размышляетъ о человѣческой судьбѣ. Вы пользуетесь молодостью, здоровьемъ, богатствомъ, положеніемъ и свѣтѣ, надеждами впереди, вы и подобные вамъ показываютъ мнѣ свѣтлую сторону человѣческой жизни и предъ кончиной примиряютъ меня съ міромъ, который я покидаю. Чѣмъ бы на кончился этотъ разговоръ между нами, я не забуду какое добро вы мнѣ сдѣлали этимъ. Теперь отъ васъ зависитъ, сэръ, сказать мнѣ то что вы предполагали, или пожелать мнѣ добраго утра.

На это у меня былъ лишь одинъ отвѣтъ. Ни минуты не колеблясь, я разказалъ ему всю правду также откровенно, какъ она разказана мной на этихъ страницахъ. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и глядѣлъ на меня, затая дыханіе, когда я дошелъ до главнаго событія въ моихъ приключеніяхъ.

— Несомнѣнно, что я входилъ въ комнату, сказалъ я, — несомнѣнно, что я взялъ алмазъ. На эта два факта я могу заявить лишь одно: что бы я ни дѣлалъ, но это было сдѣлано мною безсознательно….

Ездра Дженнингсъ въ волненіи схватилъ меня за руку.

— Стойте! сказалъ онъ: — вы навели меня на большее чѣмъ вы думаете. Вы никогда не имѣли привычки употреблять опіумъ?

— Съ роду не пробовалъ.

— Не были ли ваши нервы разстроены въ то время прошлаго года? Не были ли вы сами безпокойны и раздражительны противъ обыкновенія?

— Да.

— И плохо спали?

— Ужасно. Многія ночи я вовсе не засыпалъ.

— Не былъ ли день рожденія исключеніемъ? Постарайтесь припомнить. Хорошо ли вы спали въ тотъ день?

— Помню! Я спалъ крѣпко.

Онъ выпустилъ мою руку такъ же внезапно какъ и взялъ ее, и поглядѣлъ на меня подобно человѣку, освободившемуся отъ послѣдняго сомнѣнія.

— Это замѣчательный день и въ вашей, и въ моей жизни, важно проговорилъ онъ: — я совершенно увѣренъ, мистеръ Блекъ, вопервыхъ, что въ моихъ замѣткахъ, собранныхъ у постели больнаго, находится то, что мистеръ Канди хотѣлъ сказать вамъ сегодня поутру. Погодите! Это еще не все. Я твердо убѣжденъ въ возможности представать доказательство, что вы безсознательно вошли въ комнату и взяли алмазъ. Дайте мнѣ время подумать и поразспросать васъ. Я думаю, что возстановленіе вашей невиновности въ моихъ рукахъ!

— Объяснитесь, ради Бога! Что вы хотите сказать?

Въ жару вашего разговора, мы прошли нѣсколько шаговъ за купу молодой поросли, до сихъ поръ скрывавшую насъ изъ виду. Не успѣлъ Ездра Дженнингсъ отвѣтить мнѣ, какъ его окликнулъ съ большой дороги какой-то человѣкъ, сильно встревоженный и очевидно искавшій его.

— Иду! крикнулъ онъ въ ту сторону: — скореховько иду! — Онъ обернулся ко мнѣ: — Вонъ въ томъ селеніи ждетъ меня трудно-больной; я долженъ былъ быть у него полчаса тому назадъ, надо сейчасъ же отправиться. Дайте мнѣ два часа сроку и заходите опять къ мистеру Канди; я обязуюсь быть къ вашимъ услугамъ.

— Могу ли я ждать? воскликнулъ я съ нетерпѣніемъ. — Нельзя ли вамъ успокоить меня хоть однимъ словомъ, прежде чѣмъ мы разстанемся?

— Это слишкомъ серіозное дѣло чтобы такъ поспѣшно объяснить его, мистеръ Блекъ. Я не по своей волѣ испытываю ваше терпѣніе, я только продлилъ бы ожиданіе, еслибы захотѣлъ облегчить его теперь же. Чрезъ два часа во Фризингаллѣ, сэръ!

Человѣкъ на большой дорогѣ опять окликнулъ его. Онъ поспѣшилъ къ нему и оставилъ меня.

X

Не берусь рѣшать, какъ подѣйствовала бы на другихъ людей та отсрочка, на которую былъ осужденъ я. Двухчасовая проба моего терпѣнія такъ повліяла на меня, что физически я мѣста себѣ не находилъ, а въ нравственномъ отношеніи ни съ кѣмъ и говорить не могъ, до тѣхъ поръ пока не узнаю всего, что хотѣлъ мнѣ сообщить Ездра Дженнингсъ. Въ такомъ настроеніи я не только отказался отъ посѣщенія мистрисъ Абльвайтъ, но даже уклонился отъ встрѣчи съ самимъ Габріелемъ Бетереджемъ.

Возвратясь во Фризингаллъ, я оставилъ Бетереджу записку, извѣщавшую его, что дѣла внезапно отозвала меня на нѣкоторое время, но что онъ навѣрно можетъ ожидать моего возвращенія къ тремъ часамъ пополудни. Я просилъ, чтобъ онъ, въ ожиданіи меня, потребовалъ себѣ обѣдъ въ обычный часъ и затѣмъ развлекся бы чѣмъ угодно. Я зналъ, что у него во Фризингаллѣ куча пріятелей, а безъ всякаго сомнѣнія, найдется чѣмъ наполнить время до моего возвращенія въ гостиницу.

Сдѣлавъ это, я какъ можно скорѣе выбрался изъ города и прослонялся въ пустынныхъ, болотистыхъ окрестностяхъ Фризингалла, пока не настала пора вернуться къ мистеру Канди.

Ездра Дженнингсъ уже освободился, и ждалъ меня.

Онъ одиноко сидѣлъ въ бѣдненькой комнаткѣ, отдѣленной стеклянною дверью отъ операціонной. Раскрашенные рисунки, изображавшіе отвратительныя послѣдствія отвратительныхъ болѣзней украшали ея голыя, темныя стѣны. Полка, уставленная пыльными, медицинскими книгами, увѣнчанная черепомъ, вмѣсто обычнаго бюста; огромный столъ сосноваго дерева, весь залитый чернилами; деревянныя стулья того сорта, что попадаются въ кухняхъ и коттеджахъ; протертый шерстяной половикъ посреди комнаты; тазъ со стокомъ воды и краномъ, грубо вдѣланнымъ въ стѣну, непріятно намекавшій на свою связь съ хирургическими операціями, — таково было все убранство комнаты. Пчелы жужжали по цвѣтамъ, выставленнымъ въ горшкахъ за окномъ; птицы пѣли въ саду; гдѣ-то въ сосѣднемъ домѣ чуть слышно, съ перерывами, бренчало разстроенное фортепіано, то затихая, то снова звуча. Во всякомъ другомъ мѣстѣ эта будничные звуки сладко напоминала бы о повседневной жизни окружающаго мірка. Сюда же она врывалась какъ бы помѣхой тишинѣ, которую имѣли право нарушать только людскія страданія. Я поглядѣлъ на ящикъ краснаго дерева съ инструментами, на большой свертокъ корпіи, помѣщавшіеся отдѣльно на каминныхъ полкахъ, и внутренно содрогнулся, подумавъ о звукахъ, свойственныхъ повседневному быту Ездры Дженнингса.

— Я не извиняюсь въ томъ, что принимаю васъ въ этой комнатѣ, мистеръ Блекъ, сказалъ онъ: — она единственная во всемъ домѣ, гдѣ въ эти часы мы можемъ быть увѣрены, что намъ не помѣшаютъ. Вотъ я приготовилъ для васъ мои бумаги; а вотъ это двѣ книги, на которыя намъ, вѣроятно, придется ссылаться во время занятій. Подвигайтесь къ столу, тогда вамъ ловчѣе будетъ вмѣстѣ просматривать.

Я подвинулся къ столу, а Ездра Дженнингсъ подалъ мнѣ рукописныя замѣтки. Онѣ заключалась въ двухъ большихъ листахъ бумаги. Поверхность одного изъ нихъ была покрыта четкимъ письмомъ съ пробѣлами. Другой же сверху до визу былъ исписанъ красными и черными чернилами. Въ эту минуту любопытство мое было такъ раздражено, что я, взглянувъ на второй листъ бумаги, въ отчаяніи сунулъ его прочь отъ себя.

— Сжальтесь надо мной хоть немного, сказалъ я, — прежде нежели я стану читать это, скажите, на что я могу надѣяться?

- Охотно, мистеръ Блекъ! позволите ли вы предложить вамъ вопроса два?

— Сколько угодно.

Онъ поглядѣлъ на меня съ грустною улыбкой и добрымъ, полнымъ участія выраженіемъ въ кроткихъ, темныхъ глазахъ.

— Вы уже говорили мнѣ, сказалъ онъ, — что съ роду, завѣдомо вамъ, не пробовала опіума.

— Завѣдомо мнѣ? повторилъ я.

— Вы сейчасъ увидите, зачѣмъ я дѣлаю эту оговорку. Будемъ продолжать. Вы не вспомните, чтобы когда-нибудь принимали опіумъ. Прошлаго года въ это самое время вы страдали нервнымъ раздраженіемъ и плохо спали по ночамъ.

Однакоже ночь въ день рожденія оказалась исключеніемъ изъ общаго правила: вы спали крѣпко. Такъ ли я говорю до сихъ поръ?

— Совершенно такъ.

— Не извѣстно ли вамъ какой-нибудь причины, которой вы могли бы приписать это нервное страданіе и безсонницу.

— Нѣтъ, никакой. Старикъ Бетереджъ, помнится, угадывалъ причину. Но объ этомъ едва ли стоитъ упоминать.

— Извините. Въ подобномъ дѣлѣ все стоитъ упомнить. Бетереджъ объяснялъ же чѣмъ-нибудь вашу безсонницу. Чѣмъ же?

— Тѣмъ, что я бросилъ курить.

— А у васъ была постоянная привычка?

— Да.

— И вы ее оставили разомъ?

— Да.

— Бетереджъ былъ совершенно правъ, мистеръ Блекъ. Когда куреніе обратилось въ привычку, надо обладать необыкновеннымъ здоровьемъ, чтобы разомъ бросить ее безъ нѣкотораго, временнаго вреда для нервной системы. Теперь мнѣ понятна ваша безсонница. Слѣдующій вопросъ касается мистера Канди. Припомните-ка, не вступали ли вы съ нимъ въ какой-нибудь споръ, — за обѣдомъ или послѣ,- по предмету его профессіи?

Вопросъ этотъ мигомъ пробудилъ во мнѣ одно изъ дремлющихъ воспоминаній въ связи съ празднествомъ дня рожденія. Глупое состязаніе, происшедшее при этомъ случаѣ между мной и мистеромъ Канди, читатель найдетъ въ X главѣ Бетереджева разказа, гдѣ оно изложено гораздо пространнѣе чѣмъ заслуживаетъ. Я такъ мало думалъ о немъ въ послѣдствіи, что подробности этого спора совершенно изгладились въ моей памяти. Я могъ только вспомнить и передать Ездрѣ Дженнингсу, какъ я нападалъ за обѣдомъ на искусство врачеванія съ такою рѣзкостью и упорствомъ, что даже мистера Канди на минуту вывелъ изъ терпѣнія. Я вспомнилъ также, что сама леди Вериндеръ прекратила споръ своимъ вмѣшательствомъ, а мы съ маленькимъ докторомъ, какъ говорятъ дѣти «опять помирились» и разсталась къ ночи, попрежнему, добрыми пріятелями.

— Еще одно, сказалъ Ездра Дженнингсъ, — что мнѣ весьма важно знать, не было ли у васъ въ то время какой-нибудь особенной причины безпокоиться объ алмазѣ?

— У меня были самыя уважительныя причины безпокоиться о немъ; я зналъ, что насчетъ его составленъ заговоръ, а меня предупредила, чтобъ я правилъ мѣры относительно безопасности миссъ Вериндеръ, какъ владѣлицы камня.

— Вечеромъ въ день рожденія, предъ тѣмъ какъ ложиться спать, не говорили ли вы съ кѣмъ-нибудь объ обезпеченіи сохранности алмаза.

— Леди Вериндеръ говорила объ этомъ съ дочерью…

— При васъ?

— Да.

Ездра Дженнингсъ взялъ со стола замѣтки и подалъ ихъ мнѣ.

— Мистеръ Блекъ, сказалъ онъ: — если вы прочтете эти замѣтки теперь, когда мои вопросы и ваши отвѣты пролила новый свѣтъ на нихъ, то вы сдѣлаете два удивительныя открытія касательно васъ самихъ. Вы увидите: вопервыхъ, что вы вошли въ гостиную миссъ Вериндеръ и взяли алмазъ, находясь въ возбужденномъ состояніи, происшедшемъ отъ пріема опіума; вовторыхъ, что опіумъ былъ данъ вамъ мистеромъ Канди, — безъ вашего вѣдома, — въ видѣ практическаго опроверженія мнѣніи, высказанныхъ вами за обѣдомъ.

Я остался съ бумагами въ рукѣ, совершенно ошеломленный.

— Читайте и простите бѣднаго мистера Канди, кротко проговорилъ помощникъ; — согласенъ, что онъ страшныхъ бѣдъ надѣлалъ, но вѣдь это было неумышленно. Просмотрѣвъ эта замѣтки, вы увидите, что онъ, еслибы не заболѣлъ, на другой же день вернулся бы къ леди Вериндеръ и сознался бы въ сыгранной надъ вами шуткѣ. миссъ Вериндеръ услыхала бы объ этомъ, разспросила бы его, и правда, скрывавшаяся въ теченіи цѣлаго года, вышла бы наружу въ тотъ же день.

Я сталъ приходить въ себя.

— Мистеръ Канди внѣ всякаго гнѣва съ моей стороны, сердито проговорилъ я. — Но сыгранная надо мной шутка тѣмъ не менѣе коварный поступокъ. Я могу простить, но никогда не забуду его.

- Всякій врачъ совершаетъ подобныя коварства, мистеръ Блекъ, въ теченіи своей практики. Невѣжественная боязнь опіума (у насъ въ Англіи) не ограничивается низшими и менѣе образованными классами. Всякій докторъ при большой практикѣ по временамъ бываетъ вынужденъ обманывать своихъ паціентовъ, какъ мистеръ Канди обманулъ васъ. Я не защищаю его шутки, безразсудно сыгранной надъ вами. Я только прошу васъ точнѣе и снисходительнѣе взглянутъ на ея цѣль.

— Какъ это сдѣлано? спросилъ я: — кто же далъ мнѣ опіуму безъ моего вѣдома.

— Ужь этого я не знаю. Мистеръ Канди словечка не проронилъ объ этомъ во всю свою болѣзнь. Можетъ бытъ, собственная ваша память укажетъ вамъ, кого слѣдуетъ подозрѣвать?

— Нѣтъ.

— Да оно и безполезно въ настоящемъ случаѣ. Опіумъ вамъ дали какъ-нибудь тайно. Оставимъ это и перейдемъ къ тому, что для насъ именно теперь важно. Прочтите мои замѣтки, если разберете. Освойтесь со всѣми прошлыми событіями. Я хочу предложить вамъ, касательно будущаго, нѣчто весьма смѣлое и поразительное.

Эта слова заставили меня очнуться.

Я просмотрѣлъ бумаги въ томъ самомъ порядкѣ, какъ мнѣ ихъ передалъ Ездра Дженнингсъ. Менѣе исписанный листъ лежалъ сверху. Въ немъ заключались слѣдующіе разрозненныя слова и отрывки фразъ, вырвавшіяся у мистера Канди въ бреду:

«Мистеръ Франклинъ Блекъ…. и любезенъ… заткнуть ротъ……. медицинѣ….. признался….. по ночамъ безсонница… говорю ему….. разстроены…. лѣкарство…. онъ говоритъ мнѣ…. и отыскивать дорогу въ потьмахъ одно и то же…. всею компаніей за столомъ…. я говорю… ищете сна… зачѣмъ, кромѣ лѣкарства…. Онъ говоритъ…. велъ слѣпаго… понимаю, что это значитъ…. Остроумно… проспать всю ночь, несмотря на то…. надо уснуть… аптечка леди Вериндеръ….. двадцать пять капель… безъ его вѣдома…. завтра поутру…. Ну, мистеръ Блекъ… лѣкарства сегодня…. никогда…. безъ того…. Напротивъ, мистеръ Канди…. Отлично… безъ того…. прихлопнуть его… правдой…. Кромѣ того…. отлично…. дозу опіуму, сэръ…. въ постель….. Что же теперь…. медицинѣ-то….

Этимъ оканчивался первый изъ двухъ листовъ бумаги. Я возвратилъ его Ездрѣ Дженнингсу.

— Это не то ли, что вы слышали у постели его? спросилъ я.

— Буквально то самое, что я слышалъ, отвѣтилъ онъ, — за исключеніемъ повтореній, которыхъ я не воспроизводилъ изъ моихъ скорописныхъ замѣтокъ. Онъ повторялъ нѣкоторыя слова и фразы разъ двѣнадцать кряду, даже разъ по пятидесяти, смотря по большей или меньшей важности, которую придавалъ выражаемой ими мысли. Такимъ образомъ эти повторенія нѣсколько помогли мнѣ связать отрывочныя фразы. Не думайте, прибавилъ онъ, показывая на второй листъ бумаги, — чтобъ я претендовалъ на воспроизведеніе тѣхъ самыхъ выраженій, которыя употребилъ бы самъ мистеръ Канди, еслибы могъ связно говорить. Я говорю только, что проникъ сквозь всѣ препятствія безсвязнаго выраженія до мысли, которая въ это время таилась въ немъ со всею своею послѣдовательностью. Судите сами.

Я взялся за второй листъ, служившій ключомъ къ первому, какъ мнѣ теперь стало извѣстно.

Бредни мистера Канди были вновь переписаны черными чернилами; а пробѣлы между фразами Ездра Дженнингсъ дополнилъ красными чернилами. Я воспроизвожу ихъ одинаковымъ почеркомъ, такъ какъ подлинникъ и дополненіе его на этихъ страницахъ довольно близко слѣдуютъ одно за другимъ, чтобъ ихъ легко можно было сравнить между собой.

«…..Мистеръ Франклинъ Блекъ уменъ и любезенъ, но ему надо заткнуть ротъ, когда онъ говоритъ о медицинѣ. Онъ признался, что у него по ночамъ безсонница. Я говорю ему, что нервы его разстроены и надо принять лѣкарство. А онъ говоритъ мнѣ, что лѣчиться, и отыскивать дорогу въ потьмахъ — одно и то же. И это предъ всею компаніей, за столомъ. Я говорю: «это вы ищете сна и ничѣмъ кромѣ лѣкарства не добудете его.» А онъ говорятъ мнѣ: «слыхалъ я, какъ слѣпой ведъ слѣпаго, и теперь понимаю, что это значитъ». Остроумно, а все-таки онъ у меня проспитъ цѣлую ночь, несмотря на то. Ему непремѣнно надо уснуть; у меня подъ рукой аптечка леди Вериндеръ. Дать ему двадцать пять капель опіума на ночь, безъ его вѣдома, и зайдти завтра поутру. «Ну, мистеръ Блекъ, не принять ли вамъ немножко лѣкарства сегодня? Вы никакъ не уснете безъ того.» — «А вотъ, напротивъ, мистеръ Канди, я отлично спалъ эту ночь и безъ того.» Тутъ и прихлопнуть его всею правдой! Кромѣ того, что вы отлично спали, вы еще приняли дозу опіуму, сэръ, предъ тѣмъ какъ лечь въ постель. Что же теперь вы скажете о медицинѣ-то?»

Возвративъ рукопись Ездрѣ Дженнингсу, я прежде всего весьма естественно пришедъ въ восторгъ отъ той ловкости, съ которою онъ выработалъ эту гладкую и законченную ткань изъ перепутанной пасьмы. Я хотѣлъ-было выразить свое удивленіе въ нѣсколькихъ словахъ, но онъ скромно перебилъ ихъ, спросивъ, согласенъ ли его выводъ изъ этихъ записокъ съ моимъ.

— Увѣрены ли вы подобно мнѣ, оказалъ онъ, — что во всѣхъ вашихъ поступкахъ вечеромъ, въ день рожденія миссъ Вериндеръ, вы дѣйствовали подъ вліяніемъ опіума?

— Я слишкомъ мало знаю о вліяніи опіума, чтобъ имѣть свое мнѣніе, отвѣтилъ я. — Я могу только слѣдить за вашимъ и убѣждаюсь, что вы правы.

— Очень хорошо. Слѣдующій вопросъ вотъ въ чемъ. Вы теперь убѣждены, я также убѣжденъ, но какъ вамъ убѣдитъ другихъ?

Я показалъ ему на двѣ рукописи, лежавшіе предъ нами на столѣ. Ездра Дженнингсъ покачалъ головой.

— Безполезно, мистеръ Блекъ! Совершенно безполезно въ силу трехъ неопровержимыхъ доводовъ. Вопервыхъ, эти замѣтки была сдѣланы при условіяхъ, совершенно чуждыхъ большинству людей. Вотъ вамъ одно уже не въ пользу ихъ! Вовторыхъ, эти замѣтки представляютъ собой медицинскую метафизическую теорію. Опять не въ пользу ихъ! Втретьихъ, эти замѣтки сдѣланы мною, ничто, кромѣ моего заявленія, не удостовѣряетъ, что это не поддѣлка. Припомните что я вамъ говорилъ на болотѣ и подумайте, много ли стоитъ мое заявленіе. Нѣтъ! относительно свѣтскаго приговора замѣтки мои имѣютъ лишь слѣдующую цѣну. Надо возстановить вашу невинность, ну, вотъ онѣ и показываютъ какъ это сдѣлать. Мы должны подтвердить ваше убѣжденіе опытомъ, и подтвердите его вы.

— Какимъ образомъ? спросилъ я.

Онъ быстро наклонился ко мнѣ черезъ столъ, раздѣлявшій васъ.

— Рѣшитесь ли вы на смѣлый опытъ?

— Я готовъ на все чтобы разсѣять подозрѣніе, которое тяготѣетъ надо мной.

— Готовы ли вы подвергнуться на время нѣкоторому разстройству?

— Какому угодно, безъ разбора.

— Послѣдуете ли вы неуклонно моему совѣту? Онъ можетъ выставить васъ на посмѣшище глупцамъ; онъ можетъ вызвать увѣщанія по стороны друзей, которыхъ мнѣнія вы обязаны уважать….

— Скажите что дѣлать? нетерпѣливо воскликнулъ я. — Я сдѣлаю это, будь что будетъ.

— Вотъ что вы сдѣлаете, мистеръ Блекъ, отвѣтилъ онъ, — вы украдете алмазъ вторично, безсознательно, въ присутствіи свидѣтелей, которыхъ показанія будутъ неоспоримы.

Я задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Пробовалъ заговорить и только глядѣлъ на него.

— Я думаю, что это можно сдѣлать, продолжилъ онъ, — и это будетъ сдѣлано, если только вы поможете мнѣ. Постарайтесь успокоиться, сядьте, и выслушайте, что я вамъ скажу. Вы опять начали курить, я это видѣлъ самъ. Давно ли вы начали?

— Скоро годъ.

— Какъ же вы курите, больше или меньше прежняго?

— Больше.

— Можете ли вы снова бросить эту привычку? только разомъ, какъ прежде бросили.

Я начиналъ смутно догадываться куда онъ мѣтитъ.

— Брошу съ этой же минуты, отвѣтилъ я.

— Если послѣдствія будутъ тѣ же, что въ іюнѣ прошлаго года, сказалъ Ездра Дженнингсъ, — если вы опять станете страдать безсонницей, какъ страдали тогда, мы выиграемъ первый шагъ. Состояніе вашихъ нервовъ будетъ нѣсколько сходно съ тѣмъ, въ которомъ они находилась въ день рожденія миссъ Вериндеръ. Если намъ удастся хоть приблизительно возобновить домашнюю обстановку, окружавшую васъ въ то время, и если вамъ удастся занять вашъ умъ различными вопросами относительно алмаза, волновавшими васъ въ прежнее время, то вы придете приблизительно въ то же самое тѣлесное и душевное состояніе, въ которомъ опіумъ захватилъ васъ прошлаго года. Въ такомъ случаѣ мы можемъ питать весьма основательную надежду на то, что вторичный пріемъ его повлечетъ за собой въ большей или меньшей степени повтореніе тѣхъ же самыхъ послѣдствій. Вотъ мое предложеніе въ нѣсколькихъ словахъ, на скорую руку. Теперь вы увидите чѣмъ оно оправдывается.

Онъ взялъ одну изъ лежавшихъ возлѣ него книгъ и развернулъ ее на страницѣ, заложенной полоской бумаги.

— Не думайте, что я стану докучать вамъ лекціей физіологіи, оказалъ онъ:- я считаю своею обязанностью ради насъ обоихъ доказать, что прошу васъ подвергнуться этому опыту не въ силу какой-нибудь теоріи собственнаго изобрѣтенія. Взглядъ мой оправдывается общепринятыми основаніями и признанными авторитетами. Подарите мнѣ пять минутъ вниманія, а я покажу вамъ, что мое предложеніе, при всей кажущейся фантастичности его, освящается наукой. Вотъ, вопервыхъ, физіологическій принципъ, на основаніи котораго я дѣйствую, изложенный самимъ докторомъ Карпентеромъ. Прочтите про себя.

Онъ подалъ мнѣ полоску бумаги, заложенную въ книгу. На ней была написаны слѣдующія строки:

«По многомъ основаніямъ можно думать, что всякое чувственное впечатлѣніе, однажды воспринятое познавательною способностью, отмѣчается, такъ сказать, въ мозгу, и можетъ воспроизводиться въ послѣдствіи, хотя бы умъ и не сознавалъ его присутствія въ теченіи всего промежуточнаго времени.

— Ясно ли до сихъ поръ? спросилъ Ездра Дженнингсъ.

— Совершенно ясно.

Онъ подвинулъ ко мнѣ развернутую книгу и указалъ параграфъ, подчеркнутый карандашомъ.

— Теперь, сказалъ онъ, — прочтите вотъ этотъ отчетъ объ одномъ случаѣ, по-моему, прямо относящемся къ нашему положенію и къ опыту, на который я васъ подбиваю. Прежде всего замѣтьте, мистеръ Блекъ, что я ссылаюсь на величайшаго изъ англійскихъ физіологовъ. У васъ въ рукахъ физіологія человѣка, сочиненіе доктора Элліотсона; а случай, приводимый докторомъ, подтверждается извѣстнымъ авторитетомъ мистера Комба.

Указанный мнѣ параграфъ содержалъ въ себѣ слѣдующее:

«Докторъ Абель сообщалъ мнѣ», пишетъ мистеръ Комбъ, — «объ одномъ Ирландцѣ, который состоялъ носильщикомъ при магазинѣ и въ трезвомъ состояніи забывалъ что онъ дѣлалъ пьяный; но выпивъ снова, припоминалъ поступки совершенные имъ во время прежняго опьяненія. Однажды, будучи пьянъ, онъ потерялъ довольно цѣнный свертокъ, а протрезвясь, не могъ дать о немъ никакого отчета. Въ слѣдующій же разъ, какъ только напился, тотчасъ вспомнилъ, что оставилъ свертокъ въ одномъ домѣ, гдѣ тотъ, на неимѣніемъ на немъ адреса, и хранился въ цѣлости, пока за нимъ не зашли.»

— И это ясно? спросилъ Ездра Дженнингсъ.

— Какъ нельзя болѣе.

Онъ заложилъ полоску бумаги обратно и закрылъ книгу.

— Теперь вы убѣждены, что я говорилъ не безъ авторитета для своей поддержки? спросилъ онъ:- если же нѣтъ еще, то мнѣ стоитъ только пойдти къ этимъ полкамъ, а вамъ останется лишь прочесть параграфы, какія я вамъ указку.

— Я совершенно увѣренъ, сказалъ я:- безъ всякаго дальнѣйшаго чтенія.

— Въ такомъ случаѣ, мы можемъ вернуться къ тому, что васъ лично интересуетъ въ этомъ дѣлѣ. Я считаю своимъдолгомъ заявить вамъ все, что можно сказать противъ вашего опыта, равно какъ и въ пользу его. Еслибы въ нынѣшнемъ году мы могли воспроизвести условія вашей болѣзни точь-въ-точь, какъ они были прошлаго года, то физіологія порукой, что мы достигли бы того же самаго результата. Но это, надо сознаться, просто невозможно. Мы можемъ надѣяться лишь на приблизительное воспроизведеніе условій, и если намъ не удастся возвратить васъ въ прежнее состояніе, то попытка наша пропала. Если же вамъ это удастся, — а я надѣюсь на успѣхъ, — тогда вы повторите свои поступки въ ночь послѣ дня рожденія по крайней мѣрѣ на столько, что убѣдите всѣхъ разсудительныхъ людей въ своей невинности, нравственной разумѣется, относительно покражи алмаза. Кажется, теперь, мистеръ Блекъ, я поставилъ вопросъ по всѣхъ сторонъ его возможно ясно. Если же осталось еще нѣчто неразъясненное, укажите мнѣ, и я разъясню вамъ, если это возможно.

— Я совершенно понимаю все, что вы объяснили мнѣ, сказалъ я:- но, признаюсь, меня озадачиваетъ одинъ пунктъ, котораго вы мнѣ еще не разъяснили.

— Какой же это?

— Я не понимаю самого дѣйствія опіума. Я не понимаю, какъ я могъ ходить внизъ по лѣстницѣ и вдоль по корридорамъ, отворять и задвигать ящики коммода и снова вернуться въ свою комнату. Все это проявленіе дѣятельныхъ силъ. Я думалъ, что опіумъ сначала одуряетъ, а потомъ клонитъ ко сну.

— Это общее заблужденіе насчетъ опіума, мистеръ Блекъ! Въ настоящую минуту я служу вамъ своимъ умомъ (какой есть) подъ вліяніемъ дозы опіума вдесятеро сильнѣйшей нежели данная вамъ мистеромъ Канди. Но не полагайтесь на мой авторитетъ даже въ личномъ моемъ опытѣ. Я предвидѣлъ ваше возраженіе, а опять таки запасся безпристрастнымъ свидѣтельствомъ, которое будетъ имѣть надлежащій вѣсъ въ вашихъ глазахъ и въ глазахъ вашихъ друзей.

Онъ подалъ мнѣ вторую изъ двухъ лежавшихъ на столѣ книгъ.

— Вотъ, сказалъ онъ:- пресловутыя Признанія англійскаго изтребителя опіума! Возьмите книгу съ собой и прочтите. На отмѣченной мною страницѣ вы увидите, что де-Квинсей, когда ему случалось, какъ онъ выражается, «не въ мѣру хватать опіуму», или шелъ въ раекъ опернаго театра наслаждаться музыкой, или въ субботніе вечера шлялся по лондонскимъ рынкамъ и съ любопытствомъ сдѣлалъ за всѣми плутнями и продѣлками бѣдняковъ, промышлявшихъ себѣ воскресный обѣдъ. Этого довольно для доказательства способности къ дѣятельнымъ занятіямъ и передвиженію съ мѣста на мѣсто подъ вліяніемъ опіума.

— Въ этомъ отношеніи я удовлетворенъ вашимъ отвѣтомъ, сказалъ я, — но я не вижу въ немъ, какъ именно дѣйствовалъ опіумъ на меня самого.

— Постараюсь отвѣтить на это въ нѣсколькихъ словахъ, сказалъ Ездра Дженнингсъ;- дѣйствіе опіума, въ большинствѣ случаевъ, заключается въ двухъ вліяніяхъ: сначала возбудительномъ, а потомъ усыпляющемъ. Подъ вліяніемъ возбужденія, послѣдніе и самыя живыя впечатлѣнія, оставшіяся въ умѣ вашемъ, — именно впечатлѣнія, касавшіяся алмаза, — при болѣзненно раздраженномъ состояніи вашихъ нервовъ, весьма вѣроятно, должны были преобладать въ мозгу и подчинить себѣ вашъ разсудокъ вмѣстѣ съ волей, точь-въ-точь какъ ихъ подчиняетъ себѣ обыкновенное сновидѣніе. Мало-по-малу, подъ этимъ вліяніемъ, опасенія за цѣлость алмаза, ощущаемыя вами въ теченіе дня, стали весьма способны развиться изъ сомнѣній въ положительную увѣренность, побудить васъ къ дѣятельной попыткѣ предохранить драгоцѣнность, направить васъ съ этою цѣлью въ ту комнату, куда вы входили, и руководить васъ по ящикамъ коммода, пока вы не нашли того, въ которомъ лежалъ камень. Въ опьяненіи опіумомъ вы все это могли сдѣлать. Позже, когда усыпляющее вліяніе его стало брать верхъ надъ возбудительнымъ, вы понемногу начали приходить въ оцѣпѣненіе и столбнякъ. Еще позднѣе вы впали въ глубокій сонъ. Когда же настало утро, и вы проспались отъ опіума, то проснулись въ совершенномъ невѣдѣніи своихъ поступковъ за-ночь, словно вы прожили это время у антиподовъ. Достаточно ли я разъяснилъ вамъ, до сихъ поръ?

— Вы настолько разъяснили мнѣ, сказалъ я, — что я попрошу васъ продолжать. Вы показали мнѣ, какъ я вошелъ въ комнату и взялъ алмазъ. Но миссъ Вериндеръ видѣла, какъ я вышедъ изъ комнаты съ алмазомъ въ рукѣ. Можете ли вы прослѣдить мои дѣйствія съ этой минуты? Можете ли вы угадать, что я сдѣлалъ вслѣдъ затѣмъ?

— Вотъ къ этому-то я, и веду теперь, возразилъ онъ:- это еще вопросъ, не пригодится ли опытъ, — предлагаемый мной въ видѣ средства возстановить вашу невинность, — въ то же время какъ средство для розыска пропавшаго алмаза. Выйдя изъ гостиной миссъ Вериндеръ, съ алмазомъ въ рукѣ, вы, по всей вѣроятности, вернулась въ свою комнату….

— Да? И что же затѣмъ?

— Очень возможно, мистеръ Блекъ, — я не смѣю высказаться утвердительнѣе, — что мысль о сохраненіи алмаза весьма естественно и послѣдовательно привела васъ къ мысли спрятать алмазъ, и вы спрятали его гдѣ-нибудь въ вашей спальнѣ. Въ такомъ случаѣ происшествіе съ ирландскимъ носильщикомъ можетъ повториться и съ вами. Подъ вліяніемъ вторичнаго пріема опіума, вы, пожалуй, вспомните мѣсто, въ которомъ спрятали алмазъ подъ вліяніемъ перваго пріема.

Теперь настала моя очередь просвѣщать Ездру Дженнингса. Я прервалъ его на этихъ словахъ.

— Вы разчитываете, сказалъ я, — на результатъ, котораго быть не можетъ. Алмазъ въ настоящее время находится въ Лондонѣ.

Онъ вздрогнулъ и поглядѣлъ на меня съ величайшимъ удивленіемъ.

— Въ Лондонѣ? повторилъ онъ:- какъ же онъ попалъ въ Лондонъ изъ дома леди Вериндеръ?

— Этого никто не знаетъ.

— Вы собственноручно вынесли его изъ комнаты миссъ Вериндеръ. Какъ же его взяли у васъ?

— Я понятія не имѣю, какъ его у меня взяли.

— Видѣли вы его, проснувшись поутру?

— Нѣтъ.

— Мистеръ Блекъ! Тутъ, кажется, надо кое-что разъяснить. Смѣю ли я спросить, почему вы знаете, что алмазъ въ настоящее время находится въ Лондонѣ?

Этотъ самый вопросъ я предлагалъ мистеру Броффу, производя первыя изслѣдованія о Лунномъ камнѣ, по возвращеніи моемъ въ Англію. Поэтому, отвѣчая Ездрѣ Дженнингсу, я повторилъ только слышанное мною изъ собственныхъ устъ адвоката и уже извѣстное читателю.

Онъ явно высказалъ, что не удовлетворенъ моимъ отвѣтомъ.

— Со всѣмъ должнымъ уваженіемъ къ вамъ, оказанъ онъ, — и къ мистеру Боффу, я все-таки держусь того мнѣнія, которое сейчасъ выразилъ. Я очень хорошо знаю, что оно основывается на одномъ предположеніи. Простите, если я напомню вамъ, что и ваше мнѣніе также на одномъ предположеніи основано.

Этотъ взглядъ на дѣло былъ для меня совершенно вонъ. Я съ нетерпѣніемъ ждалъ чѣмъ онъ оправдаетъ его.

— Я предполагаю, продолжилъ Ездра Дженнингсъ, — что вліяніе опіума, побудивъ васъ овладѣть алмазомъ съ цѣлію обезпеченія его цѣлости, могло точно также побудить насъ спрятать его, съ тою же цѣлью, гдѣ-нибудь въ своей комнатѣ. А вы предполагаете, что индѣйскіе заговорщики никоимъ образомъ не могла ошибаться. Индѣйцы пошли за алмазомъ въ домъ мистера Локера, а поэтому алмазъ непремѣнно долженъ быть у мистера Локера въ рукахъ! Есть ли у васъ какое-нибудь доказательство хоть бы того, что алмазъ дѣйствительно увезли въ Лондонъ? Вы даже не можете догадаться какъ или кѣмъ онъ былъ взятъ имъ дома леди Вериндеръ! А чѣмъ вы докажете, что онъ точно заложенъ мистеру Локеру? Онъ заявляетъ, что никогда и не слыхивалъ о Лунномъ камнѣ, и въ распискѣ его банкира ничего не видно, кромѣ пріема драгоцѣнности высокой стоимости. Индѣйцы полагаютъ, что мистеръ Локеръ лжетъ, — и вы опять таки полагаете, что Индѣйцы правы. Въ защиту своего взгляда я говорю только, что онъ возможенъ. Можете ли вы, основываясь на логикѣ или на законѣ, оказать нѣчто большее въ защиту вашего взгляда, мистеръ Блекъ?

Вопросъ былъ поставленъ твердо и, — нечего спорить — вполнѣ справедливо.

— Сознаюсь, что вы озадачили меня, отвѣтилъ я. — Вы ничего не имѣете противъ того, чтобъ я написалъ къ мистеру Броффу и сообщалъ ему сказанное вами?

— Напротивъ, я буду весьма радъ, если вы напишете мистеру Броффу. Посовѣтовавшись съ его опытностью, мы, пожалуй, увидимъ все дѣло въ иномъ свѣтѣ. Теперь же возвратимся къ нашему опыту съ опіумомъ. Итакъ, рѣшено, что вы съ этой минуты бросаете привычку курить?

— Бросаю съ этой минуты.

— Это первый шагъ. Второе — надо воспроизвести, какъ можно приблизительнѣе, домашнюю обстановку, окружавшую васъ въ прошломъ году.

Какъ же это сдѣлать? Леди Вериндеръ умерла. Мы съ Рахилью безвозвратно разошлись до тѣхъ поръ, пока на мнѣ будетъ лежать подозрѣніе въ кражѣ. Годфрей Абдьвайтъ находился въ отсутствіи, путешествуя на континентѣ. Просто невозможно было собрать бывшихъ въ домѣ въ то время, когда я провелъ въ немъ послѣднюю ночь. Заявленіе этого препятствія, повидимому, не смутило Ездру Дженнингса. Онъ оказалъ, что придаетъ весьма мало значенія сбору этихъ людей, имѣя въ виду всю тщету надежды сызнова поставить ихъ въ разнообразныя положенія, какія занимали они относительно меня въ прошлое время. Но съ другой стороны, онъ считалъ существеннымъ залогомъ успѣха опыта, чтобъ я былъ окруженъ тѣми же самыми предметами, которые окружали меня въ послѣднюю мою побывку въ томъ домѣ.

— Важнѣе всего, сказалъ онъ, — чтобы вы спали въ той же комнатѣ, гдѣ ночевали въ день рожденія, и чтобъ она была точно такъ же меблирована. Лѣстница, корридоры и гостиная миссъ Вериндеръ должны быть возобновлены въ томъ же видѣ, какъ были при васъ. Въ этомъ отдѣленіи дома безусловно необходимо, мистеръ Блекъ, поставить на прежнее мѣсто всю мебель, которую теперь когда оттуда вынесли. Вы напрасно пожертвуете своими сигарами, если мы не получимъ на это позволенія миссъ Вериндеръ.

— Кто же долженъ обратиться къ ней за позволеніемъ спросилъ я.

— А вамъ развѣ нельзя?

— И думать нечего. Послѣ того что произошло между ними относительно пропажи алмаза, я не могу ни видѣть ее, ни писать къ ней, пока дѣла обстоятъ попрежнему.

Ездра Дженнингсъ помолчалъ и подумалъ съ минуту.

— Смѣю ли я предложить вамъ одинъ щекотливый вопросъ? проговорилъ онъ.

Я сдѣлалъ ему знакъ продолжать.

— Справедливо ли я предполагаю, мистеръ Блекъ (судя по двумъ-тремъ словамъ, которыя вы проронили), что вы питали не совсѣмъ обыкновенное участіе къ миссъ Вериндеръ въ прежнее время?

— Совершенно справедливо.

— Отвѣчали ль вамъ на это чувство?

— Отвѣчали.

— Какъ вы думаете, не будетъ ли миссъ Вериндеръ сильно заинтересована въ попыткѣ возстановить вашу невинность?

— Я въ этомъ увѣренъ.

— Въ такомъ случаѣ и напишу къ миссъ Вериндеръ, если вы мнѣ позволите.

— Сообщивъ ей о предложеніи, которое вы мнѣ сдѣлали?

— Сообщивъ ей о всемъ происшедшемъ сегодня между нами.

Нѣтъ нужды говорить, что я съ жаромъ принялъ предложенную мнѣ услугу.

— Я еще успѣю написать съ нынѣшнею почтой, сказалъ онъ, взглянувъ на часы:- не забудьте запереть сигары, когда вернетесь въ свою гостинницу! Завтра поутру я зайду освѣдомиться, каково проведете вы ночь.

Я сталъ прощаться съ нимъ и попробовалъ выразиться искреннюю благодарность за его доброту. Онъ тихо пожалъ мнѣ руку.

— Припомните что я говорилъ вамъ на болотѣ, сказалъ онъ: — если мнѣ удастся оказать вамъ услугу, мистеръ Блекъ, для меня это будетъ какъ бы послѣдній проблескъ солнца на вечерней зарѣ долгаго и пасмурнаго дня.

Мы разстались. То было пятнадцатое іюня. Событія слѣдующихъ десяти дней, — всѣ до одного болѣе или менѣе касающіяся опыта, пассивнымъ предметомъ котораго былъ я, — записаны, по мѣрѣ того какъ происходили, въ дневникѣ помощника мистера Канди. На страницахъ, писанныхъ Ездрою Джениннгсомъ, ничто не утаено, ничто не забыто. Пусть же Ездра Дженнингсъ и разкажетъ теперь, какъ произведенъ былъ опытъ съ опіумомъ и чѣмъ онъ кончился.

Разказъ 4-ый. Извлечено изъ дневника Ездры Дженнингса