– Да, мисс.
– Где он сейчас?
Услышав голоса внизу на террасе, я выглянул в окно и увидел обоих джентльменов, гуляющих вместе. Отвечая вместо дочери, я сказал:
– Мистер Фрэнклин на террасе, мисс.
Не говоря больше ни слова, не удостоив инспектора, попытавшегося было заговорить с ней, даже взгляда, бледная как смерть и погруженная в свои мысли, мисс Рэчел вышла из комнаты и спустилась к кузенам на террасу.
Считайте это признаком неуважения и дурных манер, но я ни за что в жизни не мог отказаться от того, чтобы выглянуть из окна на мисс Рэчел и джентльменов. Юная леди прямиком подошла к мистеру Фрэнклину, будто не замечая вовсе мистера Годфри, который немедленно удалился, оставив их наедине. Она сказала мистеру Фрэнклину что-то очень резкое. Вся сцена заняла мало времени, и слова ее, судя по выражению лица мистера Фрэнклина, поразили его до глубины души. Оба еще стояли на террасе, когда там же появилась миледи. Мисс Рэчел заметила ее, бросила еще несколько слов и внезапно, не дожидаясь матери, вернулась в дом. Миледи была удивлена и, заметив, что мистер Фрэнклин тоже удивлен, заговорила с ним. Мистер Годфри тоже подошел и подключился к разговору. Мистер Фрэнклин шел между ними, очевидно рассказывая им, что произошло, однако и миледи, и мистер Годфри вдруг остановились, как громом пораженные. Больше я ничего не увидел – дверь в кабинет резко распахнулась. Мисс Рэчел прошла в свою спальню, взбешенная и злая, с яростью в глазах и румянцем на щеках. Мистер инспектор опять попытался задать ей вопрос.
– Я вас не вызывала! – оборвала она его. – Вы мне не нужны. Мой алмаз не вернуть. Ни вы и никто другой его не найдут!
С этими словами она ушла к себе и закрыла дверь на ключ. Пенелопа, стоявшая к двери ближе всех, услышала, как мисс Рэчел, оставшись одна, тут же разрыдалась.
То гнев, то слезы! Что это означало?
Главному инспектору я объяснил: это означало, что мисс Рэчел расстроена пропажей драгоценного камня. Заботясь о семейной чести, я был огорчен несдержанностью юной госпожи, пусть даже в отношении офицера полиции, и постарался насколько можно ее выгородить. В душе я был озадачен неуместным языком и поведением мисс Рэчел настолько, что не находил слов. Из сказанного ей на пороге спальни я сделал единственно возможный вывод: появление в доме полиции смертельно оскорбило ее, а изумление мистера Фрэнклина на террасе вызвано тем, что она прямо об этом ему заявила (как человеку, принимавшему самое деятельное участие в вызове полиции). Если моя догадка верна, то по какой причине, потеряв алмаз, она возражала против присутствия в доме людей, назначение которых состояло в его розыске и возвращении? И откуда, черт возьми, ей знать, что Лунный камень никогда не найдут?
В сложившейся обстановке нечего было и надеяться, чтобы хоть кто-то в доме мог ответить на эти вопросы. Мистер Фрэнклин, похоже, считал делом чести не делиться тем, что услышал на террасе от мисс Рэчел, ни с кем из прислуги, даже с таким старым слугой, как я. Мистер Годфри как джентльмен и член семьи, возможно, был облечен доверием мистера Фрэнклина, но, как и положено, соблюдал конфиденциальность. Миледи, несомненно, тоже знала тайну разговора и была единственной, кого мисс Рэчел допускала к себе, однако открыто признавала, что не понимает, почему дочь так себя ведет.
– Ты бесишь меня, когда говоришь об алмазе! – Материнского авторитета хватило лишь на то, чтобы выжать из мисс Рэчел эту фразу.
Итак, мы зашли в тупик и с мисс Рэчел, и с Лунным камнем. В первом случае миледи была бессильна нам помочь. Во втором (как вы сами вскоре увидите) мистер Сигрэв быстро приближался к состоянию, в котором оставалось только развести руками.
Обшарив весь «будуар» и не обнаружив никаких следов на мебели, наш знаток обратился за советом ко мне, интересуясь, кто из слуг знал, а кто нет, где алмаз был оставлен на ночь.
– Я знал, сэр, – сказал я. – Еще знал лакей Самюэль, потому что находился в зале, когда обсуждался вопрос хранения алмаза. Моя дочь, как уже сказала вам, тоже знала. Или она, или Самюэль могли обмолвиться об этом другим слугам или же другие слуги сами могли невольно подслушать разговор через боковые двери залы, которые были открыты и выходили на лестницу черного входа. В сущности, любой в доме мог знать, где ночью лежал алмаз.
Мой ответ очертил слишком широкое поле для подозрений, поэтому мистер инспектор попытался его сократить, задавая наводящие вопросы о характере слуг.
Я тотчас подумал о Розанне Спирман. Однако подозревать бедняжку в краже было для меня и неуместно, и нежелательно – за все время ее честность не вызвала у меня ни малейших сомнений. Надзирательница исправительного дома рекомендовала ее миледи как искренне раскаявшуюся и полностью заслуживающую доверия девушку. Пусть главный инспектор первым найдет повод, чтобы ее заподозрить, – только в этом случае я был бы обязан рассказать ему, как Розанна попала на службу к моей хозяйке.
– Все наши люди имеют превосходный характер, – сказал я. – Все они заслуживают доверие, которое им оказывает хозяйка дома.
После этого мистеру Сигрэву ничего не оставалось, как самому начать проверку репутации слуг.
Их опросили одного за другим. Один за другим они сообщили, что им нечего сказать, сделав это (по крайней мере, в случае женщин) многословно и с большим недовольством из-за того, что их не впускают в собственные спальни. Всех их отправили обратно по местам на первый этаж и только Пенелопу вызвали на второй допрос.
Гневная вспышка моей дочери в «будуаре» и та готовность, с какой она решила, что ее подозревают, похоже, произвели на инспектора Сигрэва негативное впечатление. Ему также не давало покоя то, что Пенелопа была последней, кто видел алмаз ночью. После окончания второго допроса дочь вне себя прибежала ко мне. У нее больше не оставалось сомнений, что офицер полиции, по сути, объявил ее воровкой! Я не мог поверить, что он оказался таким (выражаясь словами мистера Фрэнклина) ослом. Хотя инспектор ничего не говорил вслух, то, как он смотрел на мою дочь, оставляло неприятный осадок. Я поднял на смех бедную Пенелопу, выдав ее обиду за несерьезную мелочь, чем она, разумеется, и являлась. Но в душе, боюсь, сам по-глупому негодовал. Инспектор, признаться, испытывал мою выдержку. Дочь, закрыв лицо фартуком, села в углу, совершенно убитая горем. Вы скажете: ну и глупо. Могла бы не спешить, дождаться официального обвинения. Будучи человеком такого же склада, как вы, я, пожалуй, соглашусь. И все-таки мистеру главному инспектору следовало помнить… неважно, что ему следовало помнить. Пошел он к черту!
Следующий и последний шаг следствия, как говорится, довел положение до белого каления. Офицер в моем присутствии опросил миледи. Уведомив ее, что алмаз скорее всего взял кто-то из домашних, он испросил разрешения на немедленный обыск комнат и сундуков прислуги. Моя добрая госпожа, как великодушная, высокородная дама, не позволила обращаться с нами как с жуликами.
– Я ни за что не соглашусь отплатить подобным образом моим верным слугам, – сказала она, – за их работу в этом доме.
Мистер инспектор поклонился, глянув в моем направлении, словно хотел сказать: «Зачем вы меня вызывали, если не даете мне свободы действий?» Как старший над слугами, я в интересах справедливости счел, что мы не должны злоупотреблять великодушием хозяйки.
– Мы благодарим вас, ваша светлость, – сказал я, остановив главного инспектора на выходе, – но просим вашего дозволения поступить, как того заслуживает дело, и отдать ключи мистеру инспектору. Если пример подаст Габриэль Беттередж, ему последуют и остальные слуги – я это гарантирую. Вот мои собственные ключи!
Миледи взяла меня за руку и со слезами на глазах поблагодарила. Господи, как много я дал бы в эту минуту за то, чтобы влепить главному инспектору Сигрэву затрещину, от которой бы он полетел на пол!
Как я и обещал, остальные слуги последовали моему примеру, с крайним, разумеется, недовольством, но без возражений. Надо было видеть, с каким выражением женщины смотрели на роющихся в их вещах полицейских. Повариха смотрела на мистера инспектора так, будто была готова живьем зажарить его в духовке, а остальные женщины – съесть, когда он изжарится.
Обыск закончился. Естественно, ни самого алмаза, ни намека на алмаз нигде не обнаружилось, поэтому главный инспектор Сигрэв уединился в моей каморке, дабы взвесить дальнейшие шаги. Он со своими людьми пробыл в доме несколько часов, но ни на дюйм не приблизился к пониманию того, как был похищен алмаз и кого следует подозревать.
Пока полицейский в одиночестве раздумывал, меня позвали к мистеру Фрэнклину в библиотеку. К моему невыразимому удивлению, как только моя рука коснулась дверной ручки, дверь вдруг открылась изнутри и мне навстречу вышла Розанна Спирман!
После того как в библиотеке утром подмели и навели порядок, ни первой, ни второй горничной в это время дня там нечего было делать. Я остановил Розанну Спирман и на месте призвал ее к ответу за нарушение домашней дисциплины.
– Что тебе понадобилось в библиотеке в такую пору? – спросил я.
– Мистер Фрэнклин Блэк обронил наверху кольцо. Я пришла в библиотеку отдать его. – Лицо девушки вспыхнуло. Она удалилась, откинув голову назад и с таким важным видом, что я не нашелся, что сказать. События в доме, несомненно, в какой-то степени взбудоражили всю женскую прислугу, однако никто из них не отклонялся от своего обычного поведения, как это только что сделала Розанна.
Когда я вошел, мистер Фрэнклин что-то писал, сидя за столом, и немедленно попросил отвезти его на железнодорожную станцию. По первым же звукам его голоса я определил, что он вновь повернулся к нам своей решительной стороной. Ватный человек исчез, в моих ушах снова звенела сталь.
– Едете в Лондон, сэр?
– Еду отправить телеграмму в Лондон. Я убедил тетю, что нам нужен сыщик поумнее главного инспектора Сигрэва, и заручился ее разрешением телеграфировать моему отцу. Он знаком с начальником лондонской полиции, и тот может подобрать нужного человека, способного раскрыть загадку украденного алмаза. Кстати, о загадках… – сказал мистер Фрэнклин, понижая голос. – Прежде чем вы пойдете на конюшню, должен вам еще кое-что сообщить. Пока никому не говорите ни слова, но либо у Розанны Спирман что-то не в порядке с головой, либо она знает о Лунном камне больше, чем от нее можно ожидать.