Явившись в храм Фемиды после окончания допроса, чтобы узнать, нет ли новых распоряжений, я застал сержанта за прежним делом – глядя в окно, он насвистывал себе под нос «Последнюю розу лета».
– Что-нибудь открылось, сэр?
– Если Розанна Спирман попросит отгул, – сказал сержант, – отпустите ее, но сначала сообщите мне.
Не стоило мне молоть языком о Розанне и мистере Фрэнклине! Яснее ясного: несчастная девушка, как я ни старался этому помешать, все же навлекла на себя подозрения сержанта Каффа.
– Надеюсь, вы не думаете, что Розанна замешана в пропаже алмаза? – отважился спросить я.
Уголки рта сержанта меланхолично покривились. Он внимательно посмотрел мне в лицо, как давеча в саду.
– Пожалуй, лучше ничего не говорить, мистер Беттередж. А то еще потеряете голову во второй раз.
Я засомневался, таким уж ли крепким орешком оказался для знаменитого Каффа. Облегчение принес стук в дверь – повариха прибыла сообщить: Розанна Спирман действительно просила разрешения взять отгул и все по той же причине – головная боль и необходимость подышать свежим воздухом. По знаку сержанта я сказал «да».
– Какой дорогой слуги покидают усадьбу? – спросил он, когда повариха ушла. Я показал.
– Заприте дверь вашей комнаты, – попросил сержант. – Если кто-нибудь спросит меня, скажите, что сижу здесь и собираюсь с мыслями. – Он еще раз скривил губы и ушел.
Столкнувшись с такими обстоятельствами, я, снедаемый любопытством, решил сам кое-что выяснить.
Подозрения сержанта Каффа к Розанне, очевидно, основывались на каких-то сведениях, которые он получил во время допроса слуг. Дольше других на допросе задержались только две другие служанки (не считая самой Розанны) – личная горничная миледи и первая горничная. Они же с самого начала больше всех ополчились против несчастной девушки. Придя к такому выводу, я подошел к ним словно невзначай в людской и, увидев, что разносят чай, немедленно примкнул к чаепитию. (Примечание: напоите женщину чаем, и она будет трещать, как лампа, в которую подлили масла.)
Вступление в заговор с чайником принесло свои плоды. Полчаса спустя я знал не меньше самого сержанта.
Ни горничная миледи, ни первая горничная, похоже, не купились на болезнь Розанны накануне. Эти две чертовки – прошу меня извинить, но как еще назвать ехидных бабенок – после обеда в четверг по очереди периодически тайком бегали наверх и пробовали дверь Розанны – она была заперта. Стучали – никто не отвечал. Подслушивали – внутри ни звука. Когда Розанна спустилась к чаю и ее снова отправили в постель по нездоровью, обе чертовки еще раз обнаружили, что дверь заперта. Заглянули в замочную скважину – ее чем-то заткнули. В полночь под дверью был виден свет, а в четыре утра внутри потрескивал огонь. (Огонь! В спальне служанки в июньскую ночь!) Все это они выложили сержанту Каффу, который отблагодарил их за готовность дать показания кислым, скептическим взглядом и дал ясно понять, что не верит ни одному их слову. Вот почему обе выдали такой неблагоприятный отзыв на выходе. По этой же причине (даже без учета чайного эффекта) они были готовы сколько угодно чесать языки на тему неблагодарности сержанта.
Лично познакомившись с уловками великого Каффа и поняв, что он настроился незаметно проследить за Розанной во время ее прогулки, я сделал вывод, что сыщик решил не показывать, насколько личная горничная миледи и первая горничная помогли ему своими показаниями. Они относились к тому типу женщин, которые, стоит их показания признать достоверными, тут же распустили бы хвост и могли наделать или наговорить такого, отчего Розанна Спирман мигом бы насторожилась.
На дворе стояла ясная летняя погода, я же ввиду того, какой оборот приняли события, чувствовал в душе жалость к бедной девушке и тревогу. Немного позже я направился в сторону кустов, где встретил мистера Фрэнклина. Проводив кузена на станцию, он имел длительную беседу с миледи. Она рассказала ему о непонятном отказе мисс Рэчел предоставить свой гардероб для осмотра. Мистера Фрэнклина эта беседа привела в такое уныние, что он шарахался от любых упоминаний о юной леди. В этот вечер впервые за все время он проявил характерный семейный норов.
– Ну что, Беттередж? – спросил он. – Как вам нравится атмосфера таинственности и подозрений, в которой мы все теперь живем? Помните то утро, когда я привез сюда Лунный камень? Клянусь богом, лучше бы я зашвырнул его в Зыбучие пески!
После этой вспышки он не продолжал разговора, пока снова не взял себя в руки. Мы молча бок о бок шли по дорожке минуту или две, прежде чем он спросил меня о сержанте Каффе. От мистера Фрэнклина невозможно было отделаться отговоркой о том, что сержант сидит в моей комнате и собирается с мыслями. Я в точности рассказал ему о последних событиях, в том числе о том, что обе горничные говорили о Розанне Спирман.
Ясный ум мистера Фрэнклина мгновенно ухватил направление, которое приняли подозрения сержанта.
– Не вы ли мне говорили, – сказал он, – что один из торговцев якобы видел Розанну вчера идущей во Фризингхолл в то время, когда ей полагалось находиться в своей комнате?
– Да, сэр.
– Если горничная моей тети и вторая служанка не врут, то словам торговца тоже можно верить. Приступ болезни не более чем дымовая завеса. У нее была какая-то неблаговидная причина, чтобы тайком побывать в городе. Запачканное платье принадлежит ей. А огонь, потрескивавший в четыре утра у нее в комнате, был разведен, чтобы его сжечь. Алмаз украла Розанна Спирман. Пойду расскажу тете, какой оборот приняло дело.
– Будьте добры, пока не ходите, – раздался сзади меланхоличный голос.
Мы быстро обернулись и встретились лицом к лицу с сержантом Каффом.
– Почему? – спросил мистер Фрэнклин.
– Потому, сэр, что, если вы скажете миледи, то она передаст ваши слова мисс Вериндер.
– Ну и что с того? – мистер Фрэнклин произнес это в приступе внезапной горячности, как будто сыщик смертельно оскорбил его.
– Вы полагаете, задавать мне такой вопрос разумно? Да еще в такую минуту? – спокойно ответил сержант.
Возникла пауза. Мистер Фрэнклин вплотную подступил к сыщику. Они посмотрели друг другу в глаза. Мистер Фрэнклин заговорил первым, понизив тон так же неожиданно, как прежде возвысил:
– Полагаю, вам известно, мистер Кафф, что вы ступаете на ненадежную почву?
– Я ступаю на ненадежную почву не в первый и даже не в сотый раз, – с прежним невозмутимым видом ответил сыщик.
– Вы хотите сказать, что запрещаете мне рассказывать тете о происшедшем?
– Я хочу сказать, с вашего позволения, сэр, что откажусь от дела, если вы сообщите о случившемся леди Вериндер или кому-либо еще без моего согласия.
Вопрос был решен. Мистеру Фрэнклину ничего не оставалось, как пойти на попятный. Он в недовольстве отвернулся и покинул нас.
Я слушал их и дрожал, не зная, кого подозревать и что думать. И все же сквозь смущение я четко видел две вещи: во-первых, по непонятной причине обмен резкостями между ними возник из-за мисс Рэчел. Во-вторых, оба прекрасно поняли друг друга, хотя никто из них ничего не пытался объяснить.
– Мистер Беттередж, – обратился ко мне сержант, – в мое отсутствие вы совершили глупый поступок. Вы сами решили провести небольшое расследование. В будущем прошу вас проводить расследования вместе со мной.
Он взял меня под руку и повел по дорожке в ту сторону, откуда пришел. Признаться, упрек я заслужил, однако я не собирался помогать ему расставлять капканы для Розанны Спирман – ни в коем случае. Воровка или нет, закон или не закон, я ее жалел.
– Что вы от меня хотите? – спросил я, останавливаясь и высвобождая руку.
– Расскажите немного о здешней местности – вот и все.
Просьбу о пополнении познаний в географии я отклонить не мог.
– Есть ли в этом направлении дорога, ведущая от дома к берегу моря? – Сержант указал на еловую посадку, выходящую к Зыбучим пескам.
– Да. Там есть дорога.
– Покажите.
В серых сумерках летнего вечера я и сержант Кафф, ступая рядом, направились к Зыбучим пескам.
Глава XV
Сержант, погрузившись в собственные мысли, хранил молчание, пока мы не вышли на плантацию елей, упирающуюся в Зыбучие пески. Тут он встрепенулся, как человек, принявший решение, и заговорил со мной.
– Мистер Беттередж, коль вы оказали мне честь сесть на весла в моей лодке и еще поможете мне, как я полагаю, в будущем, я не вижу смысла для нас обоих ходить вокруг да около и предлагаю подать пример откровенности с моей стороны. Вы решили не давать мне никаких сведений, изобличающих Розанну Спирман, потому что она хорошо вела себя по отношению к вам и потому что вы ее от души жалеете. Эта человечность делает вам честь, но в данном деле она абсолютно не к месту. Неприятности совершенно не грозят Розанне Спирман, если только я не предъявлю ей обвинение в пропаже алмаза на основании улик таких же очевидных, как нос на вашем лице.
– Вы хотите сказать, что миледи не подаст на нее в суд?
– Я хочу сказать, что ваша хозяйка не сможет подать на нее в суд. Розанна Спирман не более чем инструмент в руках другого лица, и ее не тронут, чтобы не навредить этому лицу.
Он говорил с серьезным видом, я не мог этого отрицать. Но что-то шевелилось в моих мыслях и не давало мне покоя.
– Вы можете назвать это лицо? – спросил я.
– А вы, мистер Беттередж?
– Нет.
Сержант Кафф остановился и смерил меня меланхоличным взглядом.
– Я всегда отношусь к человеческим слабостям со снисхождением, – сказал он. – В эту минуту я чувствую к вам, мистер Беттередж, особое снисхождение. А вы, руководствуясь теми же прекрасными побуждениями, чувствуете особое снисхождение к Розанне Спирман, не так ли? Вы случаем не знаете, не появился ли у нее недавно новый комплект белья?
Чего он добивался, подкинув невзначай этот необычный вопрос, я совершенно не мог себе представить. Не находя, чем правдивый ответ мог навредить Розанне, я сообщил, что девушка прибыла к нам с довольно скудным запасом белья и что миледи в награду за ее хорошее поведение (я сделал упор на хорошем поведении) чуть меньше двух недель назад подарила ей новый комплект.