Миледи огорошила меня так, что не выразить словами. Она мгновенно ответила:
– Да, устраивает.
– Фаэтон запряжен, – сказал сержант. – Счастливо оставаться.
Миледи приподняла руку и задержала сыщика на пороге.
– Я согласна апеллировать к добрым чувствам моей дочери, как вы предложили, – сказала она. – Однако я как мать имею право сама провести это испытание. Если угодно, оставайтесь здесь, а я съезжу во Фризингхолл.
Тут уже знаменитому Каффу пришлось разок в жизни, как случается с обычными людьми, потерять дар речи от изумления.
Миледи позвонила и распорядилась принести непромокаемые принадлежности. Дождь все еще хлестал не переставая. Закрытая карета, как известно, уехала во Фризингхолл с мисс Рэчел. Я попытался отговорить хозяйку от поездки, ссылаясь на непогоду. Куда там! Тогда я предложил ехать вместе с ней и держать над ней зонтик. Она не желала ничего слышать. Фаэтон приехал с грумом на козлах.
– Можете быть уверены, что я выполню обе задачи, – сказала миледи сержанту Каффу в передней. – Я проведу эксперимент с мисс Вериндер с такой же решительностью, как это сделали бы вы. И сообщу вам о результате лично или письмом до отправления последнего поезда в Лондон сегодня вечером.
С этими словами она села в фаэтон и, взяв вожжи в свои руки, укатила во Фризингхолл.
Глава XXII
После отъезда миледи у меня появилась свободная минута для сержанта Каффа. Я нашел его сидящим в углу передней, листающим записную книжку. Уголки его губ подозрительно загибались вверх.
– Делаете пометки для следствия? – спросил я.
– Нет. Смотрю, с каким делом мне придется работать после этого.
– О! Вы полагаете, что здесь все уже закончилось?
– Я полагаю, что леди Вериндер одна из умнейших женщин Англии. К тому же на розу смотреть куда приятнее, чем на алмаз. Где ваш садовник, мистер Беттередж?
Больше мне не удалось вытянуть о Лунном камне ни слова. Сыщик потерял к следствию всякий интерес и только лишь просил позвать садовника. Через час я услышал в оранжерее разговор на повышенных тонах. Предметом дебатов опять, кажется, служил дикий шиповник.
Между тем я должен был узнать, не передумал ли мистер Фрэнклин уезжать послеобеденным поездом. Когда ему передали содержание разговора в кабинете миледи и то, чем он закончился, он немедленно передумал и решил дождаться новостей из Фризингхолла. Подобная вполне естественная перемена планов у обычного человека не привела бы ни к чему особенному, но в случае с мистером Фрэнклином она возымела негативный результат. Она выбила его из колеи, подарив в то же время массу праздного времени, тем самым выпустив наружу одну за другим, как крыс из мешка, все заграничные стороны его характера.
Превращаясь то в итальянского, то в немецкого, то во французского англичанина, мистер Фрэнклин бродил по гостиным дома и, не находя других слушателей, кроме меня, непрерывно говорил о том, как дурно обошлась с ним мисс Рэчел. Я застал его сидящим в библиотеке под картой Италии, очевидно, не подозревающим, что кроме болтовни о трудностях существуют и другие способы их преодоления.
– У меня есть масса ценных свойств, Беттередж. Но что прикажете теперь с ними делать? Если бы только Рэчел захотела пробудить дремлющие во мне таланты!
Он так красноречиво живописал свои запущенные достоинства, а закончив, так сокрушался, что я совершенно не знал, как и чем его утешить, как вдруг мне пришло на ум, что случай идеально подходит для поиска ответа в «Робинзоне Крузо». Я доковылял до своей комнаты и обратно, прихватив с собой бессмертную книгу. А в библиотеке никого! На меня смотрела карта Италии, а я на нее.
Я проверил парадную гостиную. На полу валялся носовой платок – свидетельство того, что мистер Фрэнклин побывал здесь. А его отсутствие говорило, что он перекочевал в другую комнату.
Я заглянул в столовую, где с пирожным и стаканом хереса созерцал пустое пространство Самюэль. Через минуту раздался яростный звонок мистера Фрэнклина, требующего принести заказ. Когда Самюэль сломя голову побежал его исполнять, мистер Фрэнклин пропал из виду раньше, чем перестал звенеть колокольчик, за который он дернул.
Мистер Фрэнклин, наконец, нашелся в столовой для завтрака. Он стоял у окна и пальцем рисовал иероглифы на запотевшем стекле.
– Ваш херес готов, сэр, – сказал я. С таким же успехом я мог обращаться к одной из четырех стен. Мистер Фрэнклин пребывал на дне бездонного колодца самосозерцания, из которого его невозможно было вытащить.
– А как объясняете поведение Рэчел вы, Беттередж? – вот все, что я услышал в ответ.
Не имея под рукой готового ответа, я достал «Робинзона Крузо», в котором, несомненно, мог найти достойное объяснение – стоило только как следует поискать. Мистер Фрэнклин захлопнул книгу и тут же понес германо-английскую тарабарщину.
– Почему бы не исследовать? – воскликнул он так, словно это я не давал ему что-то исследовать. – Зачем, черт возьми, терять терпение, Беттередж, если только оно одно способно привести нас к истине? Не перебивайте! Поведение Рэчел совершенно умопостигаемо, если только отдать ей должное и сначала рассмотреть его с объективной точки зрения, затем с субъективной и под конец – с объективно-субъективной. Что нам известно? Нам известно, что пропажа Лунного камня в четверг утром ввергла Рэчел в состояние нервного возбуждения, от которого она до сих пор не оправилась. Вы пока не возражаете против объективного взгляда? Отлично, тогда… Не перебивайте! Раз она пребывает в состоянии нервного возбуждения, с какой стати мы должны ожидать от нее обычного прежнего поведения по отношению к окружающим? Отталкиваясь от внутреннего состояния, к чему мы приходим? Мы приходим к субъективному взгляду. Вы же не станете оспаривать субъективный взгляд? Прекрасно. И что из этого следует? Боже праведный! Из этого, разумеется, следует объективно-субъективная трактовка! Рэчел, если все называть своими именами, вовсе не Рэчел, а Некий Образ. Можно ли обижаться на дурное обращение со стороны Некоего Образа? Только если тебе не хватает рациональности, но в ее отсутствии, Беттередж, вы не можете меня обвинить. Тогда что мы получаем в итоге? В итоге мы получаем, что вопреки узости вашего ограниченного английского ума и предрассудкам я чувствую себя совершенно счастливым и удовлетворенным. Где мой херес?
К этому времени мой ум находился в таком виде, что я уже не мог сказать, кому он принадлежал – мне или мистеру Фрэнклину. В этом прискорбном состоянии я исхитрился предпринять три заслуживающих называться объективными действия. Я принес мистеру Фрэнклину его херес, уединился в своей комнате и выкурил трубочку, почувствовав такое облегчение, какого не испытывал никогда в жизни.
Вы напрасно подумали, что тем самым я отделался от мистера Фрэнклина. Скитаясь по комнатам, он снова дошел до передней, почуял запах моей трубки и вспомнил, что по простоте душевной отказался от курения ради мисс Рэчел. В мгновение ока он ворвался ко мне, вооруженный портсигаром и легким безбожным французским остроумием, всегда направленным на один и тот же извечный предмет:
– Дайте мне огня, Беттередж. Как курильщик с таким стажем, как у меня, мог так долго не замечать, что принцип общения с женщинами лежит на дне портсигара? Следите за моей мыслью, и я докажу это, не тратя много слов. Вы берете сигару, пробуете ее, она оставляет желать лучшего. Что вы с ней делаете? Выбрасываете и пробуете другую. Теперь следите за аналогией! Вы избираете женщину, пробуете ее, она разбивает вам сердце. Глупец! Следуйте уроку портсигара – бросьте ее, найдите себе другую!
Я только покачал головой в ответ. Чрезвычайно остроумно, да только мой личный опыт говорил совершенно иное.
– Я не раз ощущал искушение применить вашу философию, мистер Фрэнклин, – сказал я, – к покойной миссис Беттередж. Однако закон настаивает на том, чтобы вы докурили выбранную вами сигару до конца, сэр.
И подмигнул, дабы подчеркнуть свое высказывание. Мистер Фрэнклин разразился хохотом. Мы веселились, как сверчки за печкой, пока не замедлила проявить себя очередная сторона его характера. Так мы с юным господином проводили время до появления новостей из Фризингхолла (сержант и садовник тем временем ожесточенно спорили о розах).
Фаэтон, запряженный пони, вернулся на добрых полчаса раньше, чем я ожидал. Миледи решила погостить в доме сестры. Грум привез два письма: одно адресованное мистеру Фрэнклину, другое – для меня.
Письмо для мистера Фрэнклина я отправил в библиотеку, куда скитания по дому занесли его во второй раз. Свое письмо прочитал у себя в комнате. Выпавший из конверта чек дал понять (прежде, чем я успел ознакомиться с содержанием самого письма), что отлучение сержанта Каффа от дела о пропаже Лунного камня решенный вопрос.
Я отправил человека в оранжерею с просьбой переговорить с сержантом с глазу на глаз. Когда он явился, разум его все еще был занят спором с садовником о диком шиповнике. Сыщик заявил, что в жизни не сталкивался и вряд ли столкнется с подобным упрямством. Я попросил его не отвлекаться в нашем разговоре на дрянные пустяки и сосредоточить внимание на действительно серьезном вопросе. После этого он достаточно опомнился, чтобы заметить письмо в моих руках.
– Ага! – сказал он утомленно. – Вы получили известие от ее светлости. Касается ли оно меня, мистер Беттередж?
– Судите сами, сержант.
Я зачитал письмо (с нажимом и расстановкой), гласившее следующее:
«Мой дорогой Габриэль, прошу вас сообщить сержанту Каффу, что я исполнила данное ему обещание и могу сообщить результат касательно Розы Спирман. Мисс Вериндер торжественно клянется, что ни словом не обменялась с Розанной наедине с тех самых пор, когда эта несчастная женщина ступила на порог моего дома. Они не виделись – даже случайно – в тот вечер, когда пропал алмаз. Между ними не было никаких разговоров, начиная с утра четверга, когда поднялся переполох, до двух часов дня субботы, когда мисс Вериндер покинула нас. Вот что я дословно услышала от дочери, неожиданно объявив ей о самоубийстве Розанны Спирман».