«Вы, наверно, удивлены тем, – писала миледи, – что я позволяла своей дочери держать себя в полном неведении. Пропал алмаз стоимостью двадцать тысяч фунтов, а я была вынуждена только догадываться, что тайна пропажи камня для Рэчел, очевидно, вовсе никакая не тайна, что на нее наложен необъяснимый обет молчания лицом или лицами, мне совершенно неизвестными, с целью, которой я даже не могу предположить. Можно ли допустить, чтобы от меня отмахивались подобным образом? В своем нынешнем состоянии Рэчел это допускает. На ее нервное возбуждение больно смотреть. Я не буду касаться темы Лунного камня до тех пор, пока моя дочь не успокоится. Чтобы помочь этому, я без колебаний отказалась от услуг сыщика. Он, как и мы, сбит с толку. Посторонние не помогут разгадать эту загадку. Он лишь добавляет страданий мне, а Рэчел, заслышав его имя, и вовсе выходит из себя.
Мои планы на будущее, насколько допустимо, определены. Я предполагаю увезти Рэчел в Лондон – отчасти, чтобы успокоить ее мысли переменой места, отчасти потому, что там можно проконсультироваться с лучшими врачами. Могу я просить вас о встрече в городе? Мой дорогой Фрэнклин, вам на свой лад следует подражать моему терпению и ждать, как и я, более удобного момента. Вашу ценную поддержку в расследовании пропажи алмаза Рэчел в своем жутком душевном состоянии по-прежнему считает непростительным оскорблением. Слепо избрав этот путь, вы только усугубили груз тревог, который давит на нее, угрожая своими действиями, сами того не желая, раскрыть ее тайну. Несправедливое обвинение вас в последствиях, которые ни вы, ни я не могли предвидеть, ничем не оправдано. Однако Рэчел не слушает доводов рассудка, ее остается только пожалеть. Мне горько об этом говорить, но вам пока лучше воздержаться от встреч с ней. Единственное, что я могу посоветовать, – дать ей больше времени».
Я вернул письмо, искренне жалея мистера Фрэнклина, ибо знал, как дорога ему мисс Рэчел. Слова миледи ранили его прямо в сердце.
– Слыхали пословицу, сэр? Даже после самой темной ночи наступает рассвет. Сейчас ночь очень темна, – только и смог сказать я.
Мистер Фрэнклин сложил письмо миледи. Мои слова, похоже, мало его утешили.
– Когда я привез сюда из Лондона проклятый алмаз, – сказал он, – вряд ли в Англии можно было найти семью счастливее этой. Посмотрите, что с ней стало! Разметана, разобщена, сам воздух этого места отравлен тайнами и подозрениями! Помните то утро на Зыбучих песках, когда мы говорили о моем дяде Гернкастле и его подарке? Лунный камень осуществил месть полковника, Беттередж, да так, что он себе и представить не мог!
С этими словами он пожал мне руку и направился к фаэтону.
Я спустился за ним по ступеням. Очень горько было наблюдать, как он покидает дом, где провел самые счастливые годы своей жизни. Пенелопа (расстроенная всем случившимся) вся в слезах прибежала пожелать ему счастливого пути. Мистер Фрэнклин поцеловал ее. Я помахал рукой, словно говоря: «Вам можно, сэр!» Из-за угла на него поглядывали другие служанки. Он из тех мужчин, кто нравится всем женщинам. В последний момент я придержал фаэтон и попросил сделать одолжение и написать нам письмо. Он будто не слышал, о чем я просил, и только смотрел по сторонам, как бы прощаясь со старым домом и поместьем.
– Скажите хоть, куда едете, сэр! – спросил я, держась за фаэтон и пытаясь хотя бы таким способом выведать его планы на будущее. Мистер Фрэнклин вдруг надвинул шляпу на глаза.
– Куда? – переспросил он. – К черту!
Пони дернулся, словно оскорбленный христианин.
– Благослови вас Бог, сэр, куда бы вы ни ехали! – только и успел сказать я, пока он еще мог меня слышать.
Какой приятный и добрый юный джентльмен! Приятный и добрый, несмотря на все недостатки и причуды. Покинув дом миледи, он оставил после себя грустную пустоту.
Длинный летний субботний вечер подошел к унылому, безотрадному концу.
Чтобы совсем не пасть духом, я закурил трубку и сел читать «Робинзона Крузо». Женщины (за исключением Пенелопы) занимали время пересудами о самоубийстве Розанны. Все они упрямо придерживались версии, что бедняжка украла Лунный камень и наложила на себя руки от ужаса перед разоблачением. Моя дочь, разумеется, по-прежнему держалась прежнего мнения. Понимание мотива самоубийства Пенелопой сходилось с заверениями мисс Рэчел в собственной невиновности в одном: они не объясняли тайного появления Розанны во Фризингхолле и ее манипуляций с ночной рубашкой. Указывать на это Пенелопе не было смысла. От нее подобные доводы отскакивали, как дождевые капли от брезентового плаща. Следует признать, что моя дочь унаследовала мое высокомерное отношение к здравому смыслу и в этом качестве намного превзошла отца.
На следующий день (в воскресенье) крытая карета, отвозившая мисс Рэчел к тете, вернулась пустой. Кучер привез записку для меня, а также письменные инструкции для личной горничной миледи и Пенелопы.
Записка сообщала, что миледи решила в понедельник забрать мисс Рэчел в свой дом в Лондоне. Письменные инструкции объясняли служанкам, какую одежду взять и в каком часу и месте встретиться с хозяйкой в городе. С ними должны были уехать большинство других слуг. После всего случившегося в нашем доме мисс Рэчел не желала сюда возвращаться и решила ехать в Лондон прямо из Фризингхолла. Мне до получения дальнейших указаний предписывалось следить за домом и усадьбой. Остающиеся со мной слуги переводились на сокращенное жалованье.
Все это напомнило мне слова мистера Фрэнклина о разметанной и разобщенной семье, и невольно мои мысли перекинулись на него самого. Чем больше я о нем думал, тем тревожнее мне становилось за его будущее. Дело кончилось тем, что с воскресной почтой я отправил письмо камердинеру его отца, мистеру Джефко (моему старому знакомому), с просьбой сообщить, чем мистер Фрэнклин занялся по возвращении в Лондон.
По степени унылости воскресный вечер превзошел субботний. Выходной день мы закончили так, как его заканчивают сотни тысяч людей на этих островах, – задремав в кресле в ожидании времени, когда можно будет лечь спать.
Как понедельник повлиял на остальных, я не знаю. Меня понедельник хорошенько встряхнул. В этот день сбылось первое предсказание сержанта Каффа – о том, что я услышу новости о семействе Йолланд.
Я проводил на станцию Пенелопу и личную горничную миледи вместе с багажом для Лондона и бродил по поместью, как вдруг кто-то окликнул меня по имени. Обернувшись, я увидел дочь рыбака Люси-Хромушу. Если не учитывать хромоту и худощавость (что есть, на мой взгляд, жуткий недостаток для женщины), Люси имела много привлекательных качеств в мужских глазах. В список ее достоинств входили смуглое, живое, умное лицо и прекрасные каштановые волосы. В списке злоключений числился костыль. А в сумме недостатков первым стоял строптивый нрав.
– Что ты хотела от меня, моя милая? – спросил я.
– Где человек по имени Фрэнклин Блэк? – опираясь на костыль, спросила девушка, пронзив меня свирепым взглядом.
– Так не подобает говорить о джентльмене. Если ты спрашиваешь о племяннике миледи, будь так добра называть его мистер Фрэнклин Блэк.
Люси шагнула ко мне с таким видом, словно была готова съесть меня живьем.
– Мистер Фрэнклин Блэк? Убийца Фрэнклин Блэк подойдет больше.
Опыт общения с покойной миссис Беттередж пришелся кстати. Когда женщина пытается вывести вас из равновесия, отплатите ей той же монетой – выведите из равновесия ее саму. Как правило, женщины готовы к любой вашей форме самообороны, но только не к этой. Иногда не требуется тратить сотню слов, достаточно одного. Как и в случае с Люси. Я любезно посмотрел на нее и сказал: «Вздор!»
Девушка немедленно вспыхнула. Перенеся вес на здоровую ногу, она трижды ударила костылем в землю.
– Он убийца! Убийца! Убийца! Это он принес смерть Розанне Спирман! – выкрикнула она во весь голос. Один-два человека во дворе оторвались от работы и подняли головы. Увидев, что это была Люси-Хромуша, и зная, чего от нее ожидать, они снова занялись своим делом.
– Он принес смерть Розанне Спирман? Что заставляет тебя так говорить, Люси?
– Разве это вас волнует? Когда это волновало мужчин? Ох! Если бы она только относилась к мужчинам, как я, до сих пор была бы жива!
– Бедняжка всегда хорошо относилась ко мне. И я по мере возможности всегда старался так же относиться к ней.
Я произнес эти слова как можно более примирительно. По правде говоря, мне не хватило духа дразнить девушку новыми колкостями. Поначалу я заметил только ее норов. Теперь я разглядел за ним отчаяние. В отчаянии простые люди нередко говорят дерзости. Мой ответ смягчил Люси-Хромушу. Она опустила голову на костыль.
– Я любила ее, – тихо произнесла она. – Розанне страшно не повезло в жизни, мистер Беттередж. Злые люди плохо с ней обошлись и толкнули на дурной путь, испортив ее добрый характер. Она была ангелом и могла бы быть счастлива со мной. У меня был план вдвоем с ней переехать в Лондон под видом сестер и зарабатывать на жизнь шитьем. А этот мужчина приехал и все испортил. Он околдовал ее. Не надо мне говорить, что он не хотел и ничего не знал. Должен был знать. Он должен был сжалиться над ней. «Я не могу жить без него, а он – ах, Люси – даже не смотрит на меня». Вот что она говорила. Какая жестокость! Я ее убеждала, мол, ни один мужчина не стоит того, чтобы так из-за него убиваться. А она: «Бывают мужчины, ради кого не жалко умереть, и он один из них». Я скопила немного денег. Договорилась с матерью и отцом. Хотела увезти ее от унижений, которые она здесь терпела. Мы бы сняли в Лондоне комнату и жили бы вместе как сестры. У нее, знаете ли, было неплохое образование и хороший почерк. Иглой сноровисто работала. У меня тоже есть хорошее образование и хороший почерк. С иглой, правда, я не так проворно управляюсь, но могла бы научиться. Мы бы прекрасно прожили вместе. И что происходит сегодня утром? Что, скажите? Приходит письмо, в котором она пишет, что сбросила с себя тяжесть жизни. Приходит письмо, а в нем – последнее прощай. Где он? – Девушка оторвала голову от костыля, меча молнии сквозь слезы. – Где этот джентльмен, о котором я должна говорить исключительно с почтением? Не так далек день, мистер Беттередж, когда бедняки восстанут против богатых. Молю господа, чтобы они начали расправу с него. Сделай так, господи, чтобы они начали с него.