Из журнала Эзры Дженнингса
15 июня 1849 года. Несмотря на препятствия в виде пациентов и боли, я все же успел закончить письмо к мисс Вериндер до сегодняшней почтовой отправки. Написать короче, как я хотел, не получилось. Думаю, однако, что письмо вышло понятным. Я не пытался повлиять на ее решение. Если она согласится на эксперимент, то сделает это по своей воле, а не в угоду мне или мистеру Блэку.
16 июня. Встал поздно. Ночь провел ужасно. Принятый вчера опиум отомстил чередой кошмаров. В одном из снов я вертелся в пустом пространстве, окруженный призраками друзей и врагов. В другом милое лицо, которое мне не суждено больше увидеть, появилось у моей постели, страшно фосфоресцируя в темноте, и, криво улыбаясь, пристально глядело на меня. Желанную перемену принесла лишь знакомая боль, давшая о себе знать в обычный час ранним утром. Она даже принесла пользу, прогнав видения.
Ночь, проведенная в мучениях, заставила меня опоздать на встречу с мистером Фрэнклином Блэком. Я застал его растянувшимся на диване и завтракающим бренди с водой вприкуску с сухим печеньем.
– Все началось, как вы и желали, – сказал он. – Тяжелая, беспокойная ночь, полное отсутствие аппетита утром. Все, как в прошлом году, когда я отказался от сигар. Быстрей бы уж принять вторую дозу лауданума.
– Вы получите ее так скоро, как станет возможно. А до тех пор мы должны позаботиться о вашем здоровье. Если вы истощите себя, наш опыт потерпит неудачу. Вы должны нагулять аппетит к обеду. Другими словами, вам нужна конная или пешая прогулка на свежем воздухе.
– Я бы предпочел прогулку верхом, если только здесь найдется лошадь. Кстати, я написал вчера мистеру Бреффу. А вы написали мисс Вериндер?
– Да. Отправил письмо с вечерней почтой.
– Отлично. Завтра мы сможем обменяться кое-какими новостями. Не уходите пока! Я должен вам что-то сказать. Вчера вы высказывали мысль, что не все мои друзья благосклонно отнесутся к опыту с опиумом. Вы оказались совершенно правы. Я числю среди друзей старика Беттереджа. Вы будете смеяться, но вчера, когда мы встретились, он воспринял эту идею в штыки. «В своей жизни, мистер Фрэнклин, вы совершили удивительное количество глупостей, но эта – верх всему!» – таковы его слова. Надеюсь, если вам доведется повстречаться, вы отнесетесь к его предрассудкам со снисхождением?
Я покинул мистера Блэка, чтобы сделать обход пациентов, чувствуя себя лучше и счастливее, чем во время нашего первого разговора.
Откуда берется тайное притяжение, которое я испытываю к этому человеку? Может быть, виной тому контраст между искренней добротой, с которой он пошел на знакомство со мной, и черствыми недружелюбием и недоверием, с какими ко мне относятся другие люди? Или же я нахожу в нем нечто, отвечающее моему стремлению к человеческому сочувствию, пережившему многие годы отчуждения и преследований и становящемуся все острее по мере приближения того момента, когда я уже ничего не смогу ощущать и переносить? Бесполезно спрашивать! Мистер Блэк пробудил во мне новый интерес к жизни. Хватит и этого. Докапываться, в чем заключается этот интерес, нет смысла.
17 июня. Перед завтраком мистер Канди сообщил мне, что уезжает на две недели к другу на юге Англии. Бедняга оставил множество инструкций насчет пациентов, как если бы все еще имел большую практику, как накануне болезни. От нее почти ничего не осталось! Больных разобрали другие доктора, и ни один из них, находясь в здравом уме, не возьмет меня на работу.
Отъезд мистера Канди пришелся как никогда кстати. Он бы страшно оскорбился, узнав, что я проводил эксперимент без его ведома. А если бы я ему доверился, трудно предположить, к каким нежелательным последствиям это могло привести. Так лучше. Воистину так лучше.
После того, как мистер Канди уехал, почта доставила ответ мисс Вериндер.
Очаровательное письмо! Оно возвысило девушку в моих глазах. Мисс Вериндер даже не пыталась скрыть заинтересованность в нашем начинании. Самым милым образом она сообщала, что мое письмо убедило ее в невиновности мистера Блэка и что лично она не нуждается более ни в каких доказательствах истинности моего предположения. Бедняжка даже осуждала себя – совершенно безосновательно! – за то, что сама не догадалась, чем могло объясняться загадочное поведение мистера Блэка. Ее рукой со всей очевидностью двигало нечто большее, чем просто великодушное желание загладить зло, нечаянно причиненное другому человеку. Совершенно ясно, что она по-прежнему любит его, несмотря на размолвку. Во многих местах письма радость от того, что он заслуживал ее любви, наивно проглядывала сквозь строгие формальности письменного стиля и еще более жесткие условности обращения к незнакомому лицу. Как так получилось (спрашивал я себя, читая это восхитительное письмо), что среди всех людей на свете именно я избран инструментом для того, чтобы снова свести вместе этих двух молодых людей? Мое собственное счастье растоптали, у меня отняли любовь. Неужели я доживу и стану свидетелем чужого счастья, устроенного моими руками, возрожденной любви, которую я помог вернуть? О, милосердная Смерть, дозволь мне увидеть это, прежде чем примешь меня в свои объятия и шепнешь «ты отмучился»!
Письмо содержало две просьбы. Во-первых, не показывать его мистеру Фрэнклину Блэку. Мне дозволялось лишь передать, что мисс Вериндер с готовностью предоставляет свой дом для опыта, и не прибавлять ничего от себя.
Выполнить первую просьбу не составляло большого труда. Однако вторая привела меня в нешуточное замешательство.
Не довольствуясь распоряжением мистеру Беттереджу исполнять все мои указания, мисс Вериндер хотела приехать и лично проследить за восстановлением обстановки своей гостиной. Одного моего слова было достаточно, чтобы она немедленно приехала в Йоркшир и взяла на себя роль свидетельницы в ночь эксперимента.
В ее словах звучал еще один скрытый мотив, который, как мне показалось, я разгадал.
То, о чем она просила меня не говорить мистеру Фрэнклину Блэку, мисс Рэчел жаждала (как я это вижу) сказать ему сама, причем до того, как он подвергнет себя опыту, призванному оправдать его в глазах других людей. Великодушное стремление снять с любимого все подозрения, не дожидаясь получения свидетельств его невиновности, понятно и достойно восхищения. Бедняжка спешила искупить свою вину за нечаянно нанесенную обиду. Но этого нельзя было допустить. Я не сомневался, что обоюдное возбуждение, вызванное их встречей, оживление дремлющих чувств, возвращение воспоминаний, появление новых надежд произведут на разум мистера Блэка эффект, равносильный смертному приговору для нашего эксперимента. Восстановление обстановки как можно ближе к прежней само по себе нелегкая задача. Если позволить новым эмоциям смутить дух мистера Блэка, попытку можно было считать обреченной на неудачу.
При этом я не мог себя заставить разочаровать ее. Еще до отправки почты я должен был найти другой выход, который позволил бы мне ответить мисс Вериндер «да» без ущерба для моих обязательств перед мистером Фрэнклином Блэком.
Два часа пополудни. Я только что вернулся с обхода больных, начав его, как водится, с визита в гостиницу.
Мистер Блэк провел последнюю ночь так же, как предыдущую. Он несколько раз просыпался, но ничего особенного не происходило. Эффект уменьшился, потому что он спал вчера после обеда. Послеобеденный сон – несомненно, результат конной прогулки, которую я посоветовал. Боюсь, освежающие прогулки придется сократить. Ему нельзя быть слишком здоровым или слишком хворым. Как говорят моряки, тут нужен хороший лоцман.
Мистер Брефф пока не ответил. Мистер Блэк горел желанием узнать, не откликнулась ли мисс Вериндер.
Я рассказал ровно то, что мне было позволено. Мне не пришлось придумывать отговорку, почему я не показал письмо. Бедняга горько посетовал, что понимает щепетильность моего положения, объясняющее мою неохоту. «Разумеется, ее побуждают согласиться общепринятые правила вежливости и порядочности, – сказал он. – Но у нее есть обо мне собственное мнение, и она решила дождаться результата». Меня подмывало намекнуть, что он ошибается, как прежде ошибалась она сама. Поразмыслив, я решил не лишать мисс Вериндер двойного удовольствия от внезапного появления и прощения мистера Блэка.
Мой визит длился недолго. Под влиянием последней ночи я решил в который раз отказаться от новой дозы опиума. Не замедлили вернуться страшные боли, и меня заново скрутил мой внутренний недуг. Я почувствовал приближение приступа и быстро ушел, чтобы не тревожить и не огорчать мистера Блэка. На этот раз приступ продолжался всего четверть часа и оставил достаточно сил для продолжения работы.
Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер.
Предложенный мной выход учитывал интересы обеих сторон, лишь бы она с ним согласилась. Обосновав возражения против ее встречи с мистером Блэком до эксперимента, я предложил рассчитать время прибытия таким образом, чтобы она незаметно появилась в доме как можно ближе к началу опыта. Приезд из Лондона послеобеденным поездом отодвигал ее появление в доме на девять часов вечера. К этому часу я рассчитывал проводить мистера Блэка в его спальню, что позволило бы мисс Вериндер вовремя занять свои комнаты до принятия им опиума. После этого ей не возбранялось наблюдать за результатом вместе с нами. На следующее утро она покажет (если пожелает) свою переписку со мной и таким образом продемонстрирует, что он был прощен в ее глазах еще до проверки его невиновности.
Вот, в общих чертах, то, о чем я ей написал. На сегодня других дел нет. Завтра я встречусь с мистером Беттереджем и отдам необходимые распоряжения по переустройству дома.
18 июня. Опять опоздал с визитом к мистеру Блэку. Ранним утром повторились ужасные боли, после чего на несколько часов наступило полное изнеможение. Я вижу, что, несмотря на последствия, буду вынужден в сотый раз вернуться к опиуму. Если бы дело было во мне одном, я бы предпочел кошмарам резкую боль. Но физическое страдание изматывает меня. Если я опущу руки, то стану бесполезным для мистера Блэка в самую нужную минуту.