Недели две у нас не было биологии, ее заменяли то алгеброй, то русским или просто отпускали нас домой, и мы радовались. Но вот в школе появился крепкий мужчина, широкий в плечах и из-за этого не казавшийся высоким, на самом деле он был довольно высок, у него была короткая, окаймляющая лицо бородка кое-где с проседью, хотя лицо было молодое, голубоглазое и запеченное ветром, как бывает это у геологов, физкультурников или бывалых туристов, из тех, что ходят куда-то очень далеко, их видишь в вагонах и на вокзалах с такими рюкзаками, точно там они несут по слону. И обязательно такие туристы ходят в каких-то младенческих, дурацких, не подходящих ни к парням, ни к мужчинам шапочках. Я не люблю таких туристов, что-то в них есть неприятное и грубое. И новый учитель не понравился нам, хотя Ленка Грязнова, классная проныра, знающая все раньше всех, уже тараторила, что это новый биолог, что он альпинист, мастер спорта, бывал на Памире, на Тянь-Шане и где-то еще. Сведения немножко прибавили веса бородатому учителю, но мы ждали его уроков, ведь только на уроке можно как следует узнать человека.
Он пришел к нам не на урок, а раньше, незадолго до конца занятий, когда Татьяна Сергеевна писала на доске задание, мы складывали книжки и тетради в портфели, а некоторые девочки уже тайком посматривали в зеркальца, спрятав их под парту.
Он вошел в класс, и нехотя мы встали — ведь этот мужчина, почти парень, с голубыми льдинками на задубелом лице, как-то не казался настоящим учителем. Вот если бы пришел солидный лысый человек в широком костюме с достойным галстуком, с толстым портфелем (уже один портфель может сообщить немалое уважение), скажем, как наш физик Николай Иванович или как директор, от одного взгляда которого так и приподнимает с парты, а в коридоре стараешься пройти мимо бочком, — тогда бы другое дело. Новый учитель был и в костюме, и в галстуке и все равно больше походил на туриста, мы чувствовали, что ему непривычно в этом костюме.
— Вот что, друзья, — сказал он спокойно, оглядывая нас. — Я буду преподавать вам биологию с завтрашнего дня. И завтра — я договорился — уроков по всем предметам не будет…
— Ура-а-а-а! — не дослушав, заорали ребята, и громче всех Чубик.
— Подождите, — поднял он руки и поморщился. — Мы поедем с вами в поле, в лес… Это и будет первый урок. Согласны?
— Конечно! Хорошо! Здóрово! — раздалось со всех сторон, и опять кричали ребята. А девочки только улыбались насмешливо, так же, как я: ишь, зарабатывает авторитет.
— Оденьтесь теплее, — продолжал биолог. — На ноги резиновые сапоги…
— А если их нет? — крикнул кто-то с вызовом.
— Резиновые сапоги… Кроме того, по рублю денег и обязательно тетрадь с авторучкой. Лучше новую, толстую. Сбор здесь к семи часам…
— Вечера? — крикнул опять кто-то.
— Лучше на вокзале! Что мы — маленькие!
— Постройтесь парами! — съехидничал Миша Болдырев.
— Итак, я сказал все, — не обращая внимания на выкрики, закончил биолог. — Зовут меня Анатолии Васильевич. Теперь, если есть вопросы, поднимите руку. Нет? Кто староста?
Поднялся наш Алик Зотов.
— Отвечаешь за сбор и явку. Напиши список. Вот тебе журнал. Потом принесешь мне в учительскую.
Это было неслыханно! Журнал дали ученику! Хотя бы и старосте…
Когда биолог ушел, все рванулись к Алику, над ним выросла копна голов и тел, потому что лезли на парты, чтобы посмотреть в журнал. Но гора скоро рассыпалась. Смотреть Алик не дал, кого-то турнул, кого-то отстранил, а журнал убрал в парту.
— По домам! — распорядился он, и все знали, что спорить с ним бесполезно.
Мы разошлись, даже на лестнице не прекращая говорить о завтрашнем походе и о новом учителе.
— Девочки, — сказала Ленка Гусева уже в раздевалке, оглядывая себя в зеркало то с одного, то с другого боку, — а он мне нравится. Такой сильный, спокойный и даже, смотрите, в перепалку не ввязался… Настоящий мужчина.
Мы не удивились, потому что все знали — Ленка влюбляется в каждого учителя и про всех, даже про директора, говорит так.
Лес мелькал за окном электрички, желтый березняк, зеленые сосны, темные ели, ржавые дубы. Осень уже перевалила за вторую половину, но было еще тепло и влажно, потому что каждый день шли короткие, слабые дожди. Я радовалась, что еду в лес, и, кажется, все мы были довольны, ведь ехали вместе, целым классом, не пришел только наш знаменитый энтомолог Владик. Но о нем как-то позабыли в общей суете и оживленности. Мы сидели тесно по лавкам, по четверо, по пятеро, а ребята обступили Анатолия Васильевича — там шел какой-то большой разговор. Я потихоньку перекочевала от девочек поближе к учителю. Очень было интересно, о чем это они говорят. «Наверное, хвастает, как ходил на Памир!» — подумала я: я все никак не могла освободиться от неприязни к бородатому учителю-туристу.
Я удивилась, услышав, как он читает стихи, медленно, хорошо, нараспев… Стихи? Нашим парням? Которые толкуют только про хоккей-футбол?! К чему бы это?
— Это Блок?
— Да, Блок…
— А хорошо…
— О-о, как здорово!
— Еще бы… А ты говоришь: «Блок — плохой поэт. Неинтересный…» Слушай:
Нет, не видно там княжьего стяга.
Не шеломами черпают Дон,
И прекрасная внучка варяга
Не клянет половецкий полон…
Ну? Разве плохо? Эх, ты…
— А почему вы стихи любите? — Это Чубик.
— А почему ты хлеб ешь? Воду пьешь?
— Так то ж — хлеб!
— А для меня стихи то же, что хлеб и вода. Стихи знать надо, ими душа умывается… Понял?
«Ведь хорошо сказал», — подумала я, приглядываясь к учителю. Все молчали, поглядывали в окно, слушали плавный бег электрички. Это очень приятно ощущать — как быстро несет по рельсам.
— Вы марки копите? — вдруг спросил Чубик. Это он всегда так, как с печи упадет.
— Ты хотел сказать — занимаюсь ли филателией?
— Ага… Марками…
— Занимался.
— А много у вас марок?
— Расскажите нам…
«Ох, хитрые, — подумала я. — Ведь они нарочно его на свою тему навели и сейчас будут донимать, тут ведь все коллекционеры, даже Чубик».
— А какая была первая марка?
«Ну точно! Началось», — подумала я.
— Первую марку выпустили в Англии, — сказал Анатолий Васильевич, — в 1840 году… (Я чуть не захлопала в ладоши — надо же, знает! Я словно бы начала болеть за учителя.) Это одни из самых маленьких марок. Достоинством в одно пенни и два пенса. Марки были черного и синего цвета. На них было изображение королевы Виктории. Сейчас ценятся дорого. — Он начал рассказывать о редких марках, о каких-то там «Маврикиях», о марках самых больших, о марках из чистого золота, о каталогах, о тематических коллекциях. Обещал принести свои тематические коллекции о животных и космосе…
Ребята молчали, слушали, никто не перебивал, даже Алик Зотов перестал щурить черные глаза… «Это не к добру», — подумала я. Алик потому и староста, что имеет вес в нашем коллекционном классе. Он лучший коллекционер. Их два — таких соревнующихся: Алик и Владик, только Алик собирал монеты, значки и старинные ордена, а Владик — жуков.
— Анатолий Васильевич, что, пенни — самая мелкая английская монета? — спросил Алик, и глаза его вновь прищурились.
— Нет, — ответил биолог, — самая мелкая монета — фартинг. В одном пенни четыре фартинга.
«Вот тебе!» — подумала я. — Не один ты все знаешь».
— Анатолий Васильевич… — вмешался Чубик. Тоже хотел себя показать! — Скажите, какая монета… английская… больше пенса? — Чубик говорит быстро, отрывисто, с остановками, и вообще он такой весь, как его разговор.
— Больше пенса — шиллинг, в нем двенадцать пенсов, а двадцать шиллингов составляют фунт стерлингов.
Глаза у Алика стали чуть пошире.
— А гинея и соверен — это какие монеты? — спросил Чубик.
— Старые английские, золотые, примерно равные фунту.
— О-о! Мне бы такую… Хоть одну…
— Зачем?
— Просто так… (Он сказал: «Просотак».)
— Чудак ты, — ухмыльнулся биолог.
— Анатолий Васильевич, — совсем невинно, очень культурно сказал Алик, — может быть, вы знаете что-нибудь про старинные русские ордена?
— Что именно? — спросил биолог, слегка улыбаясь, и тут его лицо сразу покрасивело, понравилось мне.
Вот чего, оказывается, не хватало его лицу — улыбки! Но какой все-таки этот наш Алик и вообще ребята… «Анатолий Васильевич, миленький, не дай ты себя посадить в галошу! Неужели ты сейчас споткнешься? Не знаешь? Нет?!»
— Что именно тебя интересует? — переспросил он.
— Ну, сколько было русских орденов?
Анатолий Васильевич пристально взглянул на Алика, потом перевел взгляд на окно электрички — он что-то подсчитывал в уме.
— Русских орденов было восемь. Самый высокий и первый учрежден Петром. Назывался орден Андрея Первозванного — покровителя России. Этот орден единственный из всех был с чеканной золотой цепью. («О-о-о!» — сказал кто-то.) При ордене была восьмиконечная бриллиантовая звезда. Первым награжденным был генерал-адмирал — был такой чин на флоте — Головнин в 1699 году, а Петр принял орден в 1703 году. За этим орденом учредился женский придворный орден Екатерины, потом очень высокий орден Белого орла и Александра Невского, а затем ордена Владимира, Георгия, Анны и Станислава — каждый с четырьмя степенями… Так? — улыбаясь, спросил Анатолий Васильевич.
— А орден Виртути милитари? — краснея, пролепетал Алик.
— Виртути милитари — польский орден. Примерно равнялся Георгию. Но ты ведь спрашивал о р у с с к и х орденах?
«Браво, Анатолий Васильевич!» — чуть не закричала я, глядя, как Алик сконфузился, — я видела это в первый раз. Он улыбался, опустив глаза, на щеках гулял румянец: щеки у Алика нежные, белые, как у девочки, и это идет к его черным волосам, бровям и ресницам. Учитель смотрел в окно. Электричка замедляла ход, гудели тормоза.
— Собирайтесь! Подъем! — сказал Анатолий Васильевич, встал, и все засуетились, зашумели, разбирая и надевая рюкзаки, путаясь в них, с хохотом начали пробираться к выходу.