– Эй, Рэйчел, ты чего? – пуще прежнего распереживался студент.
Поднимаю веки, комната ходуном ходит.
– Айзек, пожалуйста, приведи сюда девушку по имени Роуз. Она сидит за столом на кухне… – почти шепотом прошу я, отчего парню пришлось подойти вплотную.
Когда ему удается разобрать просьбу из моих уст, он велит Никсону побыть со мной, а сам бежит за Роуз. Понимаю, что дрожу.
– Ты бухала? – спросил голос напротив.
– Нет… – тихо отвечаю я, часто моргая.
– Тебе только сейчас стало плохо?
– Нет… Мне еще дома нездоровилось, – призналась я, резко схватившись за живот.
Никсон испуганно выпрямился и, посмотрев карими глазами на потолок, чертыхнулся. Подходит ближе и берет меня на руки.
– Ты что творишь? – честное слово, хочу его толкнуть, но руки настолько слабые, что я делаю это мысленно, а физически позволяю ему себя поднять.
– Не хочу, чтобы ты заблевала мне весь коридор. Так что прошу, не открывай лишний раз рот.
Без проблем… Я сейчас даже моргаю нехотя, поэтому проблем с его просьбой не возникнет.
Он открывает ногой ту ванную, куда ранее заходила я, но, как и предполагалось, в ней уже занимались своими делами парень с девушкой, по этой причине Никсон со мной на руках извинился и прошел к свободной комнате.
Здесь кафель светлый, а свет включается как по щелчку, видно тому заслуга сенсоров. Парень опускает меня на пол и открывает крышку унитаза, отходя к двери.
– Все к твоим услугам, – по тону ясно, что злорадствует.
Конечно, ведь я сейчас слабачкой выгляжу. Это унизительно. Перед кем угодно, но не перед этим грубияном я хотела показаться в таком состоянии. Тем не менее сейчас думать в некотором смысле о войне глупо. Я поднимаю белый флаг.
Потянувшись к унитазу, приподнимаясь на локтях и, дрожа, как блендер, опускаю глаза вниз. Сейчас как будто сердце отрыгну… Так плохо мне еще никогда не было. Это не описать словами: тошнит сильно, а комок, застрявший в кишечнике, словно нарочно не выходит, продолжая измываться надо мной, сковывая конечности и заставляя по спине побегать мурашкам, пока по лбу течет ледяной пот. От щек отливает кровь, не чувствую почти все тело, словно дух испускаешь. И весь этот процесс видит мой новоиспеченный недруг. Здорово, не так ли? Классный сочельник, просто зашибись.
– Выйди, – мямлю я.
– Айзек сказал…
– Выйди! Когда ты рядом, тошнит еще больше, – недобрым взглядом покосилась в его сторону я.
Никсон хмыкает в своей манере, опустив ладонь на ручку двери.
– Удачного свидания тебе с унитазом, – язвит он и громко закрывает за собой дверь.
Через несколько секунд меня разрывает на части, и ванная комната наполняется не только мерзкими звуками, но и такой же вонью.
Эта ночь в моей памяти останется навечно.
Глава 5
Если чувствуешь себя плохо – не улыбайся. Если хочется плакать – плачь. Если тебе не нравится человек – скажи ему об этом прямо.
Я не из тех людей, которые предпочитают утаивать свои мысли, хранить их в закупоренных баночках глубоко в сознании и играть роль счастливого романтика. Моя религия – суровая правда.
Люди часто говорят: «Как бы тяжело ни было – улыбайся». Я с этими словами не согласна, больше того, я эти слова не воспринимаю всерьез. Можно ли улыбаться окружающим в момент душевной боли, когда кажется, словно мир засосала черная дыра, кишащая тварями под названием «страхи»? Объясните мне, пожалуйста, как можно оставаться в здравом уме, болтать со всеми, веселиться, если ты, к примеру, сильно поругался с родными людьми? Если провалил экзамены? Если упустил возможность исполнить мечту всей жизни? Нет. Нельзя, это выше моих сил. Слабость ли это – демонстрировать внутренних демонов или что другое, тем не менее мне трудно сдерживать свои подлинные эмоции.
Людям свойственно меняться. Обстоятельства требуют того, но, к сожалению, чаще всего люди становятся худшей версией себя. Какая теперь я – решать вам, однако осмелюсь высказаться, что обновленная Рэйчел мне нравится больше, потому что отныне я использую мозг, а не сердце. И два моих полушария деспотично велят быстро закутаться в теплое одеяло.
Ночь перед Рождеством прошла скорее как ночь перед Хэллоуином. После, выражусь так, «извержения» я облегченно выдохнула и выпила приготовленную Айзеком шипучку от тошноты. Мне было безумно неловко перед ним и отвратительно некомфортно перед хозяином дома, чертовым Никсоном, однако поделать я с собой уже ничего не могла. Даже если бы наступил конец света, я бы не двинулась с места, наоборот, обрадовалась бы, что мой личный кошмар наконец-то закончится.
Роуз, плохо соображающая, сидела со мной в свободной комнате и ласково гладила руку, виновато кусая нижнюю губу. Она не поднимала взгляда, ибо знала, что своим я ее сожру, потому просто помалкивала, понурив голову, будто побитый щенок.
Спальня, в которой меня уложили буквально на десять минут, показалась мне забавной, и я подумала, что здесь спит Айзек. Острота моего зрения и наблюдательность позволили заметить на полках разные учебники, которые выдаются в моем колледже, на столике с ноутбуком лежали различные масла и какая-то побрякушка из ракушки. Стул, идеально вписывающийся в выемку стола, вещи на комоде, сложенные в ровный прямоугольник, даже домашние тапочки, аккуратно стоящие впритык друг к другу, подсказали мне, что хозяин этой комнаты – перфекционист. Помню, подумала в тот момент, что это сложно. Любой непорядок выводит из себя. Интересно, а хаос внутри самого себя перфекционисты способны пережить или они каждый день страдают из-за этого?
В конечном итоге, разогнав всех гостей, абсолютно трезвый Никсон, окинув меня раздраженным и высокомерным взглядом, объявил, что отвезет нас «с моей шумной подружкой» домой. Конечно, я возмутилась. Кто угодно, да хоть Фредди Крюгер, но только не этот самодовольный болван, однако мне пришлось уступить, поскольку Никсон оставался единственным трезвым и не страдающим отравлением человеком в округе. Поэтому мы спустились к моей колымаге, которую я отныне буду ласково называть Бетти, и сели в не очень удобный салон. Благо Никсон хотя бы не отшутился по поводу внешнего вида Бетти, а то я ему точно прописала бы парочку ударов в нос.
В двадцать минут четвертого утра мы приехали к дому Фишеров.
Я вспоминаю эту поездочку с кислым лицом, но сейчас лучше перестать это делать.
Интенсивно вытирая полотенцем мокрые волосы, выхожу из душа, кончиком носа уловив прекрасный, сводящий с ума желудок аромат жареной индейки. Через мгновение мой живот жалобно заурчал. Несчастный… Да уж, кто-то будет сегодня набивать брюхо всякими вкусностями, а кто-то, не будем показывать пальцем, станет давиться пресной кашей. Отравление в праздники – настоящая катастрофа для любителей поесть.
– С Рождеством и доброго утра! – энергично встречает меня лежащая на кровати Роуз.
Она, одетая в розовый теплый халат, под которым пряталась белоснежная пижама, смотрит ожидающе на меня и неловко улыбается.
Я недовольно буркнула, повесив полотенце на спинку стула. Ее комната с последнего моего визита изменилась только тем, что постельное белье теперь вишневого оттенка, а туалетный столик не забит всякими тюбиками, косметичкой и браслетами. Все чисто и аккуратно. Наверное, Реджина постаралась.
– Скорее адского утра, – сев на край кровати, отвечаю я, всем своим видом показывая, что до сих пор злюсь.
Дотягиваюсь до коробки с феном, быстро и ловко подключаю его к розетке.
– Как себя чувствуешь? Цвет лица стал лучше, – прищурившись, продолжает подружка.
Она лениво переворачивается на живот и, работая локтями, ползет ко мне, свесив кисти на пол. Я стараюсь держать марку и выглядеть максимально твердо. Пусть знает и видит, что вчерашний ее побег заставил меня страдать. А что? Она заслужила.
– Я выпила таблетку. Мне уже лучше, – говорю кратко и тут же включаю фен, тем самым перебив реплику подруги.
Та шикнула и скрестила ноги в воздухе. Потребовалось три минуты, чтобы высушить голову, и еще одна – нанести на лицо крем для сухой кожи.
– Твоя мама приехала. Они в гостиной завтракают. Моя ей все рассказала, так что тебя ругать не будут, – мягким голосом поведала мне очевидное Роуз, и я, усмехаясь, поворачиваюсь к ней.
Подлизывается, старается углы сгладить…
– Меня и не за что ругать. Я за твою шкуру беспокоилась, дура, – тыкаю пальцем ей в ребро, отчего подруга визжит. – Я готова выслушать твои объяснения. У тебя со Скоттом какие-то проблемы?
Услышав имя возлюбленного, Фишер заметно мрачнеет, стирая улыбку с девственно-чистого лица, и садится по-турецки, избегая зрительного контакта.
Так, мне ее реакция не по душе. Начало многообещающее.
– Мы расстались, – на выдохе произносит Ро, и я опешила.
Приподняв брови ко лбу, раскрыла рот, но ничего не в силах выпалить, ведь сказать в такой ситуации мало что возможно. Ну, не считая «мне жаль», «какой ужас», «почему так? Это трагедия». Тем не менее мне не нравится разбрасываться подобными клише, так что я лучше искренне поддержу ее молчание. Потому что молчание порой имеет куда больше содержания, чем обильный поток слов.
Сплетя наши пальцы, сидим в полной тишине несколько секунд.
Да, неожиданно. Оглядываясь назад, на историю любви друзей, я искренне не понимаю, что могло сломаться. Какой механизм дал сбой? Все казалось идеальным: эти безбашенные поступки, поездки на мотоцикле, встречи в «Сходке», свидания… Даже банальная первая встреча. Как романтический фильм. Но если все так радужно и прекрасно, тогда почему любовь угасла и исчезла? Кто виновник беспредела? Может, любовь – это песочные часы? Закончились песчинки, так мы перевернем вверх дном, чтобы заново пошел отсчет… И так раз за разом, пока однажды часы не разобьются. Стекло есть люди, любовь есть песок.
– Скучаешь по нему? – неуверенно спросила я.
Роуз улыбнулась так сладко, так нежно, что я как будто ощутила вкус сахарной пудры на языке.