Роуз словно не замечает меня… Она, одетая в черные зауженные джинсы, кремовый пушистый свитер, обувается в кожаные сапоги, продолжая успешно игнорировать слова матери.
– Ты не можешь так поступить! Роуз! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! – надрывая горло, краснеет от злости Реджина. Признаться честно, мне впервые приходится видеть женщину в таком состоянии… – Роуз! Ты никуда не идешь! – пытается она схватить дочь за локоть, однако та резко вырывается и закидывает на руку утепленную кожаную куртку.
– Я тебе уже все сказала, мама! Хватит устраивать сцены, – фыркает Ро, чьи брови скосились к переносице так сильно, что мне сначала показалось, будто вместо глаз у нее коричневые полосы.
Блондинка, явно не желая со мной болтать, спешит покинуть помещение, но, увы, ее ждет неудача.
Я не позволяю ей взяться за дверную ручку, перегородив своим телом путь. Наконец подруга поднимает на меня глаза, в зрачках мелькает синее пламя ярости и раздражения, тем самым испугав меня до чертиков. Аж мурашки по телу пробежали. На меня будто смотрит не подруга детства, а злейший враг.
– Ты куда? – первое, что пришло в голову, спрашиваю я.
Ро демонстративно громко фыркнула, вложив в это действие все свое негодование, предназначенное в первую очередь родителям, после выпрямляется.
– У меня есть дела, – делает шаг в сторону, а я за ней.
– Вообще-то мы договаривались посмотреть фильм, – наивно напоминаю я, сдерживая праведный гнев.
Почему бы и нет. Я тоже имею право свирепствовать, поскольку, несмотря на измотанность, я явилась к ней домой, дабы провести вечер вместе, но Фишер вдруг посылает меня к чертовой матери. Очень мило, нечего сказать.
– В следующий раз, – без всяких чувств произнесла Роуз, круто увернувшись и пройдя к двери, за которой через миллисекунду скрылась.
– Роуз! Стой! Вернись сейчас же! – подорвалась с места Реджина, заводясь по-новому.
Она, сжимая кулаки и сдерживая слезы обиды, усмиряет свой порыв, осознав, что кричать и просить вернуться бесполезно, опускает голову и кладет покрасневшие ладони на макушку, точно корит себя в чем-то. А быть может, так и есть.
Страшный осадок остался на душе, и мне нечего сказать, как и нечего менять; я бессильна.
За все наши годы дружбы с Роуз подобного не происходило. Реджина очень любит свою дочь, пылинки сдувает, исполняет любые прихоти, к примеру, тот же переезд в другой штат с парнем… Что заставило мать так сорваться?
– Я налью тебе воды, а ты пока сядь на диван и успокойся, – со вздохом встает с места мистер Фишер, не смея глядеть в мою сторону.
Им стыдно за сцену, которую мои глаза не должны были видеть.
Реджина, держась за сердце, тихонько падает на диван и поправляет волосы. Она вдруг резко постарела на десять лет, и, думаю, всему виной стресс.
Решив, что стоять в дверях как минимум некрасиво, снимаю ботинки и приближаюсь к миссис Фишер, неловко кусая нижнюю губу. Случайно отрываю кусочек сухой кожи с губы и ощущаю на языке железный привкус.
– Что произошло? – уверенно спросила я, тоном не выдавая ничего лишнего. Например, ту же неловкость, жалость, стыд.
– Рэйчел, – разбито прошептала Реджина, подняв покрасневшие от слез глаза, – что происходит с Роуз? Почему она так изменилась?
Вопрос, произнесенный несколько минут назад, повис в воздухе, заставляя дышать им, чувствовать его на коже, словно холодный липкий пот. Стало резко интересно узнать, вытащить клешнями, возможно, страшный ответ, но пока мы просто сидим в тишине, думая о своем, буравя отстраненным взглядом углы в комнате.
Я прокручиваю первую встречу с подругой спустя продолжительную разлуку, вспоминаю не очень теплый прием, ее пьяные объятия, рассказ о расставании со Скоттом и ничего не понимаю. Как такое возможно? Роуз Фишер, полюбившая боксера на мотоцикле, внезапно остыла к парню своей мечты? Я помню ее взгляды, улыбку, когда она вспоминала о нем, ждала сообщения, умоляла меня сходить с ней в «Сходку». Помню, как она рассказывала о каждом его подарке, поцелуе и объятиях. Скотт – ее первая любовь, в этом я уверена точно. Тем не менее мне не верится, что у обоих пропали чувства. Неужели произошло что-то паршивое, заставившее блондинку отказаться от своей судьбы, от привычной жизни? Роуз Фишер просто-напросто подменили: в натуре, конечно, осталась та былая резвость, однако все равно кое-что теперь иное. И мне обязательно нужно выяснить что.
Мистер Фишер протянул жене бокал холодной воды и быстро покинул нашу компанию, сославшись на головную боль, поднялся к себе в кабинет.
– Вы не знаете, куда она ушла? – нарушила тишину я, запустив пальцы в обивку дивана.
– Наверное, снова гулять, – предположила Реджина, отпив еще один глоток воды, – она постоянно куда-то ходит. Дома мы ее видим только утром, когда она наспех завтракает, и вечером, когда обувается, чтобы уйти.
Значит, вот как…
– Вы знали, что они со Скоттом расстались?
Женщина медленно приподнимает подбородок, найдя своими опухшими глазами мои, дрожит губами, не в силах то ли от ошеломляющей новости, то ли от нервов произнести и слова.
– Я догадывалась, но не думала, что у них все настолько плохо… – щурится мать, приложив ладонь ко рту. – Почему?
Боже, надеюсь, подруга меня не убьет за это, однако я молчать не стану. Своим поведением она причиняет всем боль.
– Точно не знаю. По словам Роуз, разлюбили друг друга.
– Так вот почему она не хочет возвращаться назад… – озарило Реджину. – И поэтому она решила уйти из университета?
Теперь мой черед удивленно вскидывать брови ко лбу, ибо я ни сном ни духом об этом решении блондинки. Что еще она скрывает?
– Что? – выдохнула я, хлопая ресницами.
– Да. Из-за этого мы ссорились. Она такая глупая. Хочет из-за парня перечеркнуть все годы учебы? Все наши с отцом труды? Она еще молодая, не понимает, что образование в наше время превыше всего! Кем она станет? Где будет работать? А есть и спать? Дети такие наивные, – грустно заметила женщина, – думаете, мы вечно будем рядом с вами, но время идет, а мы стареем. Однажды мы не сможем вам помочь… Поэтому я надрываюсь, умоляю Роуз передумать, ведь она способная девочка! Она рождена для большего, а не для продавца-консультанта в рыбном отделе… Я уже не знаю, что делать. Мои слова проходят мимо нее…
Проникнувшись к миссис Фишер глубоким сочувствием, я лишь кивнула головой и мысленно пожелала расщепиться на атомы, ведь, каюсь, я до сих пор не знаю, как себя вести с людьми, которым морально плохо. Язык заплетается, движения становятся неуклюжими, а сердце громко, словно грозовая туча, громыхает в груди.
– Я поговорю с ней. Попробую переубедить, – клятвенно пообещала я, стараясь хоть словом утешить женщину.
Она напомнила мне маму много лет назад: совсем юная Рэйчел отказывается говорить, косится на свежие шрамы на руке, душит в себе чувства стыда, когда по щекам осунувшейся Хейли Милс пробегали горячие слезы. Дочь хочет умереть. Казалось бы, совсем еще ребенок, а думает о вещах, которые порой и взрослым на ум не приходят. Да, я была плохой дочерью, но я не позволю Роуз стать такой же. Этому не суждено быть.
– Да, сделай это. Ты всегда оказывала на нее влияние. Уверена, после разговора с тобой Роуз возьмется за ум, – загорелась ложной надеждой миссис Фишер, поскольку Ро уже давно не считается с моим мнением.
Времена, когда она ходила ко мне за советом, давно прошли. Блондинка ничего мне не рассказывает. И это обиднее всего.
Иначе зачем быть дружбе? В чем заключается эта привязанность? Дело в том, что посмотреть фильм, погулять по набережной, устроить вечеринку ты можешь с кем угодно, но только один избранный человек заслуживает твоей открытости. Только одному человеку известно абсолютно все о твоей жизни: обиды, боль, радость, любовь… Разве о важных для нас вещах мы говорим кому попало? Потому люди тщательно отбирают для себя друзей. Хотя, по сути, сейчас в современном обществе осталось очень мало людей, способных на искренность. Роскошь – позволить себе сбросить маску и предстать перед человеком во всей своей красе. Вопрос в том, примет ли он твою душу или просто изуродует ее. Боюсь, как бы мы с Роуз не столкнулись с подобной проблемой.
– В последнее время я не узнаю свою дочь, – севшим голосом призналась Реджина, не моргая смотря на свои руки.
– Я тоже не узнаю в ней подругу…
Чудовищно и странно было говорить об этом кому-либо, но если этого не делать, можно стать параноиком. Правда любит, когда о ней говорят вслух.
Две недели. Четырнадцать дней адского труда.
Если я когда-то давно думала, что самые мерзкие ночи – это ночи перед экзаменами, когда на подготовку осталось мало времени, а хочется учить и учить, потому что кажется, словно ничего не знаешь, то, извините меня, я ошибалась. Намного хуже дни, ага, именно, дни, проведенные за «грязной работой».
Мисс Винсент меня не жалела; она буквально выжимала из меня все соки, всю влагу, будь это хоть кровь, пот, слезы или, простите за выражение, экскременты. С девяти до пяти часов вечера Рэйчел Милс примеряла роль Золушки, только вместо крупы я перебирала бумажки. Что ж, это несправедливо, поскольку у той же Золушки были помощники в виде мышек или птичек, а моими единственными товарищами по несчастью оказались мои же руки. Удивлена, что еще мозолей не натерла…
Но на этом мои страдания не закончились: мисс Винсент отправляла меня два раза на другой конец города за какими-то важными коробками, затем она в вежливой форме, как, по крайней мере, той казалось, попросила меня присмотреть за грузчиками, которые привезли новенький печатный станок. Как по мне, то подобные вещи непрофессионально доверять какому-то стажеру, но кому интересно мое мнение? Точно не Винсент, которую, оказывается, зовут Барбара. Я бы могла ее по приколу называть Барб или Барби, но наставница не из тех, кому по душе подобного рода обращения… К тому же из уст работников, с которыми мне посчастливилось немного подружиться, я узнала, что с мисс Винсент неформально болтает лишь один человек… Наверняка вы уже успели догадаться, кто именно.