такого напряжения. Я словно проглотила струны, и кто-то сейчас играет на них противную мелодию, поэтому моментально срабатывает рвотный позыв. Слишком ностальгично, слишком больно, слишком тяжело… Я обещала себе идти дальше, но дорога снова привела меня к этому человеку.
Я стараюсь не смотреть на сидящего брюнета с бутылкой, как выяснилось, скотча и сажусь на ступеньку лестницы, с интересом изучая когда-то живой дом.
Штукатурка и стены стерлись, краска на двери пожелтела, и, если хорошенько приглядеться, можно заметить крошечные дырочки – дерево захватили термиты. Что насчет двора, то здесь, скорее всего, пасутся лесные обитатели; полно высокой, по колено, травы и кустов. Окна грязные, крыльцо пыльное… По-моему, не нужно быть больно умным, чтобы понять, в чем тут дело. Неужто здесь больше никто не живет?
Эрик шумно отхлебывает из бутылки и вытирает рукавом коричневой куртки подбородок, на котором, под правильным светом, заметна щетина. Раньше я этого не замечала, но он возмужал, стал брутальным и еще более красивым.
– Ты пьян, – тяжело вздыхаю я, сообразив, от чего тот не в лучшем расположении духа.
– Глупо говорить нет, поэтому – да, – хлопая покрасневшей от холода рукой по карманам, рассеянным взглядом смотрит в темноту Нансен; он, спустя секунды, находит сигареты и зажигалку, протянув упаковку в мою сторону. Мерзко. – Закуришь?
Взглядом, не требующим формулировок, испепеляю брюнета, и тот виновато подбрасывает брови к открытому лбу. Волосы его влажные, думаю, от пота. Он так точно заболеет и скончается либо от простуды, либо от рака легких. Эрик все-таки не бросил курить.
– Ты хотел поговорить? Давай, я готова слушать, – откашливаясь, приобнимаю себя, плотнее закутываясь в плед, поскольку ночной ветер бьет прямо в спину.
– Давно ты здесь не была, да? – затягиваясь, жмурится Эрик.
– В последний мой визит ты сказал, что мы расстаемся. Об этом ты хотел поговорить? – с упреком выдавила я прежде, чем успела подумать.
Черт.
– Ненавидишь меня…
– Нет, просто пытаюсь понять, что в твоей голове творится. Зачем ты вынудил меня приехать сюда в два часа ночи? У тебя увлечение такое?
Зеленоглазый грустно хмыкает, выпуская серый дым в звездное небо и, царапая зубами губы, чистосердечно произносит:
– Я хочу объясниться. Согласись, нам это необходимо, – он находит мои помутневшие от чувства глаза и больше не позволяет мне двигаться; цепляется мертвой хваткой.
Пожалуйста, пусть в груди это чудовище закроет пасть и перестанет биться.
– Моя мама узнала, что мы с тобой расстались, через три дня после твоего отъезда в Портленд. Я не знал, что ты уехала. Уже потом, когда я пришел к тебе домой, твои соседи поделились новостью…
Вмиг нахмурив ровные брови, бесцеремонно обрываю реплику Нансена, совершенно ничего не понимая.
– Ты приходил ко мне домой? – не верю.
– Да, я хотел предупредить тебя о своем переезде и попрощаться, но опоздал, – печально улыбается брюнет, стряхивая пепел на свои ботинки. – Ты улетела, я остался один, ведь, черт, я потерял всех своих друзей, включая Скотта. Он разозлился на меня, и правильно, ведь вел я себя как последний козел. В тот вечер я пришел в паб, где любил выпивать Крис. Мы встретили рассвет в разрушенной «Сходке». Тогда, видимо, в наши пьяные головы и пришла идея о сотрудничестве, но для этого мне нужно было получить подпись опекуна и папиного делового партнера. Он как раз был недалеко от Митсент-Сити. Мама меня не поддержала, хотела, чтобы я продолжал дело отца в одиночку, а не с какими-то непонятными людьми. Я ее послал. Впервые в жизни нахамил и в грубой форме велел не лезть в мою жизнь, – качая головой, усмехается темноволосый, смотря в одну точку; я напрягаюсь. – Мы собрали вещи и уехали к родственникам. Помнишь мою кузину Тару? У них сейчас живет мама. Похоже, я просчитался, потому что Эмма каким-то образом узнала о моем отъезде и, судя по всему, сообщила тебе, – парень делает паузу, ногой втаптывая окурок в сырую землю, – я слушал твои голосовые сообщения, покидая Митсент-Сити. В машине играла песня The Neighborhood, а в наушниках твой дрожащий голос. Я даже в моменте чуть не сдался и не снял трубку, но понял, что так тебе будет больнее…
– Больнее? – будто под купол прозвучал вопрос. – Больнее быть уже не могло.
– Я хотел, чтобы ты была счастлива без меня. Пойми, от того романтичного и милого Эрика ничего не осталось. Я шел ко дну.
Резко поднимаю на того глаза, а его лицо оказывается смазанным. Первая слеза стекает по горячей щеке, когда я невольно моргаю, дрожа губами.
– Я бы не позволила тебе утонуть. Я же говорила, что буду рядом, но ты решил за двоих. Я понимаю, – быстро вытирая лицо, шмыгаю носом, – ты потерял отца, твоя жизнь внезапно перевернулась с ног на голову, но в чем виновата я? Почему ты меня оттолкнул? Просто ответь на этот вопрос, и я отстану. Почему?
Тишина была громкой. Тому виной и мое сердце, и мои немые крики, разрывающие плоть, и обида. Возможно, мне страшно услышать правду. «Я тебя не любил» – убьет меня, расчленит и раздробит на микроскопические части. Вынести это вряд ли под силу даже самому толстокожему человеку.
Любовь – это все, и, лишаясь ее, мы черствеем. Наружу выходят злые мысли, боль и опустошенность.
– Я просто… – осекается, хмурится и вновь делает попытку. – Я вдруг понял, что мне ничего не нужно…
Еще одна слеза стекает прямо к подбородку и разбивается о мою ладонь.
Нет, Рэйчел, не плачь, никто не станет утирать твои слезы. Соберись, тряпка! Восстань из пепла, как сделала это в день разбитого сердца.
– В том числе и я, – договариваю за Нансена, крепко сжимая губы, ибо боюсь, что иначе зареву. – Что ж, спасибо за честность, Эрик.
Господи, как же хочется взять эту бутылку скотча и хлебнуть обжигающего успокоительного, однако я за рулем, поэтому придется мне скрипеть зубами и старательно игнорировать зудящую боль в грудной клетке. В принципе, мне не впервой.
– Я любил тебя, – бросается словами Эрик, будто этой фразой извиняется.
Подлец!..
– Я тоже тебя любила.
– Рэйчел, – нежно и одновременно пьяно протягивает тот, осмелившись коснуться моей руки; я не шевелюсь, боюсь на кусочки развалиться, – ты дорога мне. Очень дорога. Я желаю тебе счастья. Пожалуйста, в память о нашей любви, прости меня и не делай глупостей…
Тут я замираю, глотая колючий комок в горле. Последнее предложение он произнес таким странным тоном, словно ему что-то известно, о чем я и не догадываюсь. Это намек? Если да, то на что?
Эрик смотрит на меня в упор, лаская костяшки моих пальцев, и я вижу, как пульсирует зрачок болотных глаз. Меня это настораживает… Ладно. Вдох, выдох.
– Про какую глупость ты говоришь, Нансен? – приподняла я одну бровь, и ни одна мышца моего лица не дрогнула.
Эрик лукаво улыбается, прижимает к губам горлышко бутылки, делая глотки оранжевого пойла. Ответа так и не последовало.
Животик Изабеллы рос не по дням, а по часам, и папа гордо заявил, что его сын будет самым шустрым малышом на свете. Я купила в подарок милые ботиночки с липучкой и с рисунком щеночка на голубеньких носках. Обожаю запах новых вещей, особенно детских. Они такие крошечные и миленькие, что я невольно расплываюсь в улыбке.
Мама предусмотрительно посвящает Изабеллу в дела мамочек, подсказывая на будущее, какая смесь лучше, какие подгузники покупать, как купать младенца, какой температуры должна быть вода и прочее-прочее, от чего моя черепная коробка затрещала. Это просто кошмар! Мой братик еще не появился на свет, а ему уже выбирают питание.
Мама, как женщина опытная – ведь все-таки вырастила меня, – согласилась помогать Изабелле в первое время. Меня это, мягко говоря, удивило. Где вы видели такое, чтобы бывшая дружила с нынешней женой своего бывшего мужа… Хоть на телевидение иди…
– Как вы решили назвать малыша? – потягивая кофе из чашечки, озорными глазками хлопает мама.
Я с интересом уставилась на круглолицую Изабеллу, одетую в теплую домашнюю тунику, ткань которой обтягивала раздутый живот, и мысленно уже подбирала наиболее идеальные, на мой взгляд, имена. Может, Дин? Или Бред? Или Франциск?
– Кэмерон, – объявляет Изабелла, и в этот момент в комнату заходит папа.
– Я слышал имя своего сына? – целует лоб своей жены тот, а я мельком гляжу на искренне радующуюся маму, почему-то представив сейчас рядом с ней улыбающегося Фила.
– У тебя слух прорезался, милый? Когда я тебя звала вчера выбросить мусор, ты с места не сдвинулся, – шутливо щетинится японка, позволив папе коснуться пуза.
Мужчина невинно вытянул лицо и повернулся всем телом к маме, решив побыстрее перевести тему разговора.
– Хейли, как дела у Фила? Мы совсем не видимся.
– О, он весь в работе, я сама по нему… соскучилась, – покрываясь легким румянцем, прячет сияющие глаза она.
Сколько любви в этих словах, сколько неловкости. Странно обсуждать такое с папой. К такому сложно привыкнуть, но, видимо, мне деваться некуда.
– Еще не надумали официально зарегистрировать свое счастье? – с намеком кивает Изабелла, прожевывая банан.
Я аж подавилась мятной конфетой, постучав кулачком по груди. Брак? К чему такая спешка?
– Оу, – пуще прежнего засмущалась мама, бегая взглядом по всей гостиной, не зная, за что зацепиться, и в итоге решила смотреть на сервиз, – мы еще не говорили об этом… Не знаю даже. Мы встречаемся всего ничего. Разве можно заикаться о свадьбе?
– А почему нет? – недоумевает мачеха, подавшись вперед. – Фил мне с первого взгляда понравился. Не ревнуй, любимый, – подмигивает нахмурившемуся папе она. – Вы замечательно смотритесь вместе. Да, Рэйчел?
Все тут же переводят взгляд на меня, и конфета во рту трескается под давлением задних зубов. Поправляю волосы за плечи.
– Да. Фил мне нравится, – поддакиваю я.
Папа фыркает.
– Отлично. Собрались фанаты! Так, кому здесь еще нравится Фил Бенсон? – наигранно возмущается папа, и мама неуверенно поднимает руку.