– Нет, – меняется голос: был нежным, стал сухим и чужим, – Беатрис наивная. Она влюбляется в каждого встречного: кто-то задержит на ней взгляд на секунду дольше или придержит дверь в супермаркете – все, он ее принц на белом коне. Она неопытная, любопытная и падкая на неприятности. Думаешь, тот бармен был первым, кому она свое сердце преподнесла? Ошибаешься, – грустно усмехается Райт, я прикусываю щеку. – В средней школе, меня с ней тогда рядом не было, она связалась не с лучшей компанией. Травка тогда была очень популярна: куришь ее, значит, крутой. Рэйчел, – задрожал голос шатена, и я встревоженно приподняла брови, – Беатрис чуть было не изнасиловали…
Мир внезапно поставили на паузу, не предупредив, а я потеряла равновесие и будто упала прямо на четвереньки. Это сущий кошмар. Отказываюсь принимать услышанное. Это правда?
Боже, бедная Беатрис, она же совсем была ребенком! Этот ужасный случай мог стать травмой на всю жизнь, однако, глядя на жизнерадостную выпускницу, невозможно ни о чем заподозрить. А ведь вокруг нас живут десятки, сотни человек, столкнувшихся с сексуальным домогательством или буллингом, дискриминацией либо притеснениями, домашним насилием… И мы блуждаем по городу, проходим мимо, понятия не имея, что прохожая девушка с наклейками на папке с тетрадями – жертва травли.
Я шумно выпустила воздух из легких и много раз поморгала, избавляясь от тумана в глазах, чтобы Ник ничего не успел заметить. Однако тот слишком занят мерзкими воспоминаниями; он захлебывается в них, и, кажется, я поняла причину его чересчур строгого контроля: Никсон Райт боится. Ему страшно, что с сестрой может повториться печальный опыт и его вновь рядом не будет. А что чудовищней этого? Знать, что твой любимый человек в беде и не помочь…
Теперь я понимаю тебя, Никсон. Это страх. А у нас, оказывается, много общего, чем думалось прежде.
– Не кори себя, – опускаю ладонь на обнаженное плечо и стараюсь не дрожать голосом, – ты не виноват.
– Виноват, – отрезает Никсон, – я ее старший брат. Моя обязанность защищать ее, и что в итоге? Я чуть ли не потерял сестру. Но, клянусь, больше ошибки я не допущу.
– Хочешь сказать, что всю жизнь будешь держать Би рядом с собой, как хомячка в клетке?
Парень цыкнул, еле заметно улыбнувшись.
– Ты утрируешь.
– Милый, это тоже неправильно. Нельзя вечность ее прятать от мира из-за одной оплошности. Мир – жестокий кусок мусора, но, если мы не будем встречаться с ним лицом к лицу, мы не сможем изучить его и победить, понимаешь? Беатрис уже не та маленькая школьница. Я уверена, она теперь разбирается в людях и может постоять за себя. Дай ей шанс.
И полетели головы… Никсон щурится, поджимает побелевшие губы и жестом останавливает мою реплику, учащенно дыша раскаленным кислородом.
Я трусливо опустила глаза вниз, но, поняв, что это глупо, вновь взглянула прямо в черный колодец напротив, осознав, что проваливаюсь в пучину тьмы.
– Я не согласен с тобой, – плюется льдинками Райт, отдаляясь от комода, на котором я сижу, – Беатрис все еще ребенок, а ее поступки взбалмошны.
– Ник, ей семнадцать, – чеканю я.
– Послушай, – уже громче окликнул меня он, отчего я вздрогнула, – я знаю свою сестру лучше всех. Так вот, Рэйчел, она не готова. Ее нельзя оставлять без присмотра.
Почему он такой? Почему он делает из молодой девушки слабого маленького котенка? Нельзя же так! Беатрис – человек, у нее есть чувства, и каково ей каждый день выслушивать, что она – ребенок, который не может постоять за себя?
Да, мы все ошибаемся, падаем на самое дно, калечимся. Однако не столкнись мы с пропастью, не поняли бы, каково это – тянуться за светом.
Мое настроение разбивается о грубость и упертость бойфренда. Я строю обиженное личико и прыгаю на ноги, поправив пижамные шорты и игнорируя тяжелый взор Райта.
– Твоя узколобость меня выбешивает. Из-за одной ошибки ты отказываешься двигаться дальше, побороть страх… Это ненормально, – раздраженно проговариваю я, на что Никсон громко смеется и хлопает в ладоши.
В недоумении приподнимаю одну бровь. Что его так рассмешило?
– Это говоришь мне ты, Рэйчел? Что тебе известно о страхах? Что ты знаешь о беспомощности? Когда дорогой тебе человек разрушается на твоих глазах, а ты ничего не можешь изменить? Что ты знаешь?
Вроде бы я стою, но поверхность под ногами не чувствую. Вроде дышу, но легкие горят, словно кто-то костры разводит. Вроде смотрю на него, а картинка плывет, пеленой покрывается и искажает видимость…
Как же он несправедлив ко мне, но я его не виню, ведь Никсон ни сном ни духом о моем прошлом. Он представления не имеет, что я сама чуть ли себя не потеряла, когда уродовала кисти лезвием. Шатен не знает, что я боялась любви, боялась быть преданной, отвергнутой и брошенной. Ему неизвестно, что я наблюдала за тем, как моя первая любовь отпускает мою руку, как преображается в монстра… как покидает меня.
Никсон не прав – мне все знакомо, я через это проходила, но, в отличие от него, со своими страхами я борюсь. Смелость порой это не только действие, это еще и мысль.
Тихо шмыгнув покрасневшим носом, я вытираю ребром ладони скользящие по щекам слезы и собираюсь с духом.
Видимо, парень понимает, что задел за живое, потому его лицо немного проясняется.
– Почему ты дальше своего носа ничего не видишь, Никсон? Мне жаль твою сестру, потому что ты не способен отпускать прошлую боль.
– Ты драматизируешь, – отмахивает он, отыскав на стуле свою кофту.
– Тебе не удастся держать все в абсолютном контроле! Ты не имеешь права управлять ее жизнью! – подбегаю к нему я, бегая мокрыми глазами по его ровному лицу.
Он деревянный, иначе не скажешь! Черствая деревяшка.
– Ты забываешься. Она моя сестра, тебе не следует так яро выступать за ее права. Мне лучше знать, что делать с Би и ее эгоистичным нравом.
В шоке раскрыв глаза пошире, я качаю головой и не верю в услышанное.
– Ненавижу…
– Взаимно, – буднично произносит кареглазый, натягивая на широкие плечи джинсовый пиджак.
Он прячет мобильник в передний кармашек и оглядывается, проверяя, не забыл ли что.
Не поняла… Он что, уходит? Уже почти полночь, он с ума сошел?
– Куда ты собрался? – следуя по пятам, бросаю в спину, однако придурок успешно меня игнорирует.
Мы выходим в коридор второго этажа и быстрыми шагами спускаемся вниз, где слабо горели настенные лампы. Все уже давно провалились в сладкую дремоту.
– Домой, – обувается в прихожей Никсон.
Я замираю напротив, скрестив руки на груди и испепеляя профиль Райта свирепым взглядом.
Дурак! Даже волосы не высушил.
Закончив со шнуровкой, парень ловко открывает входную дверь и выходит на улицу.
Звезды умиротворенно мерцают на темном шатре, уличные фонари рассеивают кромешную тьму. Мерзлый ветер кутает мои обнаженные ноги и руки в прозрачный плащ и заставляет поежиться, тем не менее огонь гнева позволяет моим конечностям функционировать и догнать быстро шагающего парня.
Он одним движением снимает сигнализацию со своего порше и даже не думает остановиться.
– Никсон, ты совсем спятил? Вернись в дом! Это некрасиво. Что подумают мама с Филом? – пытаюсь достучаться до непробиваемого бойфренда я, а тот в свою очередь открывает дверь и садится на водительское место.
Господи, если я сейчас не подниму с земли камень и не брошу его в окно порше, значит, произойдет чудо. Я на грани нервного срыва.
Заводит двигатель, я же зарываюсь руками в волосы, отбрасывая их назад.
– Никсон! – зову я.
Не смотрит. Ублюдок. Истеричка.
– Никсон!
Меняет скорость, нажимает на педаль и двигается с мертвой точки, даже не взглянув в мою сторону.
Спятить можно!
Он правда уехал? Правда?! Черт побери, я догоню его и убью, перед этим хорошенько помучив.
Провожаю сконфуженным взглядом авто, скрывающееся за поворотом, и до сих пор смириться не могу.
Это неправильно. Вечер был чудесным, все шло как по маслу, но почему с нами вечно происходит чертовщина? Или дело в различных точках зрения? Я устала. Устала вечно ссориться с ним, мне надоело оправдывать его, это слишком сложно.
Но больше всего меня тревожит иной факт: «ненавижу» мы сказали друг другу раньше, чем «люблю». Наша история полна сюжетных дыр, и создаем мы их сами.
Я в подавленном состоянии возвращаюсь в коттедж и валюсь на кровать, в которой должен был засыпать Никсон.
В комнате все еще пахнет манго…
Глава 20
Утром я проснулась уже без какого-либо настроения и на неизбежный вопрос матери «Где Никсон?» коротко ответила, что ему пришлось уехать по семейным обстоятельствам. Наглая ложь. Зачем, спрашивается, я вообще выгораживаю этого невоспитанного грубияна перед семьей? Ах, точно, чтобы не разрушить его кристально чистую репутацию.
Фил помогал маме на кухне, а мы с Роуз, состояние которой совпадало с моим, сидели в гостиной и смотрели «Чародеек», мысленно витая за границей реального мира. Удивительно, что границы эти стерли две определенные персоны.
До меня доносился шум воды, пищание микроволновки и улюлюканье мамы, дурачившейся с Филом. Я добавила громкость телевизора почти на максимум, надеясь потушить раздражение, возникшее из-за вчерашней ссоры. В данный момент совсем не хочется видеть кого-то или слышать. Убежать бы в лес, найти старую хижину и запереться на годик или больше, если потребуется.
Фишер отстраненно глядит на свои сложенные на коленях руки и периодически двигает бровями, кривя уголками опухших губ. Я отлично понимаю, что ей не хочется разговаривать, в принципе, как и мне самой, тем не менее не спросить о ее самочувствии я не могла, потому что искренне переживаю. Мне хорошо знакомы те чувства, которые пропускает через себя подруга: пытаешься смириться с уходом человека, все еще храня частичку его души в своем сердце. Это неправильно, но плевать – чтобы заглушить боль, мы можем пойти даже на самообман.