– Какая досада, – иронично тянет Нансен, после чего резко отходит от меня на три шага, пряча ладони в карманы джинсовых брюк; в этот момент зазвонил мой сотовый. – Гм, спорим, это твой теперь уже бывший парень звонит? Чего стоишь? Ответь ему. Он, наверное, с ума сходит, мечтает встретиться с тобой.
Я пропускаю яд мимо ушей и берусь за мобильник. Нансен не ошибся: звонит Райт, из-за чего в груди вмиг похолодело.
– Видеть тебя не хочу, – бросаю брюнету я, – но вот ты видеть и слышать меня будешь вынужден. Я клянусь тебе, Эрик, ты пожалеешь о своем поступке. Думаешь, забрав мою флешку, ты спас свой бизнес от полного разоблачения? – улыбка с лица парня медленно стирается. – У меня еще миллион копий. И даже не пытайся искать их – не найдешь. Скоро все узнают о ваших грязных делишках: о ночных клубах и борделях, о незарегистрированных счетах… О да, не смотри на меня так, мне все известно. Просто торжествуй, пока можешь. Кто смеется сегодня – плачет завтра.
– Милая, это угроза? – не воспринимает реплику всерьез, как обычно.
– С угрозами давно покончено. Это война.
На блестящих губах парня расцветает лисья улыбка, и, ничего больше не сказав, он исчезает в полумраке.
Я наконец-то позволяю себе обмякнуть, сажусь на корточки и судорожно дышу, решив готовиться к финальной битве.
Он заплатит мне за боль, которую причинил два года назад, и за боль, которую причиняет теперь.
Глава 25
Настает момент, когда жизнь непроизвольно делится на до и после. Удивительно и даже трагично то, что я застряла на перепутье. Позволю себе грубость и подставлю вместо «до» Эрика, а вместо «после» – Никсона. Моя жизнь кардинально изменится в том случае, если мне будет суждено потерять Ника, в тот ненавистный момент и наступит «после»: мир, в котором придется заново отстраивать в первую очередь себя, а уже потом все остальное.
Сама вспышка мысли, что я лишусь той любви, которую мне подарил Райт, ослепляет, действует подобно самому сильному яду – он не тело травит, он пронзает душу кинжалом, кромсает на куски. Его голос, его ясные глаза цвета меда на солнце и корицы в тени, его мягкие губы, которые благословлены самим Шезму – богом крови, вина и убийства в древнеегипетской мифологии, ибо оттенок его губ кровью отливал; пряные они, будто сладкое вино, и, целуя меня, он каждый раз отбирал мою жизнь.
Как мне просыпаться, зная, что Никсон меня ненавидит? Такая реальность губительна, она плохо делает сердцу, отчего и щеки высыхать не успевают, как снова новые слезы брызжут из глаз.
Прошло три дня, а как будто вечность. Я чувствовала себя Прометеем, прикованным к скале: каждый день одни и те же пытки, однако вместо орла, клюющего печень, меня клевали собственные совесть, стыд и страх. Три всадника Апокалипсиса. Совесть твердила, что пора подняться с кровати и явиться в газету, где, я абсолютно уверена, необходима моя помощь мисс Винсент и Филу, поскольку, сообщила мне мама, компания семьи Райт подала на Future time, в частности на меня, судебный иск. И это ужасно.
Все случилось по моей вине… К этому моменту и подступает стыдливость – она хочет сожрать меня с потрохами, потому что я трусливо отсиживаюсь в своей комнате, боясь столкнуться лицом к лицу с Никсоном или моим отчимом, Барб. Здесь уже господствует страх. В моем аду кругов всего три, но по своим страданиям он ничуть не уступает полноценной геенне.
Бабушка и мама переживают. Больше из-за того, что я ни крошки в рот не брала почти двое суток. А как мне есть? Организм отвергает пищу, полагая, что я не имею на это права, и, знаете, верно… Ничего я не заслуживаю, тем более потраченных на меня нервов близких людей.
В последний раз мама навещала меня днем, умоляя съесть немного куриного бульона. Отмахнулась, продолжая пялиться в белый потрескавшийся потолок, который стал мне вечностью.
Фрейя считает, что я психологически заключила себя в тюрьму. Мол, сама себе судья, сама себе надзиратель. Быть может, она права, тем не менее вникать в сказанное ею мне было слишком лень.
Казалось, жизнь поставили на паузу: помимо стен и окна, за которым менялись лишь сутки, ничего не было видно. Я чахла, мое состояние ухудшалось с каждым часом, в особенности в те моменты, когда мне звонил Ник. Понятное дело, трубку я не снимала, однако включался автоответчик, и голос шатена все же добирался до меня…
«Стыдно в глаза мне смотреть? Видеться боишься? Конечно, крыса всегда бежит с корабля. Но я это так не оставлю, слышишь? Ты заплатишь мне за обман и предательство, Рэйчел. Все это… с самого начала было игрой? Тебе нужна была информация, да? Господи, да по сравнению с тобой Иуда – образец преданности! В любом случае это уже неважно. Что сделано, то сделано. Это я глупый осел, который доверился тебе, а теперь мой отец и я под огнем необоснованной критики. Хватит прятаться, Рэйчел. Я имею право хотя бы на последний разговор с тобой. Если же ты и дальше будешь отсиживаться на дне, мой адвокат с тобой свяжется. До встречи».
Я моргаю, и слеза медленно и криво стекает к дрожащим губам.
Роуз сочувственно вскидывает брови ко лбу и опускает ладонь на мое колено. Она тоже слышала это четырнадцатое сообщение от Никсона; мне совсем стыдно…
Я незаметно, по крайней мере как думалось мне, вытираю мокрое лицо и приподнимаюсь, взглянув наконец-то на подругу рядом.
– Я так благодарна, что ты пришла, – обращаюсь к ней со всей искренностью, неловко пряча ладони в рукава черной толстовки.
В ней душно, но я люблю эту одежду. Когда я в ней, кажется, словно под защитой от внешнего мира.
– Твоя мама рассказала мне обо всем. Я не могла оставить тебя одну. Эрик поступил очень низко, – категорично покачала головой подруга, изменившись в эмоции.
– Ты не представляешь, что я чувствовала… Он меня предал. Я надеялась, что хоть что-то значу для него, но Эрик уже не тот человек, которого мы знали. – Фишер разливает в стакан воду из графина и дает мне; отпиваю пару глотков, позволяя жидкости остудить тело. – В его глазах ничего не было. Ни намека на…
– Любовь? – договорила за меня Роуз, и я пожала плечами. – Не думай о нем, Рэй. Сейчас тебе нужно набираться сил, чтобы отомстить и обелить свое имя. Ты смотрела новости?
Паника горьким комом подкатила к горлу. Сердце пропускает несколько ударов, отдаваясь болью в затылке, отчего пришлось зажмуриться.
– Нет…
– Компания подала в суд на вашу газету за клевету. По словам мисс Милс, Фил ночует в своем кабинете, пытается решить все мирным путем, но мистер Райт настроен решительно.
– Господи, это моя вина, – прячу бледное лицо в ладони, задыхаясь от всхлипов.
Нежные руки Роуз убирают мои и приподнимают подбородок; она утешительно и весьма неправдоподобно улыбается, как бы желая передать позитивный настрой мне, однако мое невидимое поле печали пробить ничто не в силах. Я в отчаянии.
– Виноват только один человек, и это не ты, – уверенно внушает белокурая, кивая, как болванчик. – Никсон не знает правду, поэтому говорит столько обидных вещей. Но он тебя любит, Рэйчел. Я уверена, ему так же больно, как и тебе сейчас, поэтому соберись. Нужно сохранять трезвость ума, чтобы спасти не только свои отношения, но и газету.
Как в мультфильмах: в один момент все плохо, бушует шторм, ветер деревья с корнями вырывает, однако что-то меняется – и тучи рассеиваются от бесконечных лучей солнца; небо вновь голубое, и поют птички. Вот так и сейчас. Короткий, но вдохновляющий на подвиги монолог подруги наделил меня силами.
Я улыбаюсь ей сквозь слезы и сковываю в крепких объятиях, опустив голову на хрупкое плечо.
– Что бы я без тебя делала, Роуз? Я тебя так люблю. Я места себе не находила во время нашей ссоры. Прости…
– Нет, – бубнит она мне в волосы, – это ты меня прости. Я была неправа и поступила глупо. Ты моя единственная лучшая подруга. Ближе тебя никого нет, поэтому мне стоило рассказать обо всем сразу. Но я испугалась. И прости, что не сказала про увольнение. Мне нужны перемены в жизни, поэтому я ушла.
Впервые за столько дней мне легко на сердце. Примирение с Ро – лучшее, что случилось за сегодня.
Мы отстранились друг от друга и широко улыбнулись. Мне так ее не хватало.
Внезапно в дверь постучались, и в комнату заглянул солидный голубоглазый мужчина. Это был Фил. Потому меня окатило жаром, затем мгновенно холодом, отчего пульс в разы участился.
Бенсон спрашивает разрешения войти, после чего я, придя в чувства, горячо киваю, сев на мятой постели по-турецки.
– Я, пожалуй, пойду посмотрю, не нужно ли чего мисс Милс, – поджимает губы Фишер, оставляя меня наедине с отчимом, перед уходом показав жест «все будет окей».
Ага, конечно. Все к этому и идет…
Дверь за спиной редактора закрывается, и тот, обойдя кровать, хватает свободный стул и садится передо мной в странном молчании.
Либо я давно с ним не виделась, либо он действительно изменился за эти ужасные сутки, но его лицо заросло колючей щетиной. Глаза углубились, и под ними заметны синие круги от бессонницы. Несмотря на это, его волосы были идеально уложены, а черная сорочка безупречно отглажена.
Наступила тишина – самая противная на свете, ибо неловкость в ней достигла своего апогея. Никто из нас не мог начать беседу, поскольку понятия не имел, что говорить. В итоге мы просто переглядывались и ждали, когда слово само придет на ум.
Боже, мое лицо скоро в сухофрукт превратится. Щеки пылают и, наверное, краснее некуда. Тем не менее я стараюсь оттолкнуть от себя навязчивые мысли и сосредоточиться лишь на своей кутикуле. Лучше думать о маникюре, чем о…
– Хейли рассказала мне о твоем самочувствии. Ты совсем не ешь, – решает издалека начать Фил.
Я обожаю его тактичность, однако в данном случае она идет во вред. Пусть лучше не затягивает с этим.
– Кусок в горло не лезет, – скупым ответом награждаю его я.
Он понимающе кивает и соединяет длинные пальцы рук в замок.
– Скажу честно, газета переживает нелегкие времена, – открыто оповещает Бенсон, и я поднимаю на него стеклянные глаза, – но бывало и хуже. Мисс Винсент мне все рассказала. Тебя подставили. Я в это верю, однако доказательств никаких нет, а без этого я не см