Здесь они были самым дешевым и лучшим блюдом.
– Плюс пирог.
– Но ведь сейчас нет и пяти утра, – скривила я лицо.
– Au contraire, mon ami[6], — возразил Дэниэл, закидывая руку на спинку винилового сидения, – сейчас самое время для пирога. Не уверен, что тебе это известно, но в этом ресторанчике пекут лучший во всем городе пирог.
Уж что-что, а это я знала. Он был любимым блюдом мамы. Испеченным в «Лунном свете» пирогом она лакомилась почти каждый день. Придя сюда впервые после ее смерти и моего переезда в Бейнбридж, я съела его столько, что меня потом в туалете стошнило. И думаю, именно поэтому с того времени к нему больше не прикасалась. Порой у меня возникало ощущение, будто скорбь превратилась в туго натянутый канат и половину времени мне приходилось тратить на то, чтобы сохранять равновесие: падать с него я не падала, но и на другую сторону перебраться тоже не могла.
Дэниэл ткнул пальцем в черную доску с заголовком «Пирог дня» и выведенной мелом надписью: «ПОЛОЖИ СВЕРХУ ЯГОДКУ – с вишней сортов „Бинг“ и „Рейнир“, крошкой из коричневого сахара и колечком карамели».
Он с видом заправского повара чмокнул и растопырил пальцы:
– Слушай, а ты знаешь, что у них за стойкой есть обалденная печка, чтобы пирог всегда был горячий?
Это мне тоже было известно. Девчонкой я не раз помогала миссис Пэтти класть его туда в дождливые дни. Она всегда говорила, что подавать яблочный пирог холодным грех.
– Давай, Берди, – сказал он, – я-то себе точно возьму. Пирог на завтрак – лучший в мире! Это просто охренительно, ЧМС!
– Я вообще когда-нибудь смогу искупить это ЧМС? – проворчала я.
– Не-а. Я теперь использую это выражение при каждой возможности. Это же, нахрен, просто восхитительно.
К нашему столику подошла официантка лет восемнадцати – двадцати, остановилась и посмотрела.
– А, это опять вы, – сказала она, сунув карандаш за ухо, в крашеные клубнично-красные волосы.
Беджик на груди официально сообщал, что ее зовут Шондой, но над ним красовался еще один – с надписью «Капитан Кранч»[7].
– Хотели в прошлый раз от меня смыться и оставить без денег?
Меня тут же охватило жгучее желание растаять прямо на диванчике и стечь под стол.
Что же до Дэниэла, то он лишь широко ей улыбнулся:
– Ах, Шонда, Шонда. Лучшая официантка «Лунного света». Да что там «Лунного света», бери выше, лучшая официантка всего Сиэтла. Ты же знаешь, это просто была ошибка. Разве я не хожу сюда постоянно вот уже несколько месяцев? Разве за это время не стал твоим любимым клиентом?
– У меня их много, любимых, которые надлежащим образом дают на чай, – бесстрастно ответила она.
– Принято, – засмеялся Дэниэл, – но в прошлом месяце это была просто ошибка. Да и потом, я ведь заплатил, помнишь?
– Помню, – сказала она, – мне так думается, что от скандалов на почве любви народ сходит с ума.
– Не-а, не угадала, мы попросту коллеги, – быстро ответил на это Дэниэл, показал подбородком на доску с поляроидными снимками тех, кого в «Лунном свете» считали злодеями, и добавил: – Обещаю тебе, мы больше никогда не будем вести себя как придурки.
Она уставилась на него, уперев руку в бедро.
– Да ты глянь. У нас для этого есть все возможности. – С этими словами он вытащил из кармана смятую двадцатидолларовую бумажку, разгладил ее и положил рядом со своей салфеткой. – Я возьму кусок этого чуда под названием «Положи сверху ягодку» и кофе. Да побольше сливок. А о твоих сегодняшних чаевых потом будут слагать легенды.
В ответ из груди девушки вырвался долготерпеливый вздох, после чего она перевела взгляд на меня. Она видела, что я сижу ни жива ни мертва? Понимала, чем мы тогда, в прошлом месяце, занимались?
– Могу поклясться, я тебя откуда-то знаю, – сказала она, вглядываясь в мое лицо. – Погоди-ка, ты ведь как-то говорила с миссис Пэтти, да?
Я кивнула и ответила:
– Мы когда-то жили в квартире над ресторанчиком. Она частенько со мной сидела.
– Вот оно что, – сказала официантка, – значит, ты та самая девчушка, Дови.
– Та самая, только зовут меня Берди.
– Миссис Пэтти говорила, что твоя мама была ей как дочь. Жаль, что ее так быстро не стало, я тебе сочувствую.
– Спасибо, – сказала я.
Почувствовав себя от ее соболезнований неуютно, я тупо уставилась в меню и совершенно бездумно сделала заказ. А когда она ушла, испытала облегчение.
– Спасибо, что прикрыл, – пробормотала я в адрес Дэниэла.
– Всегда пожалуйста, – успокоил меня он. – Ты в порядке? А то, когда она завела разговор о твоей маме, ты будто язык проглотила.
– Думаю, я просто устала оттого, что мне все выражают сочувствие. Смерть вроде бы носит личный характер, и говорить о ней всуе с незнакомыми людьми – типа, «слушай, а денек-то сегодня выдался жаркий, кстати, жаль, что тебя постигла утрата» – может… утомлять.
– Прекрасно тебя понимаю.
– Да и потом, после маминой кончины прошло уже восемь лет, и думаю, теперь мне от этого уже не так больно, как оно порой бывает.
– А бабушка? Она ведь скончалась совсем недавно. Полгода назад?
– Плюс-минус. Поэтому сейчас в таком деле, как соболезнования, мне уже положено стать профессионалом, правда? – сказала я, стараясь развеять мрачную атмосферу.
– На мой взгляд, ни один человек не владеет искусством их говорить, – сказал Дэниэл с кроткой улыбкой, которая каким-то непостижимым образом несла в себе утешение, – да и потом, их всегда выражают с ноткой жалости, что, собственно, и есть самое худшее.
Я кивнула, несколько удивившись, что он все так правильно понимает. И тут же вспомнила аккаунт с его именем в социальной сети с кратенькой надписью «Хватит спрашивать меня, в порядке я или нет». Возможно, за этим скрывалось нечто большее, чем обычный подростковый страх. Я немного помедлила и спросила:
– У тебя тоже кого-то из близких…
Он покачал головой:
– Не-а. Просто я ненавижу тех, кто меня жалеет. Потому что чувствую себя от этого слабым.
Ага, понятно. Вероятно, он имеет в виду свои проблемы со слухом, но, похоже, не желает о них говорить. Поэтому я лишь кивнула и уставилась в залитое дождем окно. Фары снующих туда-сюда по улице автомобилей оставляли за собой размытые следы.
– Я приехал не для того, чтобы что-то забрать.
– В каком смысле?
– Это была ложь, – ответил он, раскладывая на столе приборы, – я приехал специально тебя повидать. Нет, ты не подумай, это не слежка. Просто… даже не знаю. Не знаю, и все.
– Ага, – глупо произнесла я.
Какая-то частичка моего естества запаниковала, в голове забилась мысль: «Ему что, опять не терпится завести Тот Самый Разговор? Но он ведь сам сказал, что говорить здесь было бы странно». Хотя другая часть при этом думала совсем о другом: «Неужели он приехал сюда в выходной, специально чтобы меня повидать?» И в моей голове дюжинами поплыли пузырьки в виде сердечек. Может, он попросту хочет поговорить о Рэймонде Дарке? Но если так, то почему так волнуется?
Хотя сейчас точно те же эмоции испытывала и я. Поэтому лишь спросила:
– А где ты живешь?
Он сцепил руки, положил их на край стола и подался вперед:
– На западе Сиэтла, в паре кварталов от Олки Бич. А вырос на противоположном конце города, чуть восточнее Интернешнл Дистрикт. В прошлом году окончил Гарфилд.
– Классная школа.
Ее футбольная команда не сходила со страниц местных газет. В нее ходили Джими Хендрикс и Куинси Джонс. Если бы не мамина смерть, если бы мы и дальше жили в нашем доме, я тоже могла бы в ней учиться.
– Тебе там нравилось?
Он пожал плечами:
– Было здорово. Я любил наши старые края. У меня там много кузенов и кузин. Но по окончании школы мы переехали, когда мама решила поселиться в Несте, то есть в Гнезде.
– А что это? Я никогда ни о чем таком не слышала.
– Территория совместного проживания, – со стоном ответил он, – что-то вроде участка частной земли на два десятка семей. Каждая из них живет в отдельном особняке или квартире, но посередине стоит общий дом, в котором все жители собираются и принимают решение. Концепция родилась в Дании в 1970-х годах. Там нашли приют много старых хиппи, которые в то же время стараются «не походить друг на друга». – При этих словах Дэниэл изобразил пальцами кавычки. – Именно поэтому моя семья и решила там поселиться. Мы же типично цветные. Ура!
Он вскинул кулак, впрочем, без особого энтузиазма.
– А это вообще… интересно? Я имею в виду концепцию.
Дэниэл пожал плечами:
– Когда хочешь получать в общем доме бесплатную еду, то да. Совсем другое дело, когда пожелаешь включить погромче музыку и расслабиться – к тебе тут же заявится капризный старикан из старейшин общины и скажет: «Сделай-ка потише, пацан». – Последнюю фразу он произнес голосом мультяшного персонажа преклонного возраста. – А потом, на ежемесячном собрании жильцов, тебя еще и пристыдят. Ну да ладно. Я в полном порядке. Откладываю деньги. И всего-то должен слушаться маму, когда она пытается запихнуть меня в эту якобы школу.
– В якобы школу?
– Знаешь, колледж точно не для меня. Это скучная история. – Он пренебрежительно пожал плечами и вздохнул. – Так или иначе, я хочу только одного – чтобы Олки Бич не был так далеко от работы.
– Я могу разглядеть его из дома.
– Правда?
– В ясные дни, – уточнила я. – И то только маяк на Олки Пойнт.
– Не свистишь?
– Какого хрена мне врать?
Дэниэл засмеялся:
– Обожаю, как чопорно ты выражаешься, когда ругаешься. Восхитительно. Значит, если я встану у маяка и помашу рукой, ты меня увидишь?
– Ну, поскольку туда порядка пяти миль по воде, то вряд ли. Но в погожие дни мне видна гора Рейнир.
– Круто. Я на острове Бейнбридж был лишь однажды. Когда моя семья пожелала посетить там японскую мемориальную стену.