я заснула в прачечной, но это было после моей смены.
– И я не бесхребетничала уже несколько месяцев с тех пор…
– После похорон Элеанор.
– Правильно, – сказала она, – именно после них.
Тогда случился невероятный конфуз. Я целый день не заплакала – ни разу! А потом бац, меня парализовало прямо у ее могилы, и сто человек подумали, что со мной случился обморок. Хорошенькое веселье.
– Дэниэл знает? – спросила она.
– На работе не знает ни одна живая душа. Так зачем мне сообщать ему? Говорю тебе, все хорошо.
– Ладно, больше не буду к тебе приставать, – с тяжким вздохом сказала она, – но мне кажется, ты должна рассказать об этом Дэниэлу. И что вам обязательно надо поговорить с ним о том, что случилось тогда на заднем сиденье машины.
– Ну уж нет. Нет, нет и еще раз нет! К тому же, он и сам больше не желает поднимать этот вопрос. Совместным решением мы пришли к тому, что прошлое должно оставаться в прошлом. И дело Рэймонда Дарке мы расследуем исключительно как коллеги.
– Да что ты говоришь? Где этот пост о цветочнице, который он написал. Покажи мне, я хочу его еще раз прочесть.
Я запротестовала, но Мона проявила настойчивость. На него у меня в телефоне имелась закладка, хотя я не любовалась им без конца или что-то в этом роде. Но когда Ца-Ца Габор стал тереться о мою ногу своей снежно-белой мордочкой, вытащила телефон и зашла на сайт «Ищу человека».
Хм. Поста Дэниэла там больше не было.
Он его удалил.
Перед походом в Керри-Парк после окончания смены мне пришлось долго ждать Дэниэла, который повез клиента в аэропорт и пока не вернулся. Покинув дом тети Моны, я без конца сражалась с неодолимым желанием вздремнуть, и сочетание двух этих факторов ощущалось маленькой катастрофой. А потом… Мгновение назад я сидела на диване в вестибюле отеля, подавляя зевоту, и листала аварийный детектив… А следующим, что зафиксировало сознание, было парящее надо мной лицо Дэниэла, которое я увидела, когда проснулась.
С моих губ сорвался крик:
– ПРОСЫПАЙСЯ.
Его руки протянулись по обе стороны моей головы, покоящейся на спинке дивана.
– Да не сплю я, не сплю.
Язык у меня во рту едва ворочался, с трудом произнося звуки.
– Так, задремала чуть-чуть.
– Это одно и то же.
– Ври больше.
– Ты всегда засыпаешь на людях?
Я застыла в нерешительности, вспомнив разговор с тетей Моной, вознамерилась прощупать почву и призналась:
– На пароме это действительно порой со мной случается.
Одному из членов экипажа парома несколько раз приходилось меня будить, после чего мне становилось неловко – я боялась, что он примет меня за алкоголичку или, того хуже, наркоманку.
– К тому же в кинотеатре я не могу досмотреть ни одну картину, чтобы не уснуть.
– Каждый раз?
– Меня там одолевает сонливость, – объяснила я, – дома все иначе. Можно ходить, двигаться. Да и потом, дома не темно.
– Хм. А я никогда в киношке не засыпаю.
От его слов я смутилась. И ни его лицо, которое было всего в паре дюймов от моего, ни запах мяты и чайного дерева, исходивший от пряди волос на плече, выбившейся из пучка на затылке, отнюдь не помогали мне это смущение преодолеть.
– Это же надо – уснуть, когда у нас столько неразрешенных вопросов… – пробормотала я.
– Может, ты слишком устала…
– Да в порядке я, в порядке, – в раздражении бросила я и махнула рукой, веля пошевеливаться, – поэтому, если ты не против…
Он встал, глядя на пол:
– Может, всему виной это твое захватывающее чтение?
– Вот черт, – тихо выругалась я и схватила валявшуюся на полу открытую книгу.
В принципе, находиться здесь мне не положено. По окончании дежурства сотрудникам отеля запрещалось болтаться на людях.
– Кто-то еще меня видел?
– Нет, но я, можно сказать, тебя сфотографировал. – Увидев выражение моего лица, он тут же добавил: – Эй, да шучу я, шучу. Так, ладно, мы сегодня проводим наблюдательную операцию или нет? В качестве подготовительной меры я этой ночью влил в себя невероятную дозу кофеина, поэтому не допусти, чтобы это обалденное нервное возбуждение оказалось напрасным.
– Рада, что хоть один из нас в состоянии полной боевой готовности, – сказала я, сунула книжку в сумку и глянула в телефон.
До рассвета оставалось еще минут сорок пять. Мы вышли на улицу, и я попыталась стряхнуть с себя усталость.
Дэниэл припарковал машину у погрузочной площадки. Увидев ее, я тут же съежилась, но виду решила не подавать и, когда он, как истинный рыцарь, распахнул передо мной дверцу, быстро скользнула на пассажирское сиденье. В салоне стоял тот же самый, уже знакомый мне, пропитавший собой все запах, искусственный и приятный, словно к зеркалу заднего обзора подвесили сосновый освежитель воздуха. Дэниэл запрыгнул на водительское сиденье и завел двигатель.
– Честно говоря, я боялся, что ты больше не захочешь садиться ко мне в машину, – сказал он, бросив на меня мимолетный взгляд, чтобы подразнить.
– На заднее сиденье точно не сяду. А переднее не вызывает у меня никаких эмоций.
– Ну, никаких – так никаких, – согласился он и медленно кивнул, – по крайней мере, пока ты будешь держать при себе руки.
– Я?
– Ты не хуже меня знаешь, кто тогда предложил перебраться на заднее сиденье.
Я попыталась было запротестовать, но он был прав. Идея действительно принадлежала мне.
Мы тогда вышли из ресторанчика, намереваясь сходить в киношку. Наша одежда под дождем промокла, и я, поднимаясь по лестнице парковки, дрожала. А когда села в машину, Дэниэл предложил мне свою куртку, но она просырела даже больше моей, и мы оба засмеялись. Потом он меня поцеловал. А я поцеловала его. Потом опять и опять… После чего он откинулся на сиденье и сказал, что нам надо успокоиться. Я предложила не ходить ни в какую киношку. Он пошутил, что у него на заднем сиденье полно места, и я даже не заметила, как мы там оказались.
Думаю, мы с ним оба слишком увлеклись.
Я, может, и была девственницей, но с парнем целовалась уже не впервые. Этой чести удостоился Уилл Коллинз, живший раньше в таунхаусе между домом бабушки и кинотеатром тети Моны. Его сестра Трейси считалась моей подругой. Он частенько играл в баскетбол на парковке, и я порой останавливалась посмотреть. Прошлым летом, когда Трейси отправилась на тренировку по плаванию, он поцеловал меня у забора. Через два дня опять, но уже намного дольше. В последующие две недели эти баскетбольно-целовальные сеансы вошли у нас в привычку. А потом в один прекрасный день я увидела, что они с Трейси помогали отцу таскать вещи в грузовик для квартирных переездов, чем мой летний роман, первый и единственный, собственно, и закончился. Это была моя последняя попытка вступить в новые отношения, будь-то дружба или что-то иное.
Пока не появился Дэниэл.
Он широким жестом показал на свои штаны:
– Знаю, эти брюки просто неотразимы. Любая дама обожает мужчин в форменной одежде, а от меня в ней исходит стойкий запах раболепия и минимальной зарплаты. Так что ты уж на них не польстись.
Я хохотнула.
– У меня и в мыслях нет отрицать долю вины в наших былых затруднениях. И я точно не обладаю силой воли в присутствии прелестной леди-детектива. Поэтому тебе лучше никогда не пересекать вот эту черту, – сказал он провел рукой невидимую линию над ручным тормозом.
– Тогда, думаю, тебе лучше опустить подлокотник.
– Не могу: он сломан. Тебе придется мысленно возвести в этом месте стену.
– Что? – закричала я, приложив ко рту рупором руки. – Я не слышу через стену, что ты мне говоришь!
В ответ он беззвучно пошевелил губами и изобразил из себя запертого в тесном ящике мима, заставив меня засмеяться. Затем засмеялся сам, мы стали друг другу улыбаться – может, даже с чрезмерным увлечением, – и на миг в салон вернулась атмосфера того первого дня под дождем. Разрушая чары, я отвела взгляд, надеясь, что он не увидел на моем лице одолевавших меня чувств. «Успокойся, Берди», – сказала я себе. Ради бога, это ведь тебе не свидание.
После неловкой паузы он вытащил телефон:
– Ладно, будем считать, все в порядке. Теперь дай мне лишь включить какую-нибудь музычку, и можно ехать.
Он стал смотреть песни, и его лицо озарилось мягким светом.
– В основном я теперь тащусь от Дэвида Боуи. Можно сказать, воспылал к нему неистовой страстью.
– Да?
– Он был такой яркий… музыкальный универсал и революционер. Любишь поп? Авангард? Рок? Соул? Неземной гламур для транссексуалов? Он все это исполнял. Сейчас я главным образом слушаю его ранние вещи: «Ханки Дори», «Алладин Сэйн», Берлинскую трилогию. А еще последний альбом, записанный им перед смертью, «Блэкстар». В период его создания он уже знал, что умирает от рака, так что это его лебединая песня. Все композиции на нем одновременно психоделические, депрессивные и вызывающие. В точности как я сам.
Депрессивный? Но ведь Дэниэл был самый веселый человек из всех, с кем мне только доводилось встречаться.
– Как насчет «Зигги Стардаст»? Крутейший альбом.
Он ткнул пальцем в экран телефона и включил скорость.
Глухо вздрогнули динамики, и из них полилась гитарная, киногеничная музыка, которая звучала так, будто рождалась на земле и устремлялась в небеса.
Она носилась в моей грудной клетке все время, пока он гнал машину по утопающему во мраке Беллтауну и Квин-Энн, самому высокому над уровнем моря району Сиэтла, прилегающие улицы которого изобиловали большими домами в викторианском стиле и старыми, ветвистыми деревьями.
Дэниэл заехал на обочину и припарковался. Если не считать редких, проезжавших мимо машин да завывающей где-то вдали сирены, здесь царил покой. Только спящие дома на одной стороне улицы да прославленная рекреационная зона, восседающая на холме и взирающая на город.
Керри-Парк.
Сам он был даже не маленький, а просто крохотный – пара узких полосок травы, разделенных не подлежащими описанию урбанистическими скульптурами с выстроившейся вдоль них чередой скамеек. Но когда мы подошли к невысокой подпорной стене, я поняла, почему все утверждали, что он мог похвастаться лучшим во всем городе обзором.