Его улыбка смотрелась бы вполне уместно на стоянке подержанных автомобилей. Подобных высот в мире искусства человек достигает благодаря любви не столько к самому искусству, сколько к деньгам. Поэтому от Шарковски, с одной стороны, веяло флюидами скользкого торгаша, а с другой – неряшливого светского льва. А когда мы с Дэниэлом сели на скамью и получили нелицеприятную возможность лицезреть, что у него под кимоно, элемент неряшливости укрепился еще больше.
– Я всегда буду тебе благодарна, что ты пристроил эту мою работу в хорошие руки, – сказала тетя Мона.
Он пожал плечами, будто желая сказать: «О чем ты, это же моя работа».
– Когда будешь готова заработать побольше денег, я отправлюсь на остров и посмотрю, над чем ты трудишься в своей фантастической маленькой студии.
– Ты будешь первым, кому я позвоню, – сказала она.
Но тоном, которым обычно говорят: «Я перережу тебе горло».
Что, черт возьми, между ними происходит? Я посмотрела на Дэниэла, который ответил мне столь же вопрошающим взглядом.
После напряженной паузы Шарковски ответил:
– Ладно, давай к делу. Ты говорила, ребятам надо что-то там перевести.
Я порылась в сумочке и вытащила копию страницы, которую отксерила на работе. После того как Дэниэл в ответ на мое предложение приехать сюда встревожился, я решила таблицу убрать, а арт-дилеру показать только шапку. В конце концов, там был всего лишь перечень имен и дат, в котором мы могли разобраться и сами. От него же требовалось перевести название компании.
– Вот, – сказала я и протянула ему лист бумаги, – мы надеялись, вы сможете сказать нам, что это означает.
Шарковски взял очки для чтения, лежавшие на книге, которую он перед этим читал, надел их и бросил на бумагу взгляд:
– Здесь название и адрес компании из Одессы.
– Это которая в Техасе? – спросила тетя Мона.
– Нет, которая в Украине, – ответил он и бросил на нее поверх очков не лишенный осуждения взгляд.
Затем прочел адрес, который Дэниэл тут же быстро вбил в телефон.
– Компания называется ЗАФЗ. Как это расшифровывается, я вам сказать не могу, но сейчас, когда все можно найти в Интернете, вы наверняка и сами это без труда узнаете.
– Что-то еще вы сказать можете? – спросила я, пока Дэниэл хмуро пялился в телефон.
– Напечатали бумагу две недели назад. Кроме того, здесь написано «Иванов» – это фамилия. Но кем бы он ни был, здесь приводится его должность. Фасилитатор.
– А кто такой фасилитатор? – спросила тетя Мона.
– Человек, облегчающий некую задачу… ну или процесс, – сказал Шарковски и пожал плечами. – Понятия не имею. А что это вообще такое?
– Образовательный проект, – быстро ответил Дэниэл, – в сфере международных финансов. Бонусная программа.
Шарковски посмотрел на него с таким видом, будто не верил ни единому слову, слетавшему с его губ.
– О чем-то еще там говорится? – спросила я.
Он еще раз глянул на бумагу и вернул ее мне:
– Нет, милая моя, ничего такого, что я мог бы прочесть. Если хотите знать мое мнение, то все это очень смахивает на дело, в которое вам отнюдь не стоит совать нос. Когда речь заходит о финансах других, гораздо лучше обходить их стороной и заниматься собственными проблемами.
Ауч. Я смущенно взяла бумагу, сложила ее и сунула обратно в сумочку. Дэниэл выключил экран телефона. Снисходительный тон Шарковски был ему неприятен. Еще бы. Я чуть ли не физически ощущала исходившее от него раздражение.
У арт-дилера зазвонил телефон. Он глянул на экран и сказал:
– Прошу прощения, но мне надо поговорить. Я отойду буквально на секунду. А вы пока угощайтесь.
С этими словами он махнул на поднос с бутылками водки и бокалами без ножки со льдом. Затем он отошел на противоположный конец крыши и ответил на звонок.
Как только он скрылся из виду за стеной бамбуковых деревьев, тетя Мона быстро повернулась к нам и прошептала:
– Идем, надо спуститься вниз, пока не вернулась домработница.
– Что?
– Он мне соврал! Думаешь, я потерплю такие выходки? Это противоречит девизу бесстрашной девчонки.
В моем мозгу зазвенел тревожный звонок. Это явно связано с тем, что она увидела внизу. Если моя физиономия порой принимала выражение Нэнси Дрю, то в запасе у Моны имелся вызывающий взгляд в духе Жанны д’Арк, который мне сто раз приходилось видеть – как правило, в те моменты, когда она задумывала что-нибудь глупое, мятежное, а может, и незаконное.
Она спрыгнула со стула, схватила меня за руку и рывком поставила на ноги:
– Быстрее! Дэниэл, ты тоже.
Смущаясь даже больше меня, Дэниэл вскочил и рванул за тетей Моной, которая уже вела нас обратно в дом, перепрыгивая сразу через две ступеньки, что, должна признать, очень даже мило, когда на тебе оранжевые леопардовые туфли на высоченном каблуке. Оказавшись на последней лестничной площадке, она повернула и вбежала в небольшой коридор, который так возбудил ее любопытство, когда мы поднимались на крышу.
– Что ты делаешь? – жарко прошептала я с бешено бьющимся сердцем. – Здесь же ведь спальни.
– Здесь его спальня, – уточнила она, сунула голову во вторую дверь и исчезла внутри.
Вконец сбитая с толку и морально готовая к серьезному нервному потрясению, я повернулась к Дэниэлу и извинилась – одним взглядом. Он поднял глаза на лестницу вверху, потом опустил на пролет внизу, мы вместе двинулись за тетей Моной и оказались в просторной спальне. Абсолютно белой. Роскошный, пушистый ковер. Дивный вид на озеро. Но тете Моне это все было безразлично. Она потрясенно застыла перед огромным полотном, занимавшим полстены.
Я видела его и раньше. Даже наблюдала за процессом его создания.
«Юный Наполеон Бонапарт». Семи футов в высоту, в дрянной сиэтлской рубашке и со знаменитой адмиральской треуголкой на голове.
– Но… мне казалось, что он по твоей просьбе его продал… разве нет? – сказала я. – За хрен знает какие деньги.
– Ну да, он мне и в самом деле так сказал, но теперь до меня, похоже, дошло, – эта картина стала для него пунктиком. Он долго меня донимал, уговаривая ее продать, пока наконец не согласился выставить в своей главной галерее. Там она провисела несколько месяцев, ею никто особо не интересовался, мне никаких предложений не поступало, я уже была готова отказаться от всякой надежды, как вдруг на нее объявился покупатель, «частное лицо», чтобы забрать ее у Шарки. Только вот выложить за нее он готов был вдвое меньше заявленной цены, которую Шарки называл непомерно завышенной.
Отчаявшись ее продать, тетя Мона приняла это предложение.
– Ты что, не видишь? – сказала она, в ярости тыча пальцем в картину.
Я покачала головой. Дэниэл только и мог, что переводить изумленно открытые глаза с холста на Мону и обратно. Вероятно, подумывая о том, какого черта вообще связался с этой прибабахнутой девчонкой и ее полоумной семейкой. Наверняка. И я его за такие мысли корить бы не стала. Ничуть.
Мона застонала, кусая от досады губы.
– Шарке не продавал картину другому покупателю, а оставил себе, заплатив мне половину заявленной цены. Он меня обокрал!
– О боже, – прошептал Дэниэл.
– Бог до охренения справедлив, – пробормотала она, – и если Шарки думает, что это сойдет ему с рук, пусть думает и дальше. Помогите мне снять ее со стены.
– Что? Ты серьезно? – прошептала я. – Это же воровство!
– Это точно, Элеанор Линдберг, – набросилась Мона на меня.
Ее слова меня возмутили. Но и вселили в душу сомнения. Мне не надо быть такой же, как бабушка.
– Берди, послушай. Этот ублюдок меня надул. Картину написала я. Я, ты понимаешь?! Картина принадлежит мне. Он обобрал меня не на одну тысячу долларов. А раз так, то я сейчас заберу ее обратно, – сказала она. – Ты будешь мне помогать или нет?
О господи. Она говорила серьезно. В последний раз она полыхала таким злым энтузиазмом в тот момент, когда я стояла на стреме, а она снимала с фасада городской мэрии американский флаг, чтобы заменить его другим – с надписью «ФАШИСТЫ».
– Мы думали, ты поможешь нам в нашем деле! – прошептала я. – А ты сюда приехала, чтобы отомстить?
– Месть не планируют, – возразила она.
– Планируют! Еще как планируют! – в отчаянии воскликнула я. – Это запланированный акт мести.
– Для тебя возможно. Но лично я мщу спонтанно.
– Ты знала об этом холсте, когда предложила нам обратиться к нему за советом по поводу той страницы?
Она закрыла один глаз:
– Скажем так, предполагала. Ты же знаешь – одним ударом двух зайцев.
– Как же ты меня сейчас бесишь!
– Это справедливо, – прошептала она, – так ты поможешь мне или нет?
Я уже собиралась ответить отказом, но тут слово вставил Дэниэл.
– Я помогу, – сказал он, – почему бы и нет? Если этот парень такая скотина.
– О боже, – прошептала я, бросив через коридор взгляд на лестницу.
Дэниэл перекинул волосы через одно плечо и спокойно подошел к противоположному краю картины.
– Она висит на крючьях, – сказал он тете Моне, – чтобы снять ее, достаточно просто поднять наверх. На счет три…
Соревнуясь друг с другом в кряхтении, они подняли холст и сняли его с крючьев. Затем шепотом заспорили о том, как его лучше вынести из комнаты. Даже я и то поняла, что его придется повернуть боком. После этого я оставила надежду не замарать руки. Поэтому я помогла им наклонить полотно и направляла их действия, пока они вытаскивали его из комнаты. Оно едва влезло в дверной проем. Перевалить его через перила лестницы и опустить на один лестничный пролет оказалось еще мудренее. Но нам это удалось.
Когда мы уже перетаскивали ее через последнюю ступеньку, меня напугал негромкий вскрик. Я повернулась и увидела домработницу, у которой в каждой руке была кипа полотенец.
– Что вы делаете? – спросила она, вытаращив глаза.
Однако ответа ждать не стала. Всего лишь обежала холст рысцой и крикнула в сторону лестницы:
– Мистер Шарки! Мистер Шарки!