– Вперед, вперед! – завопила тетя Мона.
Я придержала входную дверь, они с Дэниэлом вытащили картину на улицу, и мы втроем… нет, не побежали, это было бы преувеличением. Скорее быстро затрусили по причалу, пока не оказались у ее машины. Я выхватила ключи из блестящей сумочки, болтавшейся на руке у тети Моны, и открыла багажник джипа.
– Она туда не влезет! – сказала я.
– Надо опустить задние сиденья, – ответила она, – тогда влезет. Я именно так и везла ее в галерею.
– Мона! – донесся до нас откуда-то сверху чей-то рев.
Мы подняли глаза и увидели Шарковски, перегнувшегося через свои стеклянные перила в развевавшемся на ветру кимоно.
– Немедленно верни, Мона! – вопил он.
– Да пошел ты, ворье! – заорала она. – Я сначала расскажу каждому художнику в Сиэтле, какая ты лживая змеюка, а потом подам в суд и стребую те деньги, которые ты мне остался должен!
На нас смотрели несколько человек: парень на велосипеде, старик из окна и женщина – по всей видимости массажистка Шарковски, которая в этот момент как раз выходила из машины. Им было настолько некомфортно из-за происходящей сцены, что ни один из них не глядел нам в лицо. Что, собственно, играло нам на руку.
Я сложила задние сиденья и помогла Дэниэлу с Моной засунуть огромный холст в джип. Оно на добрый фут осталось торчать снаружи.
– Без паники! – сказала нам она.
А потом, как и положено человеку, опытному в обращении с крупногабаритными произведениями искусства, по-быстрому закрепила картину упругим тросом, валявшимся в багажнике. Запоздало осознав, что Дэниэлу теперь сесть некуда, мы все скопом в паническом волнении набились на переднее сиденье: тетя Мона – за руль, он – на место пассажира, я – ему на коленки.
Балансируя в таком положении, я сначала старалась сделаться маленькой и незаметной, но вот тетя Мона рванула с парковки, и Дэниэл крепче прижал меня к себе.
– Змеюка! – завопила тетя Мона на Шарковски, который ковылял по причалу, изрыгая в ее адрес ругательства.
С подъездной дорожки она ринулась, как летучая мышь из ада, и последним, что мне запомнилось, была его небогатая шевелюра, которую трепал ветер.
Тетя Мона вскинула руки:
– Все, я отомстила!
– Поверить не могу, что мы только что это сделали! – пробормотала я.
Дэниэл отбил Моне «пять», и на миг машину затопила волна диких эмоций. Но если Мона в основном радовалась и праздновала победу, то я больше злилась и никак не могла оправиться от замешательства. Я рассказала ей о нашем с Дэниэлом разговоре в мини-вэне прошлой ночью, поэтому она знала, что наши отношения движутся вперед черепашьими шагами. Подобная выходка казалась мне возмутительной и эгоистичной, и я не могла поверить, что она вела себя так, будто это был суперприкольный способ провести день. Для подобных трюков Мона казалась мне староватой. Это было унизительно.
Но ничего такого я не сказала. Только не в присутствии Дэниэла. Если честно, то на него я тоже немного злилась по той простой причине, что он выглядел на седьмом небе от счастья оттого, что стал соучастником ее преступления.
Мне точно не хотелось, чтобы сегодня все так вышло.
Когда мы подъехали к ресторанчику, весь адреналин из салона автомобиля уже выветрился. Тетя Мона предприняла робкую попытку принести нам извинения, но Дэниэл их принимать не пожелал. Сказал, что мы «повеселились». А когда она остановилась на обочине и позвонила подруге-художнице похвастаться своими подвигами, мы с Дэниэлом вышли из машины и встали на тротуаре, чтобы поговорить.
– Извини, мне жаль, что все так получилось, – сказала я, когда захлопнула дверцу и убедилась, что Мона нас не слышит.
– Не надо ни за что извиняться. Нет, я серьезно. Это было неожиданно, а твоя крестная вообще безбашенная.
– Типа того, – тихо ответила я.
Он весело мне улыбнулся:
– Да все нормально. Серьезно тебе говорю.
– Я просто… даже не знаю. Все вышло совсем не так, как я хотела. Извини, что я не сказала, что она поедет с нами. И за эти ее идиотские интриги тоже извини. В довершение всего о той странице мы так ничего особо и не узнали.
– Да хватит тебе извиняться, все нормально, – сказал он и слегка прикоснулся к моей ладони пальцами.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Да и потом, какую-то инфу о той бумаге мы все же получили. Теперь у нас есть аббревиатура украинской компании и мы знаем должность Иванова.
– А как насчет адреса, который Шарки перевел, когда мы были на крыше? Когда он его прочел, я видела, как ты попытался отыскать его с помощью телефона.
– Его попросту не существует, – сказал Дэниэл и покачал головой, – я тебе потом его перешлю, да и сам попытаюсь еще раз, но на карте он не отображается.
– Может, здесь замешан какой-нибудь черный рынок?
Он кивнул, рассеянно почесал руку и посмотрел в окно на тетю Мону:
– Слушай, а как насчет того, о чем мы говорили раньше… Пообедаем завтра вместе перед работой?
О-хо-хо. О чем он все же хотел поговорить со мной наедине?
– У тебя есть на примете конкретное местечко? – спросила я.
– Ты суши любишь?
– Суши?
– Блюдо моих соплеменников, – пошутил он, – рыбно-рисовое блаженство с добавкой водорослей нори.
– Не уверена, что мне когда-либо приходилось есть настоящие суши, но роллы «Калифорния» мне нравятся. Да и рыбу я тоже люблю.
– Неплохо для начала, – сказал он. – Я знаю одно заведение, которое придется тебе по душе. Обещаю. Заодно там можно будет поговорить. Обо всем.
Обо всем. Проблема лишь в том, что я толком не знала, что именно он имел в виду.
Но не думала, что о странице, оставленной в отеле Рэймондом Дарке.
19
«Доверие, Джонс, очень трудно завоевать и проще простого потерять, к нему нельзя относиться легкомысленно».
Дэниэл прислал мне сообщением инструкцию, как добраться до небольшой треугольной площади к югу от Денни Вей, неподалеку от статуи Сиэтлского вождя, поэтому на следующий день перед работой я, профланировав мимо толпы служащих компании «Амазон» с голубыми беджиками на груди, слишком далеко отбившихся от своего корпоративного кампуса, явилась туда с ним пообедать.
Над моей головой бежал монорельс, а буквально в паре кварталов отсюда вездесущая Космическая Игла отбрасывала на лабиринт улиц длинную тень.
Я сошла с городского автобуса и в нескольких шагах увидела Дэниэла, который стоял, засунув в карманы руки.
– Должно быть, это сердцевина города, – пошутила я.
– Я слышал, если встать у бюста Сиэтлского вождя и трижды произнести слово «наркодилер», то явится дух Курта Кобейна.
– Что ты говоришь!
Он улыбнулся мне слабой, беззащитной, полной надежды улыбкой, от вида которой у меня в груди вспорхнул целый рой трепетно-нервных бабочек.
У нас все хорошо? Или все же нет? Он явно позвал меня сюда не для того, чтобы обсуждать наше расследование. Может, собирался рассказать о глупости, которую совершил в старших классах школы? Или, может, изменил мнение о вчерашнем мероприятии под названием «хватай-беги» с участием тети Моны и решил, что с моей шизанутой семейкой ему не справиться?
Чтобы разгадать его намерения, я стала с величайшим тщанием наблюдать за невербальным языком его тела. Он засунул в карманы руки. Что бы это могло значить? Может, он нервничал, собираясь сказать мне, что нам надо остыть?
Нет, с моей стороны это конечно же была паранойя. Просто он казался… каким-то другим. Напряженным.
По Денни Вей уносились прочь останки часа пик. Мы молча прошли под выстроившимися вдоль площади деревьями, пересекли дорогу, зашагали по тротуару мимо череды непритязательных ресторанчиков и остановились у двери с вывеской «СУШИ ТИЛИКУМ».
Ресторан оказался простенький и уютный. По периметру стояло несколько столов, но мое внимание привлекла открытая кухня посередине. Там за квадратной деревянной стойкой двое поваров резали рыбу. А вдоль нее неспешным поездом мимо клиентов медленно скользил конвейер с блюдами.
– Кайтэн-дзуси[11], – объяснил Дэниэл, – пробовала когда-нибудь?
Я покачала головой.
– Порой конвейерные суши далеко не самые лучшие, потому как это главным образом фастфуд. Но здесь… пальчики оближешь. Я знаю хозяина.
Ну еще бы, как же ему не знать хозяина. Со всех четырех сторон стойки толпились посетители, в основном технари и юристы в костюмах. Мы сели на пару свободных стульев, и повар, японец лет двадцати, завидев моего спутника, широко улыбнулся.
– Привет, волшебник, – сказал он.
– Если из нас кто-то и волшебник, то это ты, – поправил его Дэниэл, – да и потом, не смущай меня в присутствии дамы.
– Я Майк, – сказал мне повар и поднял вверх острый нож.
Его голову покрывала красная бандана, усы были подкручены вверх а-ля Сальвадор Дали.
– Его, кстати, очень легко смутить, это я так, для протокола, – добавил он.
– Что верно, то верно, – с улыбкой ответил Дэниэл.
– Как Черри? – спросил повар.
Дэниэл потянулся к батарее китайских чашечек под конвейером, взял парочку, поставил одну передо мной и ответил:
– Немного для тебя старовата.
– У меня были и постарше. Впрочем, помоложе тоже, – сказал он и адресовал мне улыбку. – Сколько тебе лет?
– Вот так прямо при мне?
Дэниэл покачал головой, зачерпнул нашими чашечками немного какого-то зеленого порошка, повернулся и с видом заговорщика сказал:
– Ты его не слушай, Берди. Он только на слова горазд, а как до дела дойдет, так сразу в кусты. И суши у него выходят на редкость дерьмовые.
Повар показал на Дэниэла кончиком своего ножа:
– А вот за эти слова, Аоки, можно и схлопотать.
– Ладно. Если честно, то он в этом деле один из лучших, – сказал мне Дэниэл. – Раньше работал в «Широ’с», но в прошлом году открыл здесь собственное дело. А до всего этого жил напротив моей тетушки и вечно болтался без дела в компании моих кузенов. И всякие гнусные разговоры стал со мной водить, когда я был еще нежным мальчиком, смотревшим на мир широко открытыми глазами.