– Не ешь их! – завопил Дэниэл, бросаясь ко мне.
Я в ужасе уронила сладкий квадратик на стойку:
– Почему?
– Ты их уже ела?
Я кивнула.
– Сколько?
– А в чем дело? – в жуткой тревоге спросила я. – Ты меня пугаешь.
– Сколько, Берди?
– Штучки две… Я не знаю.
– Только две, не больше?
– Нет! Да что с ними не так? В них что, микробы? Яд? В чем дело?
Дэниэл стиснул зубы.
– Они с лекарством, – ответил он, а когда я отупело на него посмотрела, объяснил: – Типа с травкой.
23
«Я упорно стараюсь не повторять одну и ту же ошибку больше трех-четырех раз».
Ну ни хрена себе.
– Получается, что мне пришлось полакомиться конфетками с марихуаной?
Я помассировала горло, будто могла выдавить их обратно.
– Если только две, все будет хорошо, – заверил меня Дэниэл, – они совсем слабенькие.
В своей жизни я ни разу не сделала даже глотка пива.
– Какого черта они тогда здесь делают? На вкус ничего необычного. Откуда мне было знать?
– Я даже не предполагал, что ты сюда пойдешь! И совсем забыл, что они здесь.
Я была в ужасе. На грани приступа паники.
– Теперь я под наркотой.
– Ради бога, Берди, – пробормотал он, – вовсе ты не под наркотой.
– Может, мне сунуть в рот два пальца, чтобы стошнило? Или лучше отправиться в отделение неотложной помощи и промыть желудок? Я никогда еще не была в больнице!
Дэниэл положил мне на шею руки, не давая двинуться с места, и сказал:
– Успокойся. Ни в какую больницу тебе не надо. Эти пастилки – не наркота сомнительного качества. Их сделала дочь Дотти и Романа, совсем недавно родившая ребенка. Ее муж выращивает коноплю. Они слабенькие, обещаю тебе.
– А ты откуда знаешь? – громко ахнула я. – Ты ел их сам?
– Буквально парочку. Дотти оставила их здесь специально для меня в виде платы за охрану их дома.
– Дэниэл! – решила отругать его я.
Но мой голос, к сожалению, слишком уж напомнил бабушкин, что отнюдь меня не обрадовало. А он просто засмеялся. Засмеялся!
– А мама твоя знает? – спросила я.
– Хрен она что знает, – ответил он, – иначе мне не поздоровилось бы. Но вот джиджи несколько дней назад сам съел три такие пастилки. Мой врач тоже в курсе.
Я никак не могла все это переварить. Мой собственный дедушка порой позволяет себе выкурить сигару, но есть пастилки с наркотой в жизни бы не отважился. Когда наши богатенькие соседи устраивали вечеринки и по нашему участку пляжа плыл сладковатый дым, он постоянно ворчал, что там «курят травку».
– А если человек слопал из банки слишком много сладостей, разве его в больницу не отвозят? – спросила я.
– Разве что тех немногих придурков, которые поглощают все, что им ни подсунут на вечеринке. Ты знаешь, сколько человек в прошлом году умерли от передоза травки? Ни одного. От этого вообще не умирают. Послушай, эти пастилки ел мой дед, – доказывал он, поглаживая указательным пальцем мой подбородок. – Их ел Джозеф. Их ел я. Они совершенно безопасны.
– Тогда почему ты чуть с ума не сошел, когда увидел их у меня в руках?
– Не знаю. Думаю, испугался, что ты могла сожрать полбанки и слишком окосеть, а в этом уже ничего веселого нет. А еще потому, что ты…
– Что?
– Не знаю, – пожал плечами он.
– Я слишком наивна?
– Я этого не сказал.
– Зато подумал.
– Но не в плохом же смысле слова. Я просто не хочу, чтобы ты переживала. И не думаю, что у тебя для этого есть повод. Если серьезно, то с тобой все будет в порядке. И ни в больницу, ни в ад ты не попадешь.
– Иными словами, мне не надо их вытошнить?
– Это было бы глупо. К тому же ты лишь впустую переведешь отличный продукт. Это при том, что можешь вообще ничего не почувствовать. Одна такая пастилка едва позволяет мне расслабиться. В самом худшем случае ты где-то на час самую малость окосеешь.
– На час?
– Или на два.
– На два часа?
Не снимая с моего плеча руки, он протянул другую к банке и открыл крышку. Затем изобразил заокеанский акцент, популярный в Голливуде в 1930-х годах, и сказал:
– Бармен, два мартини. Поставьте их вот сюда.
– И ты еще осмеливаешься в такой момент цитировать мне Ника и Нору!
Он взял две квадратные пастилки и сунул в рот:
– Видишь? Теперь мы с тобой идем наравне. – Он пожевал, проглотил и показал мне язык. – М-м-м-м…
Я немного расслабилась:
– Ты уверен, что все в порядке?
– Еще как уверен, – весело сказал он, – слушай, почему бы нам не отложить предыдущий разговор и просто весело провести время. Можно было бы лечь на этот диван и посмотреть кино.
Теперь у меня точно не было никакого настроения обсуждать серьезные вопросы, особенно в отношении секса – я дрожала в ожидании эффекта пастилок и больше ни о чем думать не могла. Мы еще немного поговорили, всячески обходя серьезные вопросы, он опять несколько раз заверил, что со мной все будет в порядке, и мы через заднюю дверь вышли в небольшой дворик подышать свежим воздухом. А когда устроились в лучах закатного солнца, я выпила газировки и сразу почувствовала себя лучше.
Наконец мои нервы успокоились достаточно для того, чтобы можно было вернуться в дом. Прошел час, я так ничего и не почувствовала, так что Дэниэл, по всей видимости, был прав. Вероятно, я сходила с ума без видимой на то причины. Мы осмотрели хранившуюся в доме подборку фильмов – здорово смахивавшую на «капсулу времени» – и выбрали совершенно непонятное фэнтези под названием «Лабиринт».
– В нем есть куклы Джима Хенсона, а короля гоблинов играет Дэвид Боуи, – взволнованно сообщил Дэниэл, показывая коробку от видеокассеты.
– Звучит безумно.
– Так оно и есть. Тебе понравится.
Мы вставили кассету и вместе сели на диван. Затем он чуточку подвинул меня к краю и прилег, прислонившись ко мне спиной и закинув на подлокотник ноги в носках. От чего атмосфера вдруг… приобрела характер интимного очарования.
Напряжение потихоньку спадало – медленно, как гаснущий свет. Он бы сказал, что мне наконец удалось расслабиться, но я никак не могла понять, чем это было обусловлено – приятным ощущением веса Дэниэла на мне, запахом его спадавших на плечи волос или же пастилками. Я что-то чувствовала или нет? Может быть, и чувствовала. По крайней мере, паниковала куда меньше. Потом постаралась получить удовольствие и сосредоточилась на экране телевизора. О чем он вообще, этот фильм? Какой-то птенец гоняется по лабиринту гоблинов, пытаясь спасти своего маленького братца? Но вот вдруг появился Дэвид Боуи в безумном парике, очень похожий на сумасшедшего вампира, а чуть погодя… Ого. Что я вижу?
– Эти трико – сущая порнография, – сказала я.
Дэниэл засмеялся:
– То, что ты видишь, эпические киношные округлости.
– Это не округлости, а живые существа.
Живые существа? О боже… я, похоже, все-таки окосела.
– Ха-ха-ха! – засмеялась я, причем так громко, что Дэниэл даже подпрыгнул.
А потом случилось худшее, что только могло: мои мышцы напрочь отказались мне повиноваться.
Это подкрался приступ катаплексии.
Нет, нет, нет! Только не сейчас!
Из рук отхлынула кровь. Затем из шеи и лица. А потом я застыла в полной неподвижности. Все слышала и оставалась в сознании. Это продлится недолго – каких-то несколько секунд. Самое большее минуту. Но Дэниэлу я этого сказать не могла – меня не слушался язык. Челюсть отвалилась, приведя меня в полное смущение, на лице отразилась гримаса.
А Дэниэл уже тряс меня, выкрикивал мое имя и чуть ли не сходил с ума. Я на миг отключилась, но уже в следующее мгновение мышцы – все скопом – вдруг оттаяли. Я закрыла рот и протянула руки, не давая ему меня больше трясти.
– Со мной все хорошо! Все хорошо! – сказала я ему.
– О боже, – встревоженно ответил он, – я думал, ты хлопнулась в обморок. Все твое тело как-то в одночасье обмякло.
– Со мной такое пару раз и раньше бывало, особенно когда я очень сильно смеялась.
– Что? – сказал он, впадая в некоторую истерию.
– Прекрати! Все в порядке, – сказала я, по-прежнему пытаясь стряхнуть с себя ощущение покалывания во всем теле. – Дедушка называет это состояние «бесхребетностью», потому как ты чувствуешь, будто из тебя вынули все кости. Ощущение такое, будто ты стоишь на эскалаторе и не понимаешь, то ли едешь сама, то ли мимо тебя едут стены.
Он ошарашенно смотрел на меня. От изумления не мог вымолвить ни слова и только моргал.
– Ерунда, – сказала я, – однажды это случилось, когда я сидела в ресторанчике «Мэдисон» и над чем-то очень смеялась. А потом вдруг обнаружила, что меня поднимают с пола. Соскользнула вниз прямо со стула, – сказала я. – Слышала все, как они говорили и как совещались, не вызвать ли «скорую». Но долго это никогда не длится.
– Берди? – осторожно спросил он. – А ты… не страдаешь нарколепсией?
– Что-о-о? – переспросила я голосом укурка из дрянного тинейджерского фильма.
– О боже, значит страдаешь!
– Может быть. Официально мне такой диагноз никто не ставил. Врачей не люблю и по этому поводу к ним не обращалась.
– Господи! Теперь все понятно. Так вот почему ты постоянно спишь. Вот почему уснула в вестибюле отеля перед нашим походом в Керри-Парк.
– Я, может, и в самом деле унаследовала несколько досадных сонных генов.
– Эй! Это называется нарколепсия!
Я тяжело вздохнула и попыталась сесть, но все еще чувствовала слабость, и Дэниэл возник перед моим лицом, не давая зайти слишком далеко в моих движениях.
– Да, у меня может быть нарколепсия. Дедушке этот диагноз поставили, когда он служил в Береговой охране, но только после того, как он уснул за штурвалом катера и сломал ногу. А до этого он, типа, справлялся сам. – Я пожала плечами и вытянула шею в попытке вернуть к жизни мышцы. – Один доктор полагал, у него эпилепсия, другой подозревал бессонницу. Думаю, что ошибиться с диагнозом в подобном случае проще простого.