От моего терпения остались жалкие клочья. Что совсем не удивительно, если учесть, что мне пришлось пережить за последние пару дней: исповедь Дэниэла, когда мы ели суши, наш эмоциональный разговор в «Зеленых Фронтонах», мое случайное погружение в жизнь укурка, приступ катаплексии минувшей ночью, устроенная Черри взбучка сегодня утром… У меня было такое чувство, будто я плыву посреди озера в каноэ и упорно пытаюсь грести, но какая-то невидимая сила пробивает в днище все новые дырки. Мое каноэ шло ко дну, а Леону не повезло стать той рыбкой, которая оказалась не в том месте и не в то время.
Меня охватило жуткое желание дать ему по башке веслом.
– Почему ты пытаешься отнять у меня Мону? – почти закричала я голосом полоумного уличного проповедника, который предвещает конец света и исступленно обвиняет невинного прохожего в активном содействии погибели человечества. – Неужели я не могу оставить себе хоть что-то хорошее?
– Берди, – умоляюще произнес он и вытянул вперед руки, словно призывая меня к спокойствию, – обещаю тебе…
Что он намеревался мне пообещать, я так и не узнала: дверь кинотеатра распахнулась, на улицу вышла тетя Мона и заторопилась к нам – в белых брюках, танкетках, полосатой бело-голубой блузке и синем блейзере с вышитой от руки золотом надписью AHOY! Короткий белокурый парик увенчивала блестящая матросская шапочка.
– Солнышко! – сказала она мне, едва переводя дух. – У тебя все хорошо? Ты не подожгла дом, а? Ну как вы тут? Ладите?
Мона бросила на Леона вопрошающий взгляд.
– Отлично ладим, – ответил он с таким видом, будто мы сейчас грабили банк, а он выступал в роли самого хладнокровного и призывал нас сохранять спокойствие, – все будет хорошо.
«Ты бы лучше за себя говорил», – подумала я.
– Что с тобой? – спросила меня Мона. – У вас с нашим Дэниэлом все в порядке?
Я робко качнула головой.
Тетя Мона подняла руку, веля Леону подождать, и потащила меня обратно к входу в кинотеатр.
– Эй, – тихо молвила она, – давай выкладывай. Что у тебя случилось?
– Значит, это больше не разовое свидание? Ты опять встречаешься с Леоном?
Она на мгновение закрыла глаза:
– Все… очень сложно. Мы общаемся. На этом все.
– Общаетесь? И о чем же говорите? Он сказал мне, что решил вернуться на остров… а если это ложь? Может, он приехал только убедить тебя переехать в Техас.
– Чтобы летом до смерти обливаться потом? Никогда в жизни.
– Тогда что? Я прихожу к тебе, потому что мне надо поговорить, и что вижу? Он стоит в лучах утреннего солнца с таким видом, будто провел здесь всю ночь.
– Да, ты права, он действительно был у меня… – застонала Мона. – Но это совсем не то, что ты думаешь. Поверь, между нами ничего такого нет. Дело даже не дошло до французского поцелуя. Мы просто засиделись за разговором допоздна, и он лег спать на диване. Клянусь!
Она подняла вверх три пальца.
Я все еще до конца ей не верила. Впрочем, утреннее происшествие с Черри могло напрочь лишить меня возможности мыслить рационально и превратило в буйного, вечно паникующего параноика.
– Так, а теперь перестань дуться, – произнесла она голосом, призванным меня успокоить, – и расскажи мне, по какой такой надобности сюда пришла.
Я с шумом выдохнула воздух, попыталась выбросить Леона из головы и изложила ей краткую версию событий минувшего вечера: поездку на запад Сиэтла, знакомство с семьей Дэниэла, идиотские пастилки.
– Святой младенец Иисусе, – прошептала она, глядя на меня глазами с два блюдца, – Хьюго сожрет меня живьем за то, что я это допустила, хотя должна была за тобой присматривать!
– Ты с ума сошла? Не говори ему ничего! Хочешь, чтобы у него случился сердечный приступ?
– Ну хорошо! Хорошо! – сказала она. – Продолжай. Рассказывай, что было дальше.
И я рассказала. О том, как мы с Дэниэлом легли спать на диване. И о том, как нас потом обнаружила Черри.
– Охренеть можно, – жалобно простонала тетя Мона, – она такая злая?
– Если честно, я в этом сомневаюсь.
У меня, разумеется, не было намерения вдаваться в проблемы Дэниэла, в то время как Леон с показным видом разглядывал поток машин, поздним воскресным утром возвращавшихся с церковной службы.
– Мне кажется, она просто чрезмерно его опекает. На самом деле… Не знаю. Тебе, думаю, она бы понравилась. Черри на пару лет старше тебя. В 1990-х она работала ассистенткой иллюзиониста. У нее был сценический псевдоним Черная Бабочка и все, что положено в таких случаях.
Тетя Мона в изумлении уставилась на меня.
– Не может быть. Так это мама Дэниэла? Ну ни хрена себе. Погоди! – сказала она мне. – А потом крикнула Леону: – Еще буквально секундочку, ладно?
И не успела я ее остановить, как она уже ринулась обратно в кинотеатр. Я же тем временем смущенно кивнула Леону подбородком, будто желая сказать: «Понимаю, это откладывает реализацию твоих планов, к тому же несколько минут назад я вела себя как настоящая идиотка, но очень прошу тебя больше сюда не приезжать, а прямо сейчас постараться быть со мной паинькой». После чего уставилась на картонные афиши к фильмам в билетной кассе кинотеатра Моны и смотрела до тех пор, пока она не вернулась обратно, на этот раз держа что-то в руках.
– Смотри! – сказала она, протягивая мне старую рекламную листовку, наклеенную на кусок упаковочного картона и хранящуюся в чистом пластиковом пакете.
Рисунок был нанесен черными чернилами на неоново-розовой бумаге шелкотрафаретным способом. Флаер относился к 1999 году и возвещал о проведении «Джим Роуз Секес Сайд Шоу» в одном из клубов Сиэтла, которое начиналось выступлением Великого Альбини и Черной Бабочки.
– Это она! – сказала я и ткнула пальцем в размытое шелкотрафаретное изображение нескольких человек.
– Я знаю! Мы с твоей мамой смотрели это шоу в старших классах школы! Нам не было еще и шестнадцати, и я, чтобы на него попасть, даже подделала наши удостоверения личности, хотя их так никто и не проверил. А когда уходили, сорвала этот флаер со стены.
– Ты видела выступление Черри?
– Да! Помню ее костюм – самый поразительный черный корсет с розочками…
– Ты видела выступление Черри… – повторила я, пораженная до глубины души. – Она тогда как раз могла носить в утробе Дэниэла.
Мона молчала.
Я подняла взгляд, увидела, что у нее заблестели глаза, и спросила:
– Что с тобой?
Она быстро мотнула головой и ответила:
– Нет-нет, ничего, прочь тоску. Просто я вспомнила времена, когда мама была беременна тобой… Ну вот, не хватало еще, чтобы у меня размазался макияж. Хватит ностальгических воспоминаний, лучше сосредоточимся на том, что важно сейчас. Потому как, на мой взгляд, это знак. Судьба!
– Судьба ненавидит меня… Как и Черри.
– Ты сказала, что она слишком его опекает, будто мама-медведица. Тебе надо всего-то ничего: продемонстрировать, что ты ничем ей не угрожаешь. И тогда медведица успокоится.
– Но как?
– Понятия не имею, это ведь вы у нас обожаете разгадывать всякие загадки, госпожа Вероника Марс. – Она подмигнула мне обрамленным золотыми ресницами глазом и сунула флаер в руку: – На. Держи. Теперь он твой, можешь делать с ним все что захочешь. Я знаю только одно: когда судьба зовет, на ее зов обязательно надо откликаться. В данный момент она зовет меня, и я иду ей навстречу.
– Вместе с Леоном? – скривившись, спросила я.
Она поцеловала меня в макушку:
– Посмотрим. Пока это всего лишь прогулка на яхте.
Да конечно. Я ни на секунду в это не поверила. Но она сообщила мне, когда ее ждать обратно, и пообещала – в который раз! – потом поговорить со мной больше. И пока я стояла на тротуаре, сжимая в руке листовку, которую она мне дала, Леон помог ей сесть во внедорожник. Потом повернулся ко мне, на мгновение нерешительно застыл, но потом все же обнял.
Обнял.
Меня.
Я остолбенела, все мои мышцы окаменели, совершенно не зная, что делать. Он отстранился, посмотрел мне в лицо, взял за плечи и тихо сказал:
– Сегодня у нас с тобой разговор не получился, но я хочу, чтобы ты знала – все останется как прежде. Я понимаю, Мона тебе практически мать, и поэтому не сделаю ничего такого, чтобы ее у тебя отнять, договорились? Так что не волнуйся, все будет нормально.
Он, по-видимому, говорил серьезно, но когда отпустил меня, я была настолько сбита с толку, что могла на него только тупо смотреть. Затем побежал к машине и сел за руль. Тетя Мона махнула мне в окошко, они отъехали от обочины и влились в поток машин.
Все останется как прежде? А что, собственно, происходит? Надо понимать, что они вновь официально стали парой? И если ничего не изменится, то почему у меня внутри все сжималось тугим узлом?
Зажужжал телефон. Я вытащила его и увидела череду сообщений:
Дэниэл: Мне жутко жаль, что все так получилось.
Дэниэл: Ты в норме? До парома добралась хорошо? Я поехал за тобой на машине, но на автобусной остановке тебя не оказалось. Ты уже дома?
Дэниэл: Хоть ты и расстроилась, надеюсь, с тобой все в порядке.
Я: Я дома.
Дэниэл: ХВАЛА ЭЛВИСУ. У тебя все хорошо?
Я: Физически да. Морально я сожалею, что ушла.
Дэниэл: Серьезно? Я вообще в шоке.
Я: Да?
Дэниэл: Да. Ты не представляешь, как мне досадно, что все так вышло. Я просто убит. И очень не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Пожалуйста.
Я: Я и не думаю. Даже близко. Ненависти ну ни капли.
Дэниэл: Даже передать тебе не могу, как я счастлив это слышать.
Дэниэл: Этой ночью я спал лучше, чем когда-либо. За всю свою жизнь.
Я: Я тоже. Опять хочу оказаться там.
Дэниэл: Я тоже хочу, чтобы ты оказалась здесь. (Смайлик.)
Я посмотрела на розовую рекламную листовку, которую мне дала тетя Мона. Становиться между Дэниэлом и его мамой не хотелось. Вот беда. А беда никогда не приходит одна, если учесть все события, которые привели к утренней стычке с Черри.