– Да? Не знал, – сказал Дэниэл.
– К тому же она конечно же была великой джазовой певицей. Ее голос все узнавали безошибочно. Та женщина, миссис Пэтти, хозяйка «Лунного света»…
– Пожилая дама, работающая в обеденную смену? Высокая и с сиплым смехом?
Я кивнула.
– У нее миллион старых записей. Когда я была маленькой и ей приходилось со мной сидеть, мы постоянно их слушали. Так или иначе, мне нравится, как Билли поет все эти грустные песни, типа «Печального воскресенья», но ее голос почему-то все равно несет утешение. Она словно тебе сопереживает.
Дэниэл посмотрел на постер и сказал:
– Мне нравится, когда в отеле ставят ее песни. Ее и Эллы Фицджеральд. Моя мама много танцует под старую джазовую музыку. Фрэнк Синатра, Сара Воан. Хотя лучше всех конечно же Билли Холидей. Удивительно мила. Я ее одобряю.
Он улыбнулся мне улыбкой, от которой мою грудь затопило тепло. Опасная улыбка. Я это уже знала.
– Эй, – сказал Дэниэл, разглядывая пару фотографий в рамках на стене, – а это кто? Такие же невероятные глаза, как у тебя.
– Это моя мама, – сказала я.
– Боже праведный, да она была просто прекрасна. Здесь у нас, надо полагать, Мона… А что это за игрушечная обезьянка?
– Это она на выставке, посвященной Фриде Кало.
– Так, а что у нас здесь? – спросил он, показывая на другую фотографию моей мамы. – Она что, была официанткой? Постой. Это же «Лунный свет»!
Я кивнула:
– Да, мама работала там и ушла, когда мне исполнилось, думаю, лет пять. Трудилась продавщицей в нескольких магазинах в «Уэстлейк-Центре». Затем перешла в «Мэйси». После этого какое-то время не работала. Мама вообще не любила долго засиживаться на одном месте.
Я показала на другую фотографию, где ей было семнадцать, на год меньше, чем мне сейчас. Она тогда как раз впервые устроилась на работу в кафешку в районе порта, где вовсю торговали булочками с корицей, и на снимке позировала за стойкой, улыбаясь на камеру и демонстрируя фартук с вышитым наверху ее именем. Это была последняя ее фотография, сделанная моей бабушкой, и чувство ее гордости чуть ли не физически ощущалось за камерой. Боже мой, как же потом все изменилось.
– На тот момент мама уже была беременна мной, но ее родители еще ни о чем не знали, она призналась им намного позже, когда больше нельзя было прятать живот, – сказала я Дэниэлу. – В курсе был только один человек – Мона.
Он прищурился, внимательнее вглядываясь в снимок, и повернулся ко мне со странным выражением на лице.
– Твою маму звали Лили? – спросил он, метнув взгляд на лилию «старгейзер» у меня в волосах.
Я кивнула.
У него на лбу разгладились морщины, он посмотрел на меня с такой нежностью, что в груди все сжалось и разлилось тепло. Без всякого предупреждения защипало веки и глаза наполнились слезами.
– Прости, – удалось мне выдавить из себя через застрявший в горле ком, – сама не знаю, что со мной. Мама умерла восемь лет назад, и мне давно пора бы это пережить.
Впрочем, я вроде бы как и пережила. Но когда постоянно думала о маме, мозг словно попадал в ужасную петлю. Дело в том, что я помнила о ней совсем немногое. Она была хорошенькая, обладала сдержанным чувством юмора, от нее всегда хорошо пахло. При этом без конца работала, ее никогда не было рядом, и я помню, что всегда хотела, чтобы она уделяла мне больше времени и внимания. Но суждения других людей погребли другие мои воспоминания о ней. Бабушка говорила, что она была упрямой бунтаркой, никогда не задумывавшейся о последствиях. Мона же утверждала, что мама неизменно была верной, решительной и старалась как могла. Не исключено, что они обе были правы.
– Настоящая Лили практически стерлась из моей памяти, – сказала я, – больше всего из того периода мне запомнилась Мона. Как такое могло случиться? Как я могла ее забыть?
Дэниэл ничего не сказал и лишь меня обнял. Я положила к нему на плечо голову и прильнула всем телом. У меня возникло ощущение, словно я держу в руках солнечный свет. Словно страшно проголодалась, а он стал моим пропитанием. На меня будто снизошло прощение. И облегчение.
Он взял в руки мою голову. Я прочистила горло, хлюпнула носом и засмеялась, как забарахливший киборг:
– Я правда не знаю, что со мной. Мне так неловко. Прости, мне так досадно.
– А вот мне нет, – сказал он, глядя на меня сияющим взором. Затем провел большими пальцами под глазами. – Ты маленькое горе луковое, Берди, – с добротой в голосе прошептал он.
– Какое там маленькое, ты даже понятия не имеешь, какое большое.
– Ну и ладно. Я и сам горе первостатейное. А минус на минус всегда дает плюс.
– Дэниэл?
– Что?
– А что ты здесь делаешь? Я хочу сказать, что конечно же рада твоему приходу. В самом деле рада. Просто… Мне казалось, что с Черри все в полном порядке.
– Так оно и есть. Неужели мне даже нельзя просто так протащить на пароме ведро абрикосов?
Я тихо засмеялась и сказала:
– В последние несколько дней мы очень мало говорили… Я уже испугалась, как бы ты не передумал.
– В каком смысле? Не передумал с тобой встречаться?
– Ну да.
– Я действительно о нас размышлял. – Он опять провел пальцем по моей щеке. – Но ничуть не передумал и только понял одну вещь.
– Какую?
Он протяжно вздохнул:
– Все случилось так быстро… и совсем не так, как в моих предыдущих отношениях. Для меня это стало полной неожиданностью. Когда мы в тот первый вечер только познакомились, ты мне понравилась. После этого мне захотелось проводить с тобой время. А потом что-то изменилось.
В его словах проскользнуло что-то тревожное.
Я попыталась отстраниться, но Дэниэл лишь сильнее прижал меня к себе:
– Выслушай меня. Мне нужно, чтобы ты меня выслушала, хорошо? Пока я не растерял присутствия духа. Когда тебя нет рядом, порой у меня внутри что-то болит, но стоит мне тебя увидеть, как нервы накаляются до предела, к горлу подступает тошнота, накатывает страх, что мне вот-вот станет плохо.
– Но ведь… ты же никогда не нервничаешь.
– Думаю, мне просто удается это хорошо скрывать.
– Вот как?
– Это всего лишь навык. – Он уткнулся в меня лбом. – Я лишь хочу тебе сказать, что… в общем, я даже не предполагал, что со мной может что-то такое случиться. Не сидел и не мечтал ни о чем подобном. Даже не понимал, что происходит, до тех пор, пока оно действительно не произошло. Это примерно то же самое, что зайти за хлебом в работающий допоздна магазинчик и вдруг услышать из динамиков песню – совершенно тебе незнакомую, но просто удивительную, от которой взрывается мозг. Ты хотел всего лишь купить хлеба, но теперь тебя не покидает ощущение, что тебе только что удалось узреть лик Бога. И как это могло случиться?
– Слушай, а после нашей ночи ты тех пастилок, случайно, не употреблял?
Он отстранился, больше не прикасаясь своим лбом к моему, и сказал:
– Ни разу, Берди.
– Уверен?
– Еще как уверен, – со вздохом ответил он. – О страстных желаниях не принято рассказывать другим. За всю мою жизнь у меня, Берди, таковых не было. Ни разу. Но теперь появилось. И это просто жесть.
Истома-тоска.
– Из-за той метафорической песенки, которую ты услышал в метафорическом магазинчике?
– Ага. Это был один из тех судьбоносных моментов, когда у тебя в мозгу все переворачивается с ног на голову. Я знаю точно, в какой момент это со мной произошло, – сказал он, вглядываясь в мое лицо, будто видя в первый раз. – И это как раз самое странное. Все произошло через тридцать секунд после телефонного разговора с мамой. В понедельник она позвонила и рассказала, что ты приходила к ней в танцевальную студию, и я обрадовался… Обрадовался, что она перестала переживать, что вы больше не в ссоре. Обрадовался, что ты оказалась достаточно внимательной, чтобы это сделать… А потом… Весь мой мозг попросту озарился светом.
– Я не очень понимаю, что ты пытаешься мне сказать, – прошептала я.
– Я не думал, что так получится.
– Да что получится-то?
– Ты, Берди, и есть та самая песня в магазинчике. Понимаешь? Я случайно взял в тебя и влюбился.
Из моей головы тут же улетучились все мысли. Задрожали пальцы. Затем руки. Внутренние органы стали плавиться и в груди разгорелся ослепительный пожар. Мое сердце, этот перепуганный кролик, предприняло попытку прорвать в плоти дыру и броситься наутек.
– Можешь мне сейчас ничего не говорить, – заверил меня Дэниэл, – но я был обязан тебе сказать. И именно поэтому сюда приехал. – Затем наклонился и прошептал мне на ушко: – Слушай, так или иначе, а это все весело. Думаю, примерно то же чувствуешь и ты.
Я открыла было рот, но вместо слов с губ сорвались лишь какие-то непонятные звуки. Его признание повергло меня в трепет… но и напугало. Я не знала, что ответить, хотя толком и не понимала почему. Могла лишь сильнее к нему прильнуть, будто у меня из-под ног уходила земля и стоило одному из нас ослабить объятия, как я тут же провалилась бы в бездонную яму.
– Поцелуй меня, – только и смогла произнести я.
И он меня послушался.
Мы целовались отчаянно, словно расставались на долгие годы, словно до конца света у нас оставалось всего несколько минут: торопливо, затаив дыхание, дав волю рукам, языку и зубам. Я крепко держала его за шею, пытаясь увлечь за собой под воду. А когда взяла паузу, чтобы глотнуть воздуха, он опять произнес мое имя, влетевшее в мой приоткрытый рот, прижался бедрами, и по мне разлился темный, хмельной огонь.
Мне даже было наплевать, что он слишком ко мне прижался, заставив даже подпрыгнуть – «Прости, прости, прости», – или что я случайно укусила его за губу и тут же ощутила вкус крови – «Тебе не больно?». Все это попросту не имело значения. Пока не почувствовала, что подо мной подгибаются коленки. Я оттолкнула его, опасаясь, что со мной опять вот-вот случится приступ «бесхребетности», ожидая того предательского момента меж двух ударов сердца, когда мое тело рухнет на пол.