В коридоре, оставшемся за моей спиной, послышался шум. Вздрогнув, я резко обернулась – и через открытую дверь увидела, что тамошний мрак рассеивают тёплые отблески далёкого свечного огонька.
Уронив письмо, я мигом вскочила. Метнулась к огромному шкафу, темневшему по соседству с дверным косяком; рывком отворив дверцы, молясь, чтобы они не скрипнули, торопливо забралась в тёмное нутро пустующего гардероба и закрылась внутри буквально за миг до того, как в комнату вошёл мистер Форбиден.
Он вошёл стремительно, точно надеясь застать кого-то врасплох, но тут же замер. Сквозь щель между дверцами мне хорошо видно было его спину: в одной руке он держал канделябр с одинокой свечой, в другой – початую бутылку изумрудного стекла.
– А, так это ты открыл дверь, разбойник, – проговорил мистер Форбиден. Я не видела его глаз, но он явно смотрел на Лорда, мирно лежавшего рядом с сундуком. – Я-то уж подумал…
Не договорив, отвернулся – и сел прямо на пол, согнув одну ногу в колене, прислонившись спиной к стене напротив портрета. Поставив рядом канделябр, устремил взгляд на картину: рисованное лицо женщины теперь было прямо против его собственного.
Внезапная мысль о том, что этим вечером я всё же сыграла в прятки, почти заставила меня истерически хихикнуть.
– Вот я и вернулся, миссис Форбиден, – криво улыбнувшись, произнёс «корсар». Поднеся бутылку к губам, сделал большой глоток; он пил абсент из горла, лишь едва заметно морщась. – Уж простите, что отлучался… дрянная всё-таки штука, кровь фейри. Другому пары стаканов хватило бы, чтобы отправиться в царство Морфея, а мне вон… – он рассеянно взмахнул полной бутылью в направлении пустой, валявшейся рядом с картиной, – пришлось добирать.
Отставив бутыль в сторону, к свече, он потянулся за одним из писем. Развернув лист, стал читать, но на лице его не отразилось и тени тех тёплых чувств, которыми веяли строчки, виденные мной. Напротив: чем ниже скользил его взгляд, тем сильнее уголки тонких губ кривила злая улыбка.
Миссис Форбиден. После всего, что я видела, это было логично, однако слышать эти слова из его уст было странно и почти больно.
Так рыжеволосая красавица действительно его жена. И где она теперь? Почему «корсар» не носит обручального кольца, почему читает её письмо с таким видом? Неужели где-то в Хепберн-парке есть комната, где он держит её взаперти?
Или…
Мистер Форбиден вдруг отшвырнул письмо в сторону – одним резким движением кисти, уже без улыбки. Вновь взявшись за бутылку, запрокинул голову, чтобы сделать несколько глотков. Утерев губы рукой, уставился на портрет.
– Давненько мы с вами не беседовали по душам, миссис Форбиден. Думаю, пора это исправить. – Он поставил бутыль рядом с собой, не снимая пальцев с горлышка. Свободной рукой обвёл комнату; дуга, которую описала его ладонь, вышла несколько неровной. – Как вам наше новое гнёздышко? Хэйл и окрестности – ужасно милое местечко. Как и люди, которые тут обитают. Крайне забавно за ними наблюдать… да и купить их хорошее мнение о твоей скромной персоне прискорбно легко. Немного любезностей, приглашение в гости да вкусный обед, подумать только, – его голос сочился ядом даже пуще обычного. – Всегда испытывал некое извращённое удовлетворение, получая очередное подтверждение того факта, что люди в большинстве своём – смехотворно предсказуемые создания. Ведь те, кому удавалось меня удивить, называться людьми чаще всего не имели никакого права.
Он снова приложился к бутылке; и, когда он в следующий раз опустил её, стеклянное донышко стукнуло о пол куда сильнее, чем до того.
– Давненько я так не напивался. И давненько так не хотел напиться. – Он склонил голову набок: насмешливым, крайне скептичным жестом. – А я должен вам доложиться, миссис Форбиден. Как примерный супруг. Знаете, одна маленькая смелая девочка имела глупость увлечься вашим дражайшим муженьком… но вы, полагаю, не против, верно? – он неожиданно хохотнул, точно сказал что-то необыкновенно смешное. – Молчание ведь – знак согласия.
Сердце застучало так, что я испугалась: сейчас стенки шкафа отразят его эхом, сейчас он, сидящий совсем недалеко, услышит…
Но он не услышал.
– Наверное, я должен был проявить честность, которой некогда так славился, – продолжил «корсар». – Поведать ей печальную историю… и мою, и вашу. Но меня так забавляет, как она старается разгадать мою тайну… – он дёрнул плечом во внезапном раздражении. – Старый дурак. Не смог отказаться от соблазна. И не могу. Острый язычок, острый ум… и эта невинность на лице, этот огонь в глазах…
Он уставился в сторону. Застывшим взглядом, явно видя перед глазами нечто, находившееся совсем не здесь.
Хотя, скорее всего, как раз здесь – просто он об этом не знал.
– Ты тоже когда-то была такой, – наконец проговорил мистер Форбиден, вновь поднимая глаза на портрет. – А теперь ты уже сгнила, а она спит в моём доме, а я вместо того, чтобы провести в её комнате в кои-то веки приятную ночь, сижу и разговариваю с куском размалёванного холста. Ведь каким бы куском дерьма я ни был, под юбку чужой невесте я не полезу. – Горлышко бутылки коснулось его губ, и её содержимое с булькающим звуком перекатилось меж стеклянных стенок. – А портить ей жизнь, заставив отказаться от своего лордика ради какого-то старого… Его-то изнеженные ручки не залиты кровью по локоть. Он не делал всего, что делал я. – «Корсар» внезапно снова рассмеялся: сухим, коротким, очень недобрым смешком. – Или взять пример с тех, кого и кольцо на пальчике никогда не останавливало? Как думаете, миссис Форбиден?
Он замолчал, точно действительно желал получить от картины ответ. А я сидела, слушая тишину, боясь дышать.
Не смея думать о том, что слышу.
– Но я ведь даже о чувствах боюсь впрямую сказать ей. Я. Боюсь. – Новый смешок был мягким, абсолютно непохожим на предыдущий; и голос его вдруг зазвучал так тихо и почти деликатно, словно на месте одного человек вмиг оказался совсем другой. – Боюсь того, что тогда испугается она. Не поймёт. Сбежит. Я уже раз подумал, что она хочет вполне определённых вещей, что напрашивается на них, но ошибся. Она готова была убить меня, если б я попробовал сделать с ней это. Попытаться, по крайней мере. Я видел это в её глазах. Мне бы жалеть, что она такая, но будь она иной… – он улыбнулся, и в этой улыбке странным образом смешались свет и горечь. – Она хочет разговоров, хочет тайну, и страшную сказку, и романтичного злодея, в которого можно побыть немножко влюблённой, но ничего более. А в конечном счёте злодеи никогда не получают принцесс. И как тогда можно рассказать правду? И одну, и другую? Она сказала, что не отвернётся, но она не знает, о чём говорит. Она ведь ещё такой ребёнок. – Он помолчал. – Нет… буду просто играть по её правилам, пока ещё можно. Давать ей то, чего она хочет. А потом всё закончится… свадьбой, как и полагается сказке. Только вот не со мной. – Прежде чем он поднял руку с бутылкой, лицо его исказила усмешка, полная безграничной иронии. – Как же я жалок.
Я смотрела на него. Пьяного, утратившего весь свой привычный блеск и лоск, опустошающего вторую бутыль абсента, сидя на грязном полу. Исповедующегося мёртвой жене, говорящего такие вещи, от которых волосы на моей голове должны были встать дыбом.
Наверное, в этот миг я просто обязана была проникнуться к нему глубочайшим отвращением. Но вместо этого мне больше всего на свете захотелось вылезти из треклятого шкафа и, отобрав у него треклятую бутылку, сказать, что всё совсем не так.
Нет, жалким он не был. Совершенно другим, чем я привыкла его видеть, странно уязвимым в своих презрительных насмешках над собой, но только не жалким.
В этих насмешках звучала такая боль, что она будто резала меня ножом по живому.
– Надо было сделать это ещё у гроба, – сказал мистер Форбиден потом. – Но тогда я был слишком… а, к фоморам. – Он выпрямил спину, с внезапным напряжением вглядываясь в портрет. – Не знаю, слышишь ли ты меня там, где ты теперь, но если слышишь… я никогда не хотел, чтобы всё закончилось так. Не желал тебе этой ужасной смерти. Никогда, – голос его упал до такой степени, что я уже едва могла расслышать слова. – Прости.
Смолк, сидя прямо и неподвижно, вглядываясь в неживое лицо так, словно и правда ждал отклика. И я вдруг поняла, что тоже этого жду: что нечто послужит ему ответом, что за окном сверкнёт молния или вдали послышится громовой раскат, или порыв ветра распахнёт окно, чтобы разметать письма на полу…
Но не произошло ровным счётом ничего.
И ответом ему была одна лишь тишина.
– Чего и следовало ожидать, – бесстрастно пробормотал мистер Форбиден. Опустошив бутыль до дна, небрежно отбросил пустую стекляшку в сторону; и, когда он, пошатываясь, поднялся на ноги, я услышала его усмешку: – Моё счастье, что мёртвые не возвращаются так просто. Иначе я бы очень скоро к вам присоединился.
Больше он ничего не сказал. Лишь принялся собирать письма. Я наблюдала за тем, как он складывает их аккуратной стопкой, чтобы вновь перевязать ленточкой и убрать в шкатулку, а ту спрятать в сундук. Сундук мистер Форбиден запер на ключ – и, вернувшись к портрету, без особого трепета оттащил его в угол, отвернув лицом к стене, накинув поверх отрез гобеленовой ткани. Подобрав с пола канделябр, коротким свистом подозвал Лорда, прежде чем на удивление твёрдым шагом направиться к выходу. Я затаилась, опасаясь, что волк подойдёт к шкафу, выдав моё присутствие, но зря: тот протрусил мимо так равнодушно, точно напрочь обо мне забыл.
Может, так оно и было. Он всё же оставался зверем, пусть и умным…
Я слишком поздно сообразила, что, если мистер Форбиден сейчас запрёт комнату, я окажусь в весьма затруднительном положении, – но он просто захлопнул дверь, оставив мне возможность спокойно выйти. И вместо того, чтобы воспользоваться ею, я ещё долго сидела в тёмном шкафу, устремив во тьму невидящий взгляд, снова и снова прокручивая в памяти всё, что услышала.
Чувствуя, как в глубине души, так желавшей верить в другое – верить, что тот, кого я люблю, вопреки всем моим домыслам не делал ничего дурного, – медленно, но верно зарождается отчаяние.