И только.
Казалось, моё дыхание и сердце замерли вместе с секундной стрелкой.
Если я всё же невероятным образом заблуждаюсь…
– Ребекка, уходите, – проговорил Гэбриэл под аккомпанемент часов, возобновивших свой ход с первым его словом. – Возвращайтесь домой. Вы увлеклись образом, который сами себе придумали, не более.
Несказанное, звучавшее между строк – глухостью его голоса, намёком на отзвук тоски, – говорило куда больше сказанного. Вернув мне и дыхание, и сердцебиение.
– Нет. Не уйду. – Я подалась вперёд, и мы оказались так близко, что несоприкосновение лишь придало интимности нашим необъятиям. – И мне нет никакого дела до крови на ваших руках. Мне всё равно, убей вы хоть сто тысяч убийц. Невинных – уже не хотелось бы, но и то не знаю.
Быть далеко друг от друга и то легче, чем стоять так. В одном движении от него, мучительно желая – и не смея преодолеть мизерное расстояние, куда едва бы поместилась ладонь.
– Меня останавливала только моя глупость, ведь избранницам оборотней свойственно плохо заканчивать. Но поскольку мне не грозит в одну прекрасную ночь быть съеденной собственным мужем, я могу с огромным облегчением считать, что между мной и вами нет никаких препятствий. Я люблю вас. – Сказать это снова оказалось ещё легче, чем впервые. – И знаю, что вы любите меня, и даже не пытайтесь лгать, что нет. Вы вполне на это способны, дабы снова попытаться спасти бедную невинную меня от страшного развратного себя, но я всё равно не поверю.
Его губы тронула улыбка, однако веселья в ней не было ни капли.
– Нет. Лгать я не думал. – Эта улыбка пробилась и в его голос, и в глаза, смотревшие на меня глубоко и бархатно, казавшиеся темнее обычного. – Разве такое… такое, как ты, можно не любить?
Это прозвучало просто и почти устало. В этом не было ни патетики, ни сладости, ни других вещей, которых после романов я ждала от любовного откровения.
И это – одна короткая фраза – захлестнуло меня большим теплом и восторженной нежностью, чем любая пафосная коленопреклонённая речь.
– Это не отменяет того, что тебе лучше уйти, – помолчав, сказал он.
Я не удивилась.
– Почему?
– Хотя бы потому, что достопочтенный мистер Лочестер никогда не отдаст мне твоей руки. По крайней мере, пока не захочет избавиться от своей супруги, устроив ей сердечный приступ.
– С тем, кто в совершенстве овладел искусством произвольно превращать своё сердце в ледышку, приступ приключиться не может, – уверенно ответила я. – А папа будет счастлив, если я буду счастлива. Но даже если мне придётся отречься от семьи, я отрекусь.
– Ты слишком молода, чтобы понимать всю ценность семейных уз. И всю тяжесть их разрыва. – Он покачал головой. – Ребекка, пойми наконец. Отринь романтический флёр, взгляни на вещи трезво. Я – старый циничный убийца, а ты…
– А я, как вы когда-то совершенно справедливо сказали, особа, от которой имеет полное право отвернуться любая добропорядочная девица. Выходит хорошая пара, по моему скромному мнению.
– Я делал такие вещи, о которых тебе даже слышать не пристало бы.
– Общались с продажными женщинами, имеете в виду? – делано безмятежно уточнила я, надеясь, что щёки не вспыхнут, выдавая моё смущение. – Ну, если после нашей свадьбы вы вдруг вознамеритесь возобновить знакомство с ними, я вас убью, уж извините. А былое меня не волнует.
Некоторое время он смотрел на меня. Сверху вниз, из-под полуприкрытых век.
– Я хотел её смерти. Моей жены. Тогда, когда узнал правду.
Это тоже меня не удивило. В конце концов, даже при чтении «Отелло» я, осознавая всю несправедливость сомнений ревнивого мавра, понимала его чувства; а представить, что должен был ощутить на месте Гэбриэла влюблённый мужчина, не являвшийся по натуре образчиком всепрощения, оказалось нетрудно.
– Подобные мысли вполне естественны в подобной ситуации, – до смешного умудрённо и философски откликнулась я.
– Я хотел убить её. Я представлял, как смыкаю руки на её тонкой шее и не отпускаю, пока свет в её глазах не погаснет.
И правда Отелло.
– Не убили же. – Я знала, что подобная реакция с моей стороны весьма усугубляет кару, ожидающую меня за гробовой чертой, но там меня уже и так не ждало ничего хорошего. – Она сама привела вас к этому. Вы ни в чём не виноваты.
– Действительно? Но наши желания могут услышать те, кто выше нас. И воплотить в жизнь.
Бедный, бедный Гэбриэл… неудивительно, что это до сих пор терзает тебя.
Меня бы тоже терзало.
– Вы не хотели её гибели. Не хотели, чтобы всё закончилось так. И в действительности никогда не допустили бы, чтобы она умерла. Ни она, ни малыш.
– Тем не менее я допустил. Их убили. Убили из-за меня.
– Будь вы тогда дома, вы сражались бы за их жизни до последней капли крови. Я знаю. И скажите мне, даже если б она была верна вам, если б вы не злились на неё… разве вы уступили бы тому мерзавцу? Разве её измена повлияла на ваше решение продолжить расследование?
– Нет. Нисколько. Я принял это решение, ещё не зная правды. И это тоже меня не красит. – Улыбка вернулась на его губы, и теперь она была кривой. – Я был хорошим Инквизитором, а вот супругом – не слишком.
– Я уже говорила, и повторю ещё раз. В том не было вашей вины. Вы делали то, что должны были делать. – Моя убеждённость стёрла горькую насмешку с его лица. – В какую бездну скатился бы наш мир, если бы в нём не было таких, как вы: не отступающих перед угрозами, идущих до конца, идущих на жертвы; если бы вы сдавались, там самым отдавая этот мир во власть тех, кто не гнушается убивать беременных женщин? – Я смотрела на него прямо и упрямо. – Я бы скорее сама согласилась умереть, чем оставить на свободе подобного негодяя.
В его взгляде пробилось что-то, чего я так долго добивалась, и рука, которую он до сих пор удерживал за спиной, вдруг потянулась к моей щеке… но, так и не коснувшись, замерла, и пальцы его один за другим согнулись в костяшках, словно задевая невидимые струны, так близко от моей кожи, что я почти ощущала их тепло.
– Какое искушение. – С губ его сорвался печальный смешок. – Знала бы ты, как мне хочется в это верить… как хочется верить, что ты не обманываешь ни меня, ни себя. – Он неотрывно смотрел на моё лицо, не опуская полусжатой ладони. – Ребекка, ты знаешь меня меньше месяца. Настоящий я и твоя фантазия обо мне – очень разные вещи. Ты не можешь понимать, о чём говоришь и на что идёшь.
– Хватит считать меня ребёнком! – покончив с опостылевшим напряжением несоприкосновения, я сердито перехватила его пальцы прежде, чем он снова отвёл их прочь. – Да, я юна, наивна и мало знаю жизнь! Но теперь я знаю тебя – не спрашивай откуда, просто знаю, как ты знаешь меня. Знаю, что чувствую, и знаю, чего хочу! – Я сжала его ладонь обеими руками и, повинуясь неясному, безотчётному порыву, поцеловала. Прикрыв глаза, не думая, что делаю, прижавшись губами к прохладной коже на костяшках. – Я хочу быть с тобой. Каждый день, каждый миг. Всегда.
Он не шевельнулся, даже когда я выдохнула последние слова в его руку. Ощущение, что я сжимаю в ладонях недвижные, неживые пальцы мраморной статуи, заставило меня снова посмотреть на него.
Лицо Гэбриэла обратилось маской идеальной, бесстрастной, безупречной выдержки, но в зрачках полыхал тёмный огонь.
Когда он заговорил, тихие слова звучали так, будто каждое давалось ему с трудом.
– Я старше тебя на тридцать с лишним лет. В конце концов ты наиграешься и захочешь домой. Пожалеешь о том, что сейчас рядом с тобой не прекрасный молодой лорд. Но пути назад не будет.
– Мне не нужен этот путь. И не нужен никто другой.
Ещё пару мгновений перекрестье наших взглядов окутывала тишина, полная тягучего молчания и потрескиванья огня – куда менее яркого, чем пламя в глазах, блестевших напротив моих.
– К фоморам всё.
Это он почти выплюнул. Почти шёпотом, почти обречённо.
А в следующий миг рука его вырвалась из моих пальцев, и тонкие губы с силой накрыли мои.
Они были сухими и теперь – тёплыми. Они тоже были жёсткими и тоже не спрашивали разрешения: больше нет. Но если поцелуй Тома напомнил укус, ранил, причинил боль, то в этом странным, непостижимым образом мешались безжалостность и нежность, кружа голову пьяным миндалём, заставляя зажмуриться и поддаться, разомкнув губы в ответ. Я упала бы, наверное, если б стальные руки не обхватили мою талию; и той каплей сознания, что осталась у меня, не растворившись в миндальном бездумии, я поняла, что мои пальцы – они тоже не спрашивали разрешения, даже моего, – обвивают его шею, зарываются в светлые волосы на затылке, ослабив хватку чёрной ленты, притягивая его ещё ближе, так, чтобы между нами не осталось ни дюйма. Я порывисто привстала на цыпочки, а потом ноги мои вовсе перестали касаться пола: не отстраняясь, Гэбриэл приподнял меня, точно в вальсе, и повлёк куда-то сквозь темноту перед глазами. Опустив, почти рывком вжал в стену, очутившуюся за моей спиной, – и, запечатав губы поцелуем, пил меня, долго и неспешно, заставляя почти задыхаться; а я отвечала неловко, неумело, но с жадностью, которую никогда в себе не подозревала, на которую не думала, что способна.
Всё, что я есть, всё, чем хочу стать, всё, чем могу быть… всё это – его. Хочу отдать ему всё, что имею, хочу принадлежать ему, вся, без остатка: лишь бы он не отпускал меня, лишь бы держал ещё крепче, прижимая к себе, выпивая дыхание с губ. Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание, но он отрывается от моего рта, позволяя вдохнуть, – чтобы коснуться поцелуями волос, век, скул, щёк, словно желая покрыть меня ими целиком. Спустившись к шее, прихватывает губами кожу, делая со мной что-то невообразимое и невыразимое; и когда ладонь его скользит с талии на бедро, комкая в пальцах шёлк, задирая подол юбки, я глотаю воздух почти со всхлипом, не зная, почему не могу и не хочу его останавливать, не зная, что со мной происходит, не зная, как назвать то, что я чувствую, и почему мне так… так…
Он оторвался от меня резко, будто кто-то его окликнул. Дыша глубоко и мерно, обнял за плечи, вынудив опустить руки. Прижал к груди, и я ощутила дрожь его пальцев – ту же, что била меня.