Наверное, мне стоило бы мысленно помолиться богам. Попросить их о помощи в том, что мне сейчас предстоит. Да только после всего, что я узнала от Тома и Гэбриэла, я немного потеряла веру в то, что они действительно слышат наши молитвы. К тому же в этой истории мы с богами – по крайней мере, с главной из них – определённо играем на разных сторонах.
Соперникам и врагам не помогают. И их не просят помочь.
Когда конь перешёл с галопа на рысь, я поняла, что Гэбриэл заметил меня. Вскоре он уже осаживал жеребца рядом с мостом, чтобы спешиться. Приблизился ко мне, пытливо вглядываясь в моё лицо.
Прочесть на нём, что дело неладно, для бывшего Инквизитора труда не составило.
Вместо приветствия меня наградили поцелуем. Долгим, неторопливым, глубоким до головокружения, на миг заставившим меня забыть обо всём на свете, кроме ощущения его губ на губах и его пальцев на спине. Гэбриэлу явно не было дела до того, что нас могут увидеть. И когда мир перед глазами расплылся в мареве блаженного забытья, я закрыла их, чувствуя, как мои руки обнимают его в ответ, а тело льнёт к его телу.
– Полагаю, разговор прошёл не так гладко, как нам обоим хотелось бы, – констатировал Гэбриэл, прервав поцелуй, но не отстраняясь.
Я прижалась лбом к его плечу, пряча лицо. Хорошо, что особняк от реки отделял сад и приличное расстояние, и можно не торопиться размыкать объятия… хотя, кажется, сейчас даже появление на горизонте отца или матери не заставило бы меня его отпустить.
Как я смогу сделать то, что должна сделать? Как смогу отказаться от своей мечты, когда она так близко?
– Что случилось, Ребекка? – он провёл пальцами по моим волосам: так мягко, так нежно, что я впервые ощутила, как сильно мне хочется плакать. – Что тебе сказали?
Увези меня отсюда, почти сорвалось с губ. Прямо сейчас, сию секунду, пока я готова отступить. Забыть о Томе, о моей проклятой доброте, о дружбе и совести – обо всём, кроме тебя.
Но я промолчала, и, не дождавшись ответа, Гэбриэл легонько поддел пальцами мой подбородок, заставив вскинуть голову.
– Скажи мне. – Я так и не открыла глаз, и ласковое прикосновение руки к моей щеке чувствовалось особенно остро. – Со мной тебе нечего бояться и нечего стыдиться. Ты же знаешь.
Не открывая глаз, я перехватила его пальцы своими. Удерживая его руку, кошкой потёрлась о его ладонь: щекой о пальцы, снова облитые чёрной перчаткой.
Есть, Гэбриэл. Сейчас – есть. И чего бояться, и чего стыдиться.
И чем дольше я оттягиваю неизбежное, тем труднее мне будет в этом признаться.
– Мы не можем пожениться. Я не могу бежать с тобой. Я должна выйти за Тома.
Собственные губы опять показались мне чужими. И когда они разомкнулись, чтобы произнести эти слова, – где-то в душе, там, где никто и никогда бы не услышал, я закричала от ужаса.
Но теперь отступать было поздно, и я открыла глаза, чтобы встретить его взгляд.
Как ни странно, Гэбриэл был не особо удивлён. Скорее напряжён. И рассержен.
Не на меня.
– Ребекка, что тебе сказали? – повторил он. – Чем пригрозили?
Всего день назад мною едва не поужинал вампир. Потом было признание Гэбриэла, после которого последовало моё признание, а после него – признание Тому и Тома. И вот теперь я должна сделать ещё одно признание, для которого откуда-то надо достать смелость и моральные силы.
И откуда их взять, если с самого момента знакомства с Гэбриэлом я только и делала, что снова и снова их тратила?
– Гэбриэл, выслушай меня. Прошу. – Решив зайти издалека, я крепче сжала ладонь, застывшую на моей щеке. – Сегодня утром вернулся Том. Прежде чем говорить с родителями, я решила рассказать всё ему. И…
– А, так вот в чём дело. – Он нехорошо прищурился; во взгляде всплеснулась злая насмешка, разбившаяся в гранях разноцветных льдинок, которыми вмиг обернулись его глаза. – Позволь угадать. Отвергнутый жених начал шантажировать тебя, что расстанется со своей никчёмной жизнью, которая отныне всё равно ему не мила?
– Нет, всё не… то есть…
Его пальцы, до того спокойно лежавшие в моих, резко выскользнули, оставив в ладони холодную пустоту.
– Я убью этого щенка.
Он не мог знать, что в данной ситуации его высказывание вышло весьма ироничным. В том, как он произнёс это, не было ни ярости, ни запала – лишь спокойное обещание, пугающее до дрожи.
И все слова, которые я собиралась произнести, так и не были произнесены. Потому что когда я увидела лёд в его глазах и услышала лёд в его голосе, то отчётливо поняла: и правда убьёт. Куда за меньшие прегрешения, чем оборотное проклятие.
А если сейчас я скажу, что «щенок» и правда щенок…
– Даже не думай, Ребекка. Я понимаю, что твой дружок тебе дорог, но поверь мне, дальше шантажа он пойти не осмелится. Духу не хватит. Если вздумает изводить тебя угрозами, я лично помогу ему понять, что смерть вовсе не так романтична, как он себе это мнит. – Отпустив меня, Гэбриэл направился к своему брошенному коню. – Увы, теперь мой визит окажется для мистера Лочестера ещё большим сюрпризом, но, думаю, это не сильно осложнит дело. Оно и без того было сложным. Идём.
Я смотрела, как он берёт вороного жеребца под уздцы.
В отчаянии.
Он не позволит мне выйти за Тома. Конечно, не позволит. Глупо было надеяться, что позволит. И если сейчас я скажу правду, он убьёт его. Если не сам, то просто сообщит страже, а те пошлют за Инквизиторами.
Что мне теперь делать? Кого из двоих предать? Кем из двоих рискнуть?
Я смотрела, как Гэбриэл поднимается обратно на мост. Слушала, как цокают по камню копыта коня, которого он вёл за собой. Чувствовала, как утекают в прошлое секунды, которые оставались у меня, прежде чем станет поздно.
Снова видя перед собой две дороги, на каждую из которых я ещё могла свернуть.
Вся жизнь – дорога. Череда решений, череда поступков, череда ошибок и истин, осечек и прямых попаданий.
Вся жизнь – развилки. Череда шагов между ложью и правдой, злом и добром, злом большим и меньшим. Между правильным и неправильным, когда правил не существует – лишь относительность.
Вся жизнь – выбор.
Пришло время сделать ещё один.
Снова решение. Снова поступок. Снова выбор.
Снова…
Я зажмурилась.
И, не слушая разум, настойчиво толкавший меня на один путь, и чувства, толкавшие меня на него же – сделала шаг на другой.
Открыв глаза, сжав в кулаки опущенные руки, я встала посреди моста. Прямо у Гэбриэла на пути, вынудив его остановиться.
– Нет. – Я смотрела на аметистовую брошь, которой он закалывал шейный платок, не смея поднять взгляд на его лицо. – Ничего не выйдет. Я не поеду с тобой. Уходи.
Где-то внутри себя я снова кричала. Кричала и плакала, и слёзы мои, окрашенные кровью разбивающегося сердца, были красными. Но этого снова никто не мог услышать, даже я сама; и потому некоторое время мы стояли в тишине, нарушаемой лишь шумом реки, равнодушно текущей под нами.
Затем Гэбриэл выпустил из пальцев повод – и, шагнув ко мне, бесцеремонно подхватил на руки.
– Всё. Довольно. Обойдёмся без романтических традиций в виде отцовских благословений. – Поднеся меня к коню, Гэбриэл подсадил меня на него, перед седлом. Я, не ожидавшая такой реакции, даже не сопротивлялась. – Шотландия ждёт.
И я так захотела просто обнять коня за шею и дождаться, пока Гэбриэл вспрыгнет следом; сдаться, позволить себя увезти… а потом вспомнила отчаяние, бездной черневшее в глазах Тома – и, дёрнувшись, соскользнула наземь.
– Нет. Ты не увезёшь меня.
– Ещё как увезу. – Гэбриэл перехватил меня прежде, чем я успела отойти, непреклонно сжав пальцами предплечья. – Они запугали тебя, так пусть попробуют проделать это со мной.
Я не видела его лица – и боялась представить, что на нём написано, если даже его негромкий голос сейчас пугал до дрожи.
– Пусти меня. – Я рванулась из его рук. – Пусти!
Он лишь привлёк меня ближе, явно не собираясь прислушиваться к той чуши, что я несу… но когда моя ладонь, взметнувшись – почти сама собой – хлёстким ударом скользнула по его скуле, всё же отпустил. Наконец позволив мне, тяжело дыша, отступить на несколько шагов.
На лице Гэбриэла было написано такое бескрайнее удивление, что я поняла: вряд ли за этим удивлением он вообще ощутил боль.
Давай. Скажи ему, что не любишь. Скажи, что передумала, что предпочла ему молодого лорда, как он и хотел; скажи, что поговорила с родителями, с подругой и женихом, и они объяснили, как ты заблуждалась, позволив себе увлечься циничным, испорченным стариком. Иначе свести концы с концами для него не составит труда.
Чтобы он поверил в твой отказ, ты должна ударить его ещё больнее. Не лицо – душу.
Ещё один поступок, ещё один поворот…
Но вместо того, чтобы выкрикнуть свою злую, отвратительную ложь, я всхлипнула. Метнулась вперёд, к тому, от кого только что так яростно пыталась убежать, – и, встав на цыпочки, положив руки на его плечи, на миг прижала дрожащие солёные губы к его губам.
– Я люблю тебя. Люблю. Люблю, – шёпот мой вышел хриплым, и разноцветные льдинки напротив моих широко открытых глаз плыли в жгучем мареве. – Я не могу поехать с тобой. Не могу. Не сейчас. – Я судорожно, прерывисто вдохнула, пытаясь унять боль, сдавившую горло, лёгкие, сердце. – Надеюсь, ты поймёшь… потом. Поймёшь и простишь.
Отстранилась в тот самый миг, когда он попытался меня обнять, – и, отвернувшись, бросилась бежать.
Я не остановилась, даже оказавшись в доме. Кажется, кто-то меня окликнул, кажется, я чуть не сшибла кого-то с ног – мне было всё равно: я взлетела по лестнице на верхний этаж и лишь там, у окна, из которого виден был мост, позволила себе остановиться. Пытаясь отдышаться, прижала ладонь ко рту – когда с невозможной, казалось бы, смесью ужаса и надежды увидела, что чёрная фигура стоит там же, где я её оставила.
Он догадался. Не мог не догадаться. И сейчас придёт сюда, за мной, и без труда выведет меня на чистую воду. Ведь после того, что я устроила, после того, как не смогла даже убедительно солгать…