Эпилог
Томми вбежал в комнату, когда я заканчивала очередную главу. Заплаканный, всхлипывающий на ходу, он почти врезался в меня, уткнувшись лицом в мои колени и яростно сопя, вынудив отложить стальное перо и растерянно погладить тёмные кудряшки.
– Что случилось? – не дождавшись ответа, я хмуро подняла глаза на гувернантку, вошедшую в комнату следом за своим подопечным: должно быть, она пыталась его остановить, чтобы не мешал матери работать, но не успела. – Мадемуазель д’Аркур, что происходит?
– Простите, мэм. Не знаю, мэм, – пролепетала девушка, явно не находя себе места от стыда. – Мы просто читали с ним книгу о разных зверях и насекомых, а потом…
– Мам, я не хочу быть навозным жуком! – когда Томми всё же поднял голову, трудно было понять, что заставляет серую зелень его глаз светиться больше: слёзы или надежда. – Ты ведь не дашь мне в него превратиться? Не дашь Эсти меня убить?
Ситуация моментально стала мне ясна – и, с тяжёлым вздохом подхватив сына на руки, я усадила его себе на колени, чтобы обнять.
– Конечно, не дам. Мадемуазель д’Аркур, позовите Эстеллу, будьте добры. – Дождавшись, когда гувернантка уйдёт, я принялась успокаивающе баюкать Тома на коленях. – Не бойся, Томми. Хорошие маленькие…
В этот миг я подняла взгляд на окно, у которого стоял мой стол.
Из окон покоев, которые хозяин дома любезно нам предоставил, открывался превосходный вид. По розовому камню мостовых, пёстрыми ниточками вьющихся по белому городу, разливалось элладское солнце; срываясь с синих крыш, его лучи скользили по отвесному обрыву рыжих скал, над которым высилась столица острова, и нежились в сапфирных водах океана, танцуя по тихим волнам бликами столь яркими, что от них болели глаза.
Ощутив то, что фрэнчане называют «deja vu», я впервые за очень долгое время вспомнила бродячий цирк, хрустальный шар и черносливовый дым.
Так вот он, последний привет из далёкого прошлого…
Мысли, давно уже не причинявшие боль, всё равно навеяли грусть.
– Хорошие маленькие мальчики вроде тебя не превращаются в жуков, – закончила я, потянувшись за платком пальцами, привычно выпачканными в чернилах.
– Я не хороший. Я вор, – угрюмо ответил Том, пока я бережно вытирала его мокрые щёки. – И когда я умру, то стану навозным жуком.
– Ты вор? – при натуре моего сына это вызвало у меня только смех. – И что же ты украл?
– Он взял моего медведя. Сэра Галахада, – обличительно проговорила Эстелла, как раз появившаяся в арке, отделявшей мою комнату от гостиной. – Без спроса.
Глядя на это маленькое светловолосое воплощение Фемиды, я снова вздохнула. Перевела взгляд на гувернантку, ожидавшую дальнейших указаний за спиной Эсти.
– Благодарю, мадемуазель д’Аркур. Вы свободны.
Когда бедная девушка скрылась, я жестом велела дочери приблизиться. Эстелла безмолвно подчинилась. Она, как и я, никогда не пыталась увиливать от наказания – и, уважая обоих родителей, совершенно их не боялась. Гэбриэл всегда говорил, что мы слишком балуем наших детей… исправно продолжая этим заниматься.
Кажется, тогда, много лет назад – когда мне открылось то, что происходило только сейчас, – мне показалось, что дочь насуплена. Теперь я знала, что Эстелла никогда не супится: просто смотрит угрюмо и исподлобья, холодным светлым взглядом.
Взглядом своего отца.
– Эсти, так нельзя, – проговорила я, стараясь тщательно вымерить количество строгости в голосе – не слишком мало, не слишком много. – В конце концов, это всего лишь игрушка. Неужели тебе так претит поделиться ею с братом?
– Я не против поделиться, если у меня спросили разрешения.
– Я спрашивал, – обиженно протянул Том. – Ты не разрешила.
– Хорошо, я не против поделиться всеми игрушками, кроме сэра Галахада, – невозмутимо поправилась Эсти. – Но тебе поэтому всегда и нужно заполучить именно его, верно?
– Да, потому что ты не всегда хочешь со мной играть!
– У тебя есть Ланселот, вот с ним и играй.
– В некоторых историях без Галахада не обойтись!
– Снова делите своих рыцарей Круглого Стола? – вступая в комнату сквозь арку в выбеленной стене, весело осведомился Гэбриэл. – Одного никак в толк не возьму: отчего бы каждому из вас не обзавестись и Ланселотом, и Галахадом? Назовите так другие свои игрушки, и дело с концом.
В ответ дети устремили на него взгляд, исполненный глубочайшего непонимания, и я едва удержалась от того, чтобы снова не рассмеяться.
– Папочка, ты что? – укоризненно вымолвила Эсти. – Галахад и Ланселот могут быть одни-единственные.
– И Артур с Гавейном тоже, – добавил Том, мигом забывший о слезах. – И даже Мордред.
– Особенно Мордред, – сурово поправила Эстелла. – Второго такого… недостойного юноши точно не сыскать.
Гэбриэл посмотрел на меня, взглядом спрашивая «что на этот раз?». И, снова вспомнив то старое видение, я поняла: в отличие от меня, с того страшного года он и правда не постарел ни на день. Скорее помолодел, сбросив бремя своего одиночества и свою ледяную броню.
Дети и внуки фейри живут и старятся долго. Куда дольше простых смертных. И пусть мой супруг старше меня на тридцать с лишним лет – вполне возможно, что он меня переживёт.
– Наша дочь снова пугала своего бедного маленького брата, – произнесла я. – Судя по всему, грозила превратить его в жука.
Эстелла презрительно фыркнула.
– Он мальчик. И будущий граф Кэрноу. Постыдился бы пугаться и плакать, – уничижительно бросила она. – И говорила я ему совсем не это. Я ведь не какой-нибудь злой маг, чтобы превращать других в жуков.
Глядя на дочь, Гэбриэл вопросительно вскинул бровь:
– И что ты ему сказала, звёздочка?
Эстелла родилась в ту ночь, когда на небосводе впервые на моей памяти засияла Тенебри. Золотая, изумительно яркая, изумительной красоты комета, возвращавшаяся к нам раз в двадцать семь лет. Именно поэтому мы выбрали дочери то имя, что она носила теперь. Именно поэтому Гэбриэл ласково звал её «звёздочкой». Когда же боги подарили нам сына, муж первым предложил назвать его Томасом, добавив, что это окажется по меньшей мере справедливым, если следующий граф Кэрноу будет зваться именно так.
Я по сей день была благодарна Гэбриэлу за это. Ведь я думала о том же, но вряд ли бы осмелилась его об этом просить.
– Что тех, кто без спроса берёт чужие вещи, называют ворами, и, если он и дальше будет их брать, люди и боги его покарают. Его посадят в тюрьму, а когда он умрёт, Великая Госпожа заставит его родиться заново какой-нибудь мерзостью вроде навозного жука, – хладнокровно ответила дочь. – А если это будут мои вещи, он родится заново куда раньше, чем думает. Потому что в один прекрасный день я вырасту и научусь злиться по-настоящему, и тогда я попрошу у тебя револьвер и убью его, пока он не опозорил нашу семью.
Гэбриэл расхохотался. Опустившись на одно колено, так, чтобы Эсти не пришлось смотреть на него снизу вверх, заглянул ей в глаза, уже серьёзно.
Он любил обоих своих детей. Но дочь, так похожую на него и внешностью, и нравом, обожал. Только когда я увидела, как он нянчит маленькую Эстеллу, я в полной мере поняла, как же ему хотелось и не хватало своего ребёнка; и вся нерастраченная отцовская любовь, копившаяся с тех пор, как однажды не родился его – его ли?.. – сын, наконец нашла выход.
– И тебе будет совсем не жалко нас с мамой? – печально уточнил Гэбриэл. – Если ты убьёшь нашего маленького Томми, мы будем горько плакать.
– Тогда он будет уже не маленьким. И ты никогда не плачешь, – сказала Эсти с сомнением.
– Для нас вы оба всегда будете маленькими. А я плачу, ещё как. Просто плакать можно без слёз, так, чтобы никто не заметил.
– Про себя? Как думать? – поразмыслив над его словами, неуверенно уточнила дочь.
– Именно. Ты ведь не хочешь заставлять папу плакать, звёздочка?
Под его пристальным взглядом Эстелла смягчилась – как обычно, – и на лице её проявилось нечто похожее на стыд.
– Ладно. Я очень постараюсь не хотеть его убивать, – тщательно подбирая слова, произнесла дочь. – К тому же ты не дашь мне револьвер, а я не вор, чтобы брать его без спроса.
– А пугать? Когда Томми пугается и плачет, мы тоже расстраиваемся.
– И пугать не буду, – обречённо согласилась Эсти.
– Обещаешь?
– Да.
– Смотри. – Указательным пальцем легонько коснувшись кончика её носа, Гэбриэл воздел этот же палец к потолку жестом назидания и шутливой угрозы одновременно. – Ты обещала. Обещания нужно держать.
– Мой любимый сэр Галахад всегда держал обещания. Иначе его не признали бы достойнейшим рыцарем всех времён. Я намереваюсь равняться на него, – ответила Эстелла с достоинством.
– Юной леди вроде тебя больше пристало бы равняться на прекрасную Гвиневеру. Правда, желательно при этом не обзаводиться всякими Ланселотами.
– Сэр Галахад, – упрямо повторила Эсти. – И ты.
За всю жизнь я довольно редко видела на лице своего мужа удивление, и сейчас слова Эстеллы спровоцировали один из этих исключительных моментов.
– Вот уж на кого тебе точно не стоит равняться, – твёрдо произнёс Гэбриэл.
– Стоит, – безапелляционно отрезала дочь. – Ты тоже боролся со злом и несправедливостью. Совсем как рыцари.
– Уж не знаю, что за сказки обо мне рассказывает вам на ночь ваша матушка, но она определённо преувеличила мои заслуги. – Гэбриэл ласково провёл пальцами по её волосам и, поднявшись на ноги, резюмировал: – А сейчас во дворе вас ждёт кирие Теодоракис, и он прямо-таки жаждет угостить вас обоих рахат-лукумом.
У Эстеллы загорелись глаза. Том, до сих пор угрюмо жавшийся ко мне, заинтересованно вскинул голову.
– Розовым? – робко спросил он.
– Полагаю, в такой огромной коробке найдётся и розовый. – Сняв сына с моих коленей и легко подняв в воздух, Гэбриэл покружил его по комнате, пока тот не залился звонким хохотом, напрочь забыв о слезах, и, чмокнув в макушку, поставил на пол. – Бегите, мадемуазель д’Аркур отведёт вас к нему.