Когда О-ха впервые вышла на охоту, ей тут же встретилась стая чаек; одну из них лисице удалось схватить зубами, но остальные почему-то не улетели. Лисица почувствовала дурманящую жажду крови — чувство сродни тому, что она испытала давным-давно, когда они с А-хо проникли в курятник. Кровавая пелена затуманила ее рассудок, голова закружилась при виде несметного количества добычи. Однако переживания и потрясения последних дней что-то изменили в ней, душа хищницы противилась бессмысленному кровопролитию, убийству ради убийства. Доселе неиспытанное чувство — нечто вроде жалости к птицам — овладело ею. О-ха сама не могла разобраться в охватившем ее сумбуре, ведь все ее инстинкты были нацелены на то, чтобы выжить, не упустить любую возможность добыть побольше еды. Но ее охотничий пыл вдруг ослабел, и она ушла, удовольствовавшись одной только птицей. Камио она не стала рассказывать об этом случае, должно быть, потому, что ничего не могла толком объяснить. Одно она знала — здесь на рассвете, в дымке речного тумана, с ней произошло нечто странное, то, чего никогда не случалось раньше. В душе ее шевельнулось чувство более властное, чем охотничий инстинкт.
Когда наступила пора прилива, катер скрылся под водой, и лишь в кабину, где, прижавшись друг к другу, лежали Камио и О-ха, вода не проникала. Вскоре лисы притерпелись к жизни у реки, хотя здесь, среди солончаков, чувствовали себя не лучшим образом. Моллюски, которых они поедали, ловко вскрывая раковины зубами, пришлись обоим явно не по нутру. К тому же здесь земля пропиталась сыростью и было куда холоднее, чем в лесу или в городе. Завывай, не встречая препятствий на своем пути, свистел над заболоченными равнинами, словно наточенная коса, готовая снести голову каждому, кто забудет пригнуть ее. Влажная почва налипала лисам на лапы, и они тратили немало времени, выкусывая забившиеся между когтей комочки смерзшейся грязи. В мерзлой траве на вершине дамбы было полно змеиных гнезд, и дерзнувший нарушить зимнюю спячку гадюки мог поплатиться жизнью. В погожие дни, когда солнце пригревало сильнее, лисы замечали на траве выползших погреться змей и с опаской обходили их.
Так текли дни. Иногда на болотах появлялись люди, но это случалось крайне редко. К тому же гуси, издалека заметив людей, поднимали оглушительный шум, который разносился за много миль вокруг и предупреждал лис об опасности. В часы досуга О-ха подолгу сидела на палубе и наблюдала, как гуси роются в тине. Эти тяжеловесные, неповоротливые птицы ловко отпихивали друг друга, чтобы схватить рыбешку или моллюска. Порой чайки, явно не слишком довольные нашествием северных переселенцев, опустошавших их владения, пытались замешаться в толпу гусей. Но те немедленно замечали чужаков и с позором изгоняли их. Лисице никогда не приходила мысль поймать одну из этих грубых, неотесанных птиц — она понимала, что с такой внушительной добычей ей не совладать. Все разговоры гусей казались О-ха непристойной бранью. Хотя на солончаках всем хватало места, гуси относились к своим соседям с подозрением и, когда О-ха проходила мимо, бросали на нее злобные взгляды и шипели, словно она нарушила какую-то невидимую границу. Порой гуси приходили в волнение, они принимались хлопать своими огромными плоскими крыльями и вертеть головами, всем своим видом показывая, что здешняя жизнь им опостылела и они ждут не дождутся дня, когда вновь отправятся в странствие. Кое-кто из них даже поднимался в воздух, и нередко за ним взмывали остальные; темной тучей гуси закрывали небо и вдруг, словно по волшебству превратившись в дисциплинированных птиц, выстраивались клином. Каждый прекрасно знал свое место в строю. Не нарушая своих цепочек, гуси низко летели над солончаками, с легкостью огибая деревья и другие препятствия.
Их организованный, выверенный полет разительно отличался от полета песочников, которые взмывали в воздух беспорядочной толпой и летели сбившись в кучу, едва не задевая друг друга крыльями. Каждую минуту они, словно по команде, слышной лишь им одним, резко изменяли направление.
О-ха и Камио скоро поняли, что лучше избегать впадин, заболоченных низин и что трясина грозит им мучительной смертью. Они предпочитали охотиться на возвышенностях, которые во время прилива оставались единственными островками суши. Лисы знали: с приходом весны здесь, у реки, будет вдоволь пищи — птичьи яйца и рыбья икра, угри, черви, гусеницы. Но пока им приходилось ограничиваться довольно скудной добычей, что копошилась на дне реки и летала над берегами.
ГЛАВА 17
На болотах лисам жилось не слишком тепло и сытно, но зато здесь, в окружении воды и трясины, они чувствовали себя в безопасности, особенно в зимнюю пору. Конечно, летом в бухтах неминуемо появятся охотники, а во время прилива и рыбаки. Но зимой людей сюда не тянуло — заледенелые пустоши, открытые ветрам, наполняли человеческие сердца ужасом. Серый, однообразный пейзаж нагонял тоску. Если ад существует, он вполне мог бы быть таким. Холодные утренние туманы поднимались над солончаками, словно призраки, а крики птиц напоминали горестные возгласы потерянных душ, обреченных на вечные скитания по этим унылым равнинам. Безжалостные ветры и непроходимые топи надежно хранили лис от людского вторжения.
О-ха и Камио жили по принципу — день прошел, и хорошо, у них хватало забот, так что заглядывать в будущее не приходилось. Застрявший в тине катер, со всех сторон облепленный илом и водорослями, давал лисам хоть и скромный, но вполне надежный приют. С тем чтобы добыть еду, тоже не было затруднений, — правда, сначала здешняя пища была лисам не по вкусу, но скоро они к ней привыкли. Иногда им удавалось поймать незадачливую птицу, но в основном они питались моллюсками, крабами, креветками, червяками. Больше всего О-ха скучала по древесным грибам, таким сочным и вкусным, и по лакомым гнездам насекомых, которые в Лесу Трех Ветров можно было обнаружить чуть не в каждом гнилом пне.
Однажды на болоте О-ха столкнулась с неведомым созданием, подобных которому до сих пор не встречала. Знакомство стоило лисице оцарапанного носа и уязвленной гордости. Она осторожно пробиралась по влажной траве, тщательно обнюхивая каждую выемку, — там могли притаиться угри, выброшенные приливом на берег. Вдруг, когда она в очередной раз сунулась в какую-то дырку, кто-то вцепился в ее чувствительную морду. О-ха отпрыгнула назад и увидела, что на носу у нее повисла тварь, напоминающая крупного краба. О-ха пережила несколько весьма неприятных секунд, прежде чем ей удалось освободиться от обидчика и стряхнуть его в тину.
Это был серебристо-серый моллюск с длинным хвостом и парой огромных клешней. С тех пор лисица очень опасалась подобных столкновений и прежде, чем сунуть морду в углубление, старалась убедиться, что там не прячется враг.
Как-то вечером, вернувшись с охоты, О-ха уловила в дуновении ветра слабый запах собаки. Он доносился со стороны дамбы, и встревоженная лисица, припав к земле, затаилась в ожидании новых запахов и звуков.
Запах не исчезал, но сколько О-ха ни вглядывалась в поросшую травой дамбу, она не заметила никаких признаков движения. Подозрительных звуков тоже не было слышно, и лисица решила вернуться домой, на катер. Она вскарабкалась по накренившейся палубе и сквозь разбитое окно скользнула в кабину. Камио спал. О-ха разбудила его и спросила, не чувствует ли он необычных запахов.
Лис лизнул собственный нос и наставил его по ветру. Сквозь множество нахлынувших запахов он немедленно уловил один, тревожный.
— Собака. Вне всяких сомнений, собака. Но зачем ее занесло на болота? Да еще одну, без хозяина. Заблудилась, что ли?
— Наверное, — откликнулась О-ха. — Человеческого запаха не слышно. Наверняка собака отбилась от хозяина и случайно забрела сюда. А может, она ранена? Как ты думаешь, чего нам от нее ждать? Причинит она нам вред?
Камио покачал головой, но все же сказал, что этой ночью им обоим лучше не выходить. О-ха улеглась в кабине, опустила голову на плечо лиса и попыталась заснуть, но беспокойство не отпускало ее. Несколько раз лис будило поскуливание, доносившееся со стороны дамбы, — эти заунывные звуки резали уши и бередили душу. Но никто из них не решался пойти на разведку, ведь это могла быть ловушка. Да и вообще, безрассудно было идти на запах собаки, их злейшего врага.
Когда наступил рассвет, лисы заметили, что на дамбе кто-то шевелится. И в самом деле там был пес. Принюхавшись и вглядевшись, О-ха узнала его: это был Хваткий, в прошлом неумолимый охотник за лисами, ныне сторож на ферме. Пес находился в плачевном состоянии. Бока его ввалились, морда осунулась, — похоже, он умирал с голоду. Из глотки его вырвались душераздирающие звуки, — вероятно, люди, услышав их, преисполнились бы сочувствия и со всех ног кинулись бы утешать пса, но лисы не склонны к сентиментальности, и воплями их не проймешь. Во взгляде Камио мелькнуло презрение.
— Что это он так разоряется? — пробурчал лис. — Если попал в переделку, надо из нее выпутываться, а не причитать. Воем горю не поможешь.
— Он думает иначе, — заметила О-ха. — И сейчас он не просто воет, он зовет на помощь. Собаки считают, это самый надежный способ выпутаться из беды.
Хваткий тем временем заметил катер, наполовину затонувший в тине и скрытый зарослями камыша. По брюхо проваливаясь в вязкий ил, пес двинулся к убежищу лис. Один раз он угодил в топкое место и едва не скрылся в трясине с головой, но, сделав невероятное усилие, уперся лапами в плавающий на поверхности обломок дерева и выкарабкался. По мере приближения пса волнение О-ха все возрастало.
— Он идет сюда, — прошептала она. — Что же делать?
Камио тоже растерялся. Но, быстро оценив ситуацию, он решил, что объясниться с Хватким надо прежде, чем пес доберется до катера и на твердой палубе почувствует себя увереннее.
— Эй, ты, пес! — окликнул Камио. — Чего тебе здесь надо?
Хваткий, осторожно переступавший по ненадежному дну, остановился и устремил взгляд на катер. Несомненно, он понял по диалекту, что с ним разговаривает лиса. Но запах пса, донесшийся до О-ха и Камио, свидетельствовал лишь об облегчении, словно Хваткий нашел наконец то, что искал.