Но вот однажды он мне сказал: «Я хочу учить тебя бою. Ты воин».
«Хорошо», — ответила я.
«Но ты видишь меня в обличии зверя. Тебе же надо сражаться с человеком. Впусти меня в себя, чтобы я мог сменить облик».
Я хотела было согласиться — но что-то остановило меня. Камка говорила, что алчные духи, бывает, являются в облике приятном и просят, чтобы человек впустил их в себя. Безграничную силу они обещают, но пожрут его, никто не может справиться с духом, если он попал внутрь человека.
«Почему я должна тебе верить? Ты сам говорил, чтоб не верила ээ, что они все жадны. Что возьмешь ты, попав в меня?»
«Я ничего не возьму. Я принадлежу тебе и должен учить тебя. Потому и зову тебя Кадын, что ты моя госпожа. Я выбрал тебя на посвящении из многих дев. В тебе царская кровь».
«Ты будешь со мной всю мою жизнь? Что ты получишь от меня?»
«Ничего. Я хочу получить от тебя только путь — путь к Бело-Синему».
И он назвал имя Хозяина вышних пастбищ, которое все мы знаем и про себя вспоминаем, но вслух не произносим. И не рухнула высь, не унесло его вихрем. Я стояла, оцепенев, будто молния в меня попала. А он сказал — и улыбка звучала в его словах, хотя морда барса не изменилась:
«Не бойся, лишь для тебя, тело имеющей, страшно это имя. Мы же бесплотны. Но я хочу уйти к нему вместе с тобой, когда ты сама будешь к нему уходить. Поэтому я с тобой. Верь мне. Впусти меня».
И я поверила и согласилась. Но в тот же миг решила, что он обманул меня и сейчас сожрет: его глаза сжались в щель, он присел и напрягся, как делают барсы перед прыжком, хоть и был в двух шагах от меня. Потом прыгнул — будто волной ветра обдало меня и развернуло: я сама, как в зеркале, стояла перед собой.
Все было мое: и овчинная шуба, и штаны, и высокие сапоги, кожаные грубые обвязки на ступнях, и пояс воина-девы, и нож, и мешочки на поясе… И лицо свое я узнала, две темные косы на плечах, худая шея. Мне показалось даже, что вот шевельнусь я — и мое отражение шевельнется. Разве что глаза смотрели не человечьи.
— Ты еще увидишь, до чего я могу быть похожим, когда станешь бороться со мной, — сказал ээ, и теперь слова его прозвучали вслух, а губы шевелились. — Легкого ветра, — попрощался он и вдруг исчез.
Стали проходить дни — а его не было. Я волновалась. Я боялась, что он меня обманул и, обретя новую форму, скрылся. Камке сказать не решалась. Шли дни растущей луны. На утесе, когда девы со своими ээ блуждали, я лежала, как мерзлое бревно. Стояли морозные ночи, потрескивал костер, и Камка сама себе напевала. Глаза ее были закрыты, она сидела и тихо качалась, будто тоже была не здесь. Она вновь походила на старуху. Я смотрела на нее и дивилась, что мерзну, тогда как раньше, с ээ, совсем не чуяла холода. Но подойти к огню не решалась. Только когда не чуяла уже тела, подползала. Но Камка не задавала вопросов и вообще не говорила со мной.
Одной ночью, измучившись в пустых снах, где не было ээ, я проснулась и не могла больше заснуть. Тогда поднялась, обулась, затянула пояс на шубе, вылезла из пещеры на кручу.
Морозное небо еще не просветлело, но я чуяла, что ночь на исходе. Небесная колесница[7], накренившись, лежала у горизонта. Я стояла на краю обрыва и смотрела в долину. Мне было видно, как олени небольшой группой спускаются в нее, вытянувшись друг за другом. Они шли к лесу из-за перевала.
Эта долина не была богата дичью. Камка приносила зайцев и птиц. За козами надо было идти далеко, и она не ходила. Эти олени, верно, хотели пройти долину и уйти дальше в свое кочевье. К тому моменту, как Камка спустилась бы на охоту, она нашла бы только следы на снегу.
Смелая мысль упала мне в голову, от нее стало и страшно, и весело: я подумала, что столько мяса хватило бы нам надолго, и я могу его добыть. Строгого запрета спускаться с кручи нам не было. Других хищников, у кого я отняла бы добычу, не было тоже. Проследив все, что могло бы остановить меня, и поразмышляв недолго, будет ли злиться Камка, я решилась и поспешила в пещеру.
Мне надо было взять Камкин охотничий лук. Забрать оружие у нее спящей было почти невозможно, и эта затея даже больше самой охоты меня будоражила.
Я уже спускалась внутрь, но прежде чем спрыгнуть вниз из хода, при неясном свете тлеющего костра, увидела фигуру, склонившуюся над ложем спящей в дальнем углу Камки. Я обмерла. Не успела даже сообразить, как поступить, а человек, медленно пятясь, стал отступать к выходу. Я тут же выкарабкалась наружу и встала с той стороны, куда он не повернул бы.
Но стоило ему появиться — и я замерла: узнала саму себя со спины. В моих руках был Камкин горит, я вскинула его на плечо, чтоб не мешал при ходьбе, и уверенным шагом начала спускаться с кручи.
Конечно, я помнила, что мой царь-ээ принял мое обличье. Но я привыкла, что он приходил лишь в виденьях, привыкла думать, что духи бесплотны и не могут поднять предмета, — а тут все было наоборот. Заставляя себя верить, что все еще сплю, я поспешила за ээ.
Дух — или я? — спустился с кручи и отправился в лес. Я спешила, держась поодаль, чтобы не быть замеченной. Но он не оборачивался, даже если догадывался обо мне.
Мы шли к реке. Я знала, что сделала бы так же, потому что олени, спускаясь с горы, шли по руслу, и мы могли опередить их, выйдя к разливу.
Двойник мой двигался быстро, но потом стал замирать и прислушиваться. Я делала то же. Обе мы знали, что олени, спеша отсюда прочь, будут выбирать самые обветренные, бесснежные места. И нам, не имея ни коня, ни собаки, следовало подстеречь их наверняка и надеяться только на меткость стрелы. Мы обе напряглись, чтобы понять, где идут олени.
Было то безветрие, которое сопутствует рассвету. Чутьем мы знали, что звери поспешат уйти отсюда до света, они искали пастбища, которых здесь не было.
И тут мы вышли на обрыв, за которым тропа уходила круто вниз и в сторону. Отсюда меж деревьев был виден кусочек долины с серповидным разливом реки — и олени, быстро уходящие по руслу. Они шли почти под обрывом. Мы обе поняли, что вожак решил поторопиться и провести стадо напрямую по самой опушке, вдоль русла. До них отсюда было шагов триста, но простора для выстрела не было.
И тут мой двойник сделал то, что мне не пришло в тот момент на ум, хотя позже я поняла, что тоже, верно, поступила бы так, будь там, где стоял он. Дева бросилась к высокому кедру и принялась забираться наверх. Уже через миг я видела, что она укрепилась там, прислонилась к стволу и натягивает тетиву, целя в оленей.
И тут произошла новая странность. Обе мы понимали, что с такого расстояния, поверх деревьев, послать единственную стрелу в цель сложно, а второй олени ждать не станут. Я только успела вспомнить слова Камки, что ээ-тай могут направить стрелу в цель, как увидала словно бы темный рой, возникший у корней дерева и устремившийся к деве. И в тот миг, как стрела покинула лук, рой окружил ее и понесся с ней вместе вниз.
То, что стрела достигла цели, мы поняли по испуганному топоту. Спины оленей замелькали между деревьев и, как поток, хлынули к выходу из долины. На снегу осталась туша подстреленной оленухи.
Кубарем покатились мы с пригорка, кувыркаясь в снегу, поднимаясь и снова скатываясь.
Радость охоты охватила меня, словно это мои пальцы натягивали тетиву. Краем глаза я видела, что мой двойник бежит рядом, так же, как я, оступаясь в снегу, поднимаясь, теряя шапку, натягивая ее на бегу и опять падая… Теперь я не думала скрываться, но и не могла догнать ее: она бежала так же, как я, и все ее движения были моими. И я вместе с ней чуяла холод снега на лице, жар бега и боль от ударов. Кровь стучала в голове, и радость душила.
Выкатившись к реке, мы пробежали вдоль русла и скоро увидели подстреленного оленя. Еще на бегу обе потянулись к ножу, и когда я увидела, как дева опустилась на колени и наносит удар по шее, чтобы выпустить дух оленя, пока он не пожрал мясо и не сделал добычу падалью, — я поняла, что это я сама стою на коленях и вонзаю в упругую плоть свой нож.
Солнце взошло, лес был рыжим, с густыми, синими тенями, когда я, изнемогая от усилия, но счастливая, волокла на двух палках тушу через лес. Когда я достигла кручи, от меня шел пар.
— Помнишь ли ты о запрете? — услышала я голос Камки и вздрогнула, хотя ожидала, что вот-вот встречу ее и услышу именно эти слова.
Я обернулась: она выходила из леса с другой стороны кручи.
— Я помню. Но я принесла много мяса. Этих оленей нельзя было упустить.
Она коротко глянула на мою добычу, и мне не понравился ее взгляд: она посмотрела так, словно та была тенью, которая исчезнет с заходом солнца.
— Да, я вижу, — сказала она спокойно. — Но как принять нам этот дар, если он получен с нарушением запрета?
— Это моя добыча! Это только моя добыча, ни у кого не отбирала ее! — вскрикнула я, испугавшись, что Камка опять велит вернуть мясо.
Но она улыбнулась, забрала лук и сказала:
— Поднимайся. Девы уже занимаются. Занимайся и ты, о мясе я позабочусь.
Меня удивило, что так легко она меня отпускает, и быстро послушалась.
Девы остановились, увидев меня.
— Где ты была? — спросила Ак-Дирьи. — Тебя Камка пошла искать. Ты украла ее лук.
— Я охотилась, — ответила я.
— Ты? — Очи с удивлением вскинула на меня глаза, но тут же отвела, словно ее это не интересовало. Ее угнетало, что не зверовала очень давно. Я это знала и ответила, чтобы не обидеть ее:
— Не сама. Мне мой ээ помогал.
Все девы с удивлением на меня посмотрели.
— И ты добыла мясо? — спросила Очи.
— Да. Дух выстрелил и убил оленя. Он направил ээ-тай к стреле и попал в цель.
Я видела, что сомнение снедает моих дев. Они не верили мне. Наконец Ильдазка нашлась:
— Мой ээ тонок и не может держать лук в руках.
— Мой тоже, — сказала Согдай.
— Наши духи одной природы, — сказала я. — Если мой может, ваши тоже.
— Нет, — упрямо помотала головой Ильдаза. — Мой ээ говорил, что такого никогда не бывает.