— Да, играем с условием, — сказал майор. — Кто продуется — будет рассказывать о себе. В наказание. Все равно делать нечего, будем слушать.
— Я тогда не играю, — заметила я и отбросила карты. Мне нисколечко не хотелось рассказывать о себе в присутствии этого человека: еще не хватало слушать насмешки!
Но полковник погладил меня по руке:
— Пани Анна, да вы с ним ни разу не проиграете, успокойтесь! Я-то знаю, какой это страшный игрок! — и он засмеялся.
— Ладно, ладно, я вас не трону, — сказал и майор. — Боитесь, что скушаю?
— Да нет, не боюсь. Вам же будет противно!
— Ну, вот и прекрасно!
Игра шла азартно. Майор бил с размаху за картою карту, поглядывая на Фуфаева, а тот чмокал губами, как будто хотел разжевать что-то липкое, и лицо его странно состарилось или только казалось таким в полумраке. Он все ерзал на месте и пощипывал длинные, как у Тараса Бульбы, усы.
— Так сразу и рассказывать? — спросил он, проигравши второй раз подряд.
Майор метнул на него острый, режущий взгляд, усмехнулся.
— Нет, зачем же, оставим подряд раз двенадцать, тогда и будем доить вас с товарищем Чеславом…
Они снова проиграли. Мы с майором переглянулись. Майор сдавал лихо, над картой шептал, перемешивая; он все время пытался покрыть под шумок не козырной. Его тотчас ловили, но он доставал и козырную, и, смеясь, извинялся, и тут же опять «брал на психику», как он говорил, кладя веером королей и тузов, прилипающих к его пальцам, словно к магнитам. Иногда мне казалось, что в колоде по пять королей и по десять тузов, так мелькали они в руках майора.
— А, что? Бейте, бейте, — кричал он в азарте, — если есть вам, конечно, чем бить! Ходи, Анечка, золотко, не робей, не в атаку!
Мы с ним снова выиграли три раза подряд.
— Ну-с… Заполним анкетку! — сказал майор, — А, пан Чеслав? Готовы?
— Готов, — усмехнулся тот как-то застенчиво и, запахивая шинель, сел на ящик поудобней. — Совсем как в старинном романе. Там любят такие рассказы. От автора только первая фраза и слово «конец», а все остальное идет от какого-нибудь отставного полковника, богатого жизненным опытом и любовными приключениями. Да-а… Не думал, что я буду тоже героем такого романа.
— Покороче, пан Чеслав, — не очень-то вежливо осадил его майор.
— Покороче? Пожалуйста. Родился в тысяча восемьсот девяносто девятом году. Город Краков. Отец был художником, архитектором, музыкантом. Человек образованный, светский. Мать — красавица, из деревни. Простая крестьянка. С детских лет я воспитывался в России, у бабушки, возле Пскова. Знаю русский язык лучше польского. Когда началась первая мировая война, я учился уже в Петербурге, собирался стать инженером, но закончить ученья не смог… Вот с тех пор я — военный. И к вашим услугам…
— Очень коротко! Молодец! — похвалил его майор, вскинув голову и пригладив ладонью свои темные волосы. — Ну-с, Фуфаев!
Тот откинулся в тень, зябко дернул плечами.
— Ну, что ж, я, так я… Мне, как скажет пан Чеслав, вшистко едно! Как прикажете, товарищ майор… Жил в деревне, работал в колхозе под Запорожьем. В сорок первом был призван. Отступал от границы. Под Ельней был ранен, на выходе из окружения. Сейчас еду в отпуск на родину, к матери. Одна стала, старая, не справляется без меня… Командир отпустил…
— Так, так, — как-то тихо, задумчиво произнес вдруг майор.
Он сидел, сжав колени руками, откинувшись сильным телом назад, и, сощурясь, глядел в темный угол вагона.
— Так, так, — сказал он совсем отрешенно, как будто не слушал Фуфаева. — Очень гладко — и здорово! — Наступило молчание.
Майор глядел на Фуфаева какими-то странными, отсутствующими глазами.
И вдруг засмеялся:
— Ну что ж, дураки! Не хотели работать головой, — поработайте теперь руками, сдавайте!
Фуфаев взял колоду и тщательно перемешал. Поглощенный какими-то мыслями, он сдал с левой руки. Мы заметили это все: я, майор и пан Чеслав, и все трое переглянулись. Майор вдруг спросил:
— А в какой армии ты служил, Фуфаев, в сорок первом году?
— В Пятой, кажется…
— Вот как? Даже не знаешь? А дивизия? Полк?
Старшина все назвал: и дивизию, и полк, фамилию командира полка.
— Так, та-ак?.. — протянул майор, поглядывая на Фуфаева. — А меня ты не помнишь?
— Не-ет, — сказал, побледнев, Фуфаев.
— Ну, где ж тебе помнить! Я солдатиком был, только-только от мамки. А ты — лейтенантом! Одетый с иголочки, ходил с таким форсом. И Женьку Вараксина ты не помнишь?
Фуфаев молчал, побелев.
— Еще бы тебе Вараксина помнить! — сказал майор вдруг с такой тоской и скрипнул зубами. — Э-эх, был человек… Это я его помню… Как шли вы по лесу… под Ельней. Уже в окружении… Меня ты не видел… Я раненый за кустами лежал… Как ты подошел к нему и выстрелил в спину… И к немцам, навстречу… — Он вскочил и стоял над Фуфаевым, держа руку на кобуре. — Ну, что скажешь, гад?!
Я слушала, онемев.
Опомнился первым полковник. Он тоже вскочил:
— Пан Езус, матка бозка! Цо ты мувишь, Саша? — схватил он его за рукав.
Опомнился и Фуфаев.
Он весело рассмеялся, спокойно сказал:
— Ну и шутите вы, товарищ майор! Как всех напугали! Надо ж было придумать такое! — он вынул кисет из кармана, оторвал от газетки клочок, насыпал в него самосада, — и все это размеренно, ловко, неторопливо. С улыбкой добавил:
— А что же… Возможно, меня с кем-то спутали, так понимаю. Разве мало Фуфаевых! Вы глядите теперь на обличье, совсем не похож!
Майор все стоял, держа руку на кобуре, и, с насмешкой прищурясь, поглядывал на Фуфаева, как бы говоря: ну, болтай, брат, болтай!
Он совсем не смутился.
— А что ж, ну, ошибся, — сказал майор. — Может быть, может быть… Только память моя, слава богу, ни разу не подкачала… Эту руку твою запомнил тогда на всю жизнь: в Вараксина ты стрелял тоже с левой… И фамилия у тебя не Фуфаев, а Кривцов. Признаться, усы меня сбили с толку… Не узнал поперва и из-за лычек старшинских… Постарел, истаскался, а был — как в аптеке…
Полковник стоял, умоляюще трогая майора за плечи, уговаривая:
— Ну, оставьте, оставьте, не надо, не надо!
— Да я же шучу! — вдруг вскричал майор и громко расхохотался. Мне стало вдруг стыдно за всю эту глупую, пошлую сцену, за этот неуместный смех. — Вы и в самом деле решили, что правда? Вот чудики! Пошутил, вот ей-ей! Ну, Коля! Ну, ты молодец! Сразу понял! Люблю человека за это… — и он крепко обнял Фуфаева, так, что у старшины захрустели кости. — Молодец! Есть еще чувство юмора! Шутку понял! Ну, ладно, прости меня! Давай выпьем на радостях, что ли, на брудершафт? А? Всю дорогу берег спиртягу, а нынче не жалко.
Он вытащил из вещевого мешка бутылку вонючего «бимбера», польского спирта-сырца, и поставил на ящик. Пошарив по сену, собрал наши разнокалиберные стаканчики, кружки, с большой точностью разделил всем поровну. Выпив быстро, глотком, свою порцию, взял сухарь, понюхал его, но есть не стал, отошел к дверям.
Поезд мчался во мраке по широкой равнине, ровно выстланной снегом. Небо очистилось от снеговых туч и теперь чуть посверкивало мелкой рябью осколочков-звезд, рассыпанных в вышине так рассеянно и негусто.
Где-то близко от полотна железной дороги тонко, резко ударил винтовочный выстрел.
— Дверь! Закройте дверь! — закричал полковник. — Скоро Сарны. Опасно…
Ночью я проснулась от того, что в лицо мне пахнуло стоячим холодом, крепко смешанным с дымом. Паровоз впереди зашипел и пошел: было слышно, как работают рычаги, а вагоны не двинулись. Фонарь был прикручен, в темном вырезе двери, словно белые мошки, кружился снежок.
Полковник спал рядом, похрапывая. Ни Фуфаева, ни майора на месте не было. Я вгляделась попристальней и увидела, что нет и фуфаевского вещмешка, а ведь старшина ныне должен дежурить, не отлучаясь. Мое сердце толкнулось от предчувствия нехорошего. Я вскочила, затрясла пана Чеслава.
— Скорее вставайте! Вставайте, пан Чеслав, беда!
Тот привстал, еще не проснувшись:
— Где мы?
— В Сарнах, наверное…
Его сон тотчас мигом пропал.
Он вскочил, глянул в дверь, притворил ее чуть плотнее. Нас заранее предупредили, что в Сарнах нельзя выходить: здесь бродили бандитские шайки Бандеры: отравляли колодцы, сжигали хлеб, убивали из-за угла офицеров Советской Армии, коммунистов, представителей местной власти. Выйти ночью здесь на вокзале частенько оказывалось не таким обычным и будничным делом, как можно подумать: кто знает, а что за пассажир сейчас дремлет в углу, придерживая что-то тяжелое за пазухой? И что это за личность выглядывает из-за вагона?
Накинув на плечи шинель, полковник соскочил на полотно, оглянулся, пытаясь, наверное, понять, где майор? Где Фуфаев? Зачем за игрой в дурака майор так обидно шутил? И куда это вдруг делись вещи старшины?
Я спрыгнула следом.
Пан Чеслав спросил у меня:
— Так где же они? Вы их видели?
— Нет, не видела… Я спала.
И, словно в ответ, тотчас вспыхнули выстрелы. Кто-то вскрикнул у нас под вагоном. Мы с полковником одновременно кинулись на стонущий голос. Но темный пригнувшийся человек метнулся нам под ноги, сбил полковника в снег, откатился под соседний состав. Пан Чеслав вскочил и бросился за ним.
— Держи-и-и-и! — донеслось откуда-то от вокзала.
Люди бежали, рассыпавшись цепью между эшелонами, пригибаясь, и пули взметали, царапали снег. И снова совсем где-то рядом грохнул выстрел. Теперь крики раздавались совсем уже в другой стороне.
Все вокруг стихло, так же быстро, как и возникло. Бесшумно, из темноты, на нас вышел, шатаясь, майор с расстегнутым воротом гимнастерки и без шапки. В одной руке он держал парабеллум, другой зажимал плечо.
— Что с вами? — я бросилась навстречу ему. — Вы ранены?
Он отдал мне пистолет, прислонился к вагону, чтобы не упасть, насмешливо улыбнулся:
— Поскользнулся на апельсиновой корке, Анечка!.. Нет ли бинтика, часом? Я всегда говорил, что женщина на корабле приносит несчастье…