— Ишь ты, ишь ты — вот уж у тебя и все, как на ладони! А нам год думать — следу не найти! Попробуй-ка!
— Да сделаю, дядя! Мы у себя на фабрике и ясли организовали, и клуб, и школу! Мало ли что!
Приехали в сумерки, провалились в темную пасть ворот, в пропасть квадратного дворика с избой, сараями, мазанками, амбарами. Из двора прошли в избу, потную от духоты и зноя. Дядя распрягал лошадь, перекликался с кем-то через плетень, а Луша ходила из угла в угол по скрипящим половицам и, улыбаясь, думала — как сразу хорошее, нужное дело нашлось, не задаром две недели в деревне проживет.
Нашелся и помощник у Луши: секретарь комсомольской ячейки в Костровке, горбатенький, лет двадцати паренек, грамотей Гриша Касаткин. Пришла к нему Луша, сказала просто:
— Помните, товарищ, как сами страдали, так помогите! Мне сказали, что вас бабка слепая уронила, на всю жизнь искалечила! Все из-за того, что без призору дети растут, а присмотреть некому. Давайте потому ясли ‘ организовывать. Соберем прежде всего собрание.
Вечером же собрали на площади у волисполкома всех баб, пришли и мужики больше для любопытства, чем для дела. Только любопытствовать было нечего особенно. Вышла Луша на крылечко, стала говорить просто:
— Вот что, товарищи! Сами видите, сами знаете, сколько бед и несчастья оттого, что дети у вас летом без призора остаются! Не вам говорить — сами порасскажете! Да и что рассказывать — вот парень стоит, на ваших глазах уродом вырос, знаете отчего! Да и пожарище еще не все отстроилось…
Поддакнули бабы, мужики мотнули головами:
— Правильно!
— Так давайте беде поможем!
Насторожились бабы. Древняя старушка вышла поближе, завернула платок за ухо, стала слушать. Луша о яслях рассказала — зашевелились бабы все вдруг, как лес знойным летом при ветерке, и только Луша кончила, — посыпалось из толпы:
— Да в этакой-то дом детей принесем!
— Да ты только начни дело, а мы поддержим!
— Что говорить об этом! Только делото начни!
Старушка высунулась совсем вперед, сказала:
— Ты только сама, касатка, в голове-то стань, ты только закрути дело, закрути, а уж дальше пойдет! А то у нас баба темная, глупая. В таком деле она, как рыба в сети — метнуться ей куда — неведомо!
— Только я гостья у вас, сказала Луша спокойно, так беритесь со мной вместе, чтоб знать, как и что!
Долго толпились бабы у крыльца, спрашивали, думали, качали головами: «Эх, хорошо бы как», и разошлись поздно. Гриша Касаткин проводил Лушу, спросил:
— Ну, а теперь дальше что делать?
— А вот собирайте товарищей, давайте думать! Тут у вас дьякон в общественном доме живет — можно его к попу переселить, а дом под ясли! Остальное добудем.
Парень этот уцепился за дело, ровно за свое собственное, да и другие товарищи не отставали. Закипело дело, как в сказке: паренек этот прошения пишет в Волисполком, в Кооператив, в Отдел охраны Материнства, в Отнароб, парни лошадей добывают, Луша с прошениями ездит, договаривается, доказывает, просит. В первый же праздник Гриша собрал всех девок и парней с деревни, поговорил с ними, потолковал. Пришла и Луша поговорить — сговорились; диву дались мужики, как пошло дело. Уж дьякон к попу перебрался, уж девки дом вымыли, сад при нем вычистили, а парни настрогали досок, ладят столы, скамейки, кроватки. Луша ходит, показывает, и не командует, а всё ее слушаются.
Стон стоит у дьяконова бывшего дома, смех, шутки, и над всем — песня комсомольская — Луша привезла, научила:
— Эх, кабы были все, как вы,
Ро-о-отозеи!
Что б осталось от Москвы,
От Рассей!
Зашел как-то дядя Лушин за нею — смотрит — уже над дверями красная вывеска с золотым обводом, а на вывеске золотые же слова:
— Ясли для детей — «Солнышко».
— Да кто ж вам вывеску-то писал?
— А я немножко умею — закраснелась Луша — у нас на фабрике в студии училась рисовать немного. Вот и написала! Плохо, чай?
— Чево плохо, как жар горит, сердце радует!
— Ну, и я рада, что не задаром у вас тут в деревне живу! Пригодилась хоть на то!
Подивились мужики еще раз, а на утро привез со станции в ясли кузнец заведующую. А вечером с нею Луша всю деревню обошла, наказывала, толковала:
— С завтрашнего дня можете детей в ясли утром занести. Всем места хватит, и присмотр будет, и питание, и игры хорошие, а кому и картинки, и книжки!
Потянулись с утра в дом и бабы, и мужики — глазам не верят: всё ладно, учительница улыбается, ребят записывает, Луша по дому водит, показывает: тут вот кормить будут, тут вот печка будет кашу всем варить, тут отдыхать детям, здесь мыться — понравилось мужикам, а бабы до вечера толкались, радовались:
— Только уж и сами не забывайте, кто что может — помогайте: крупой, молоком, дровами! — говорила Луша.
— Да разве за этим дело станет?!.
Утром поехали в поле, едут назад вечером — все мимо яслей проехать норовят: кто за ребятами, а Лушин дядя так просто взглянуть, усмехнуться в бороду, ткнуть кнутовищем в вывеску, сказать:
— Ну, и Луша! Вот так девка!
А провожать Лушу собралось все село. Гриша Касаткин на тройке до станции прокатил, а поезд уходил — чуть не заплакал.
Уезжая, Луша просила писать — и писали ей аккуратно. Осенью дядя сам написал:
— Ноне летом, как чудо какое: ни одной беды у нас после того быка не было с детьми. Старуха моя говорит: «Божья воля!» А я только посмеиваюсь с Гришухой, говорю: «Пожалуй, тут больше Лушиной воли, чем божьей!».
Дороже денег
Осень выпала сухая, веселая; с хлебом убрались во-время: за лето не пропало даром ни дня, ни часа — ясли помогли. С весны — время было как раз девочку от груди отнимать — снесла Варвара ребенка в ясли, за сестренкой и Ванька увязался. Брала из яслей обоих Варвара только на ночь; Ваньке же понравилось так, что за все лето ни разу и в поле не просился.
Работали без помехи день, с утра до вечера; обошлись первое лето без работника — сами справились, хоть после молотьбы и прихворнул Илья: зашиб руку, сходил в больницу, лекарство доктор прописал, а сделать посылал в город, в волостной больнице не нашлось.
Вернулся Илья домой, повздыхал, сказал жене:
— Поезжай утресь в город, да уж заодно и хлеба продашь пудов десять.
— Что ж, с‘езжу — согласилась Варвара — да вот Маньку-то как? Ясли-то закрыли — куда ее? К тетке завезти на день?
Подумали, потужили. Сказал Илья:
— Завози к тетке, а Ваньку с собой возьми — гляди понадобится где вожжи подержать, где что! Седьмой год мальчишке — помощник!
Засмеялась Варвара, прибавила:
— А не плохо бы ясли и на зиму оставлять! Как они нам помогли ноне! И ребятки, гляди, какие!
Посмотрел Илья на ребяток, погладил круглую остриженную Ванькину головку, сказал:
— Ишь, гладкий какой! Поедешь, что ль, с мамкой-то?
— Знамо, поеду! — ответил Ванька, а у самого и глаза загорелись: давно про город слыхал, а не видывал.
Собрались утром чуть свет, завезли девочку к тетке и поехали. Варвара на возу сидит, думает, что купить в городе надо, а Ванька вожжи держит, концом на кобылку помахивает, покрикивает:
— Но, милая!
Сказала Варвара с досадой:
— Хлестни ее хворостинкой!
А Ванька оглянулся на мать только:
— Бить не надо! Коль она сытая да упряжь ей хорошая, не давит нигде — она и так пойдет!
Посмотрела на сына Варвара — точно и не Ванька: подивилась, когда вырасти успел, до таких слов добрался.
Далеко еще от города пошли бахчи, огороды, сады. Из сада придорожного в стаю воробьев трахнул из ружья караульщик, кобылка вздыбилась — Ванька кой-как успокоил ее. Варвара взяла было у сына вожжи, а он говорит:
— Ишь, лошадь испугал! На что озорует!
— Как на что? Птиц пугает!
— Птиц убивать не надобно! И пугать не надобно!
— Так они же, ведь, сад сгубят, все поклюют! — спорила Варвара.
— Они не ягоды, они червяков клюют! Червяки ягоды или яблоки едят, а птицы их выклевывают оттуда. Птицы полезные.
Варвара всплеснула руками:
— Да откуда ты-то знаешь все это?
— Учительница в яслях сказывала и гнезд потому разорять не велела. У нее на картинках все показано.
Варвара смотрела на Ваньку, головой качала. Он точно вспомнил, сказал тихо:
— Мамка, купи мне книжку с картинками!
— Читать сначала выучись, потом и книжку проси!
— Да я ж умею!
— Да кто тебя выучил?
— А никто. Мы сами выучились! Мы все в яслях играли с нянькой в учители и ученики. Она нас учила, мы вправду выучились, она учительницей была, а я уж за второй класс перешел.
Не поверила Варвара, засмеялась:
— Да то игра, глупый! А то по-исправдошному читать.
Ванька замолчал, спутала его мать. Телега пошла тряско по каменному шоссе, разговаривать было трудно, оба молчали. Потом дорога в город пошла в гору, лошадь шла тихо, Варвара молчала, Ванька же таращил глаза по сторонам, на раскрашенные франтоватые домики пригородной слободы, потом уж на городские дома с палисадниками и иногда каменные в два этажа. Потом он вдруг остановил лошадь, спросил:
— Тятька велел лекарство-то где купить?
— В аптеке!
Ванька ткнул пальчиком в зеленый домик на углу:
— Э, вон она!
— Кто?
— Аптека!
— А ты почем знаешь?
— А написано на вывеске — вишь ты: а-пте-е-ка!
Растерялась Варвара; пошла — точно аптека. Заказала лекарство. Пока его делали, доехала на базар, а сама то целует Ваньку, то головой качает, то руками всплескивает — никак надивиться, нарадоваться не может.
Потом уж всю дорогу проверяла Ваньку: Ванька читал вывески, читал надписи на деньгах, вырученных за хлеб, потом всю дорогу обратно рассказывал матери, как играли в яслях, о чем рассказывали. Слушала Варвара и все благодарила кого-то, кто это догадался ясли устроить, кто это их выдумал.
Вернулись домой поздно; отдала Варвара мужу лекарство. Илья спросил только: