На прогалинке Карак ненадолго останавливается, приникнув к земле. Тут что-то изменилось: этого вороха камыша вчера еще не было или он по-другому выглядел. Медленно-медленно пробирается он вперед. И тут ему ударяет в нос остывший знакомый запах псины. Это уже не теплые испарения живой добычи, а вонь промерзлого разложившегося мяса.
Нужна острожность, хотя вокруг ни единого признака жизни и в воздухе не ощущается опасности. Карак чувствует какую-то неопределенную связь между позавчерашней пальбой, визгом и этим запахом, но по-прежнему настороже. Он видит темный холмик, двух дохлых собак и, дрожа от негодования, видит и нечто иное.
С другого края прогалины среди обломанных стеблей ему навстречу идет лисица. Карака трясет от ярости: непрошеная гостья только портит охоту. Но он не трогается с места, его успокаивает, что лисица ведет себя неосмотрительно. Она не обращает никакого внимания на подозрительный ворох камыша, стало быть, успела изучить его с задней стороны.
Карак приникает к земле.
Чужая лиса садится, как видно, только сейчас почуяв запах псины, потом не спеша ложится, словно желая устроиться поудобней и выяснить, чего ей ждать, добычи или какого-нибудь человеческого коварства. Она долго сидит неподвижно. Карак время от времени нервно подергивает хвостом, а лиса все терпеливо ждет, поводя ушами, когда деревенские петухи извещают о приближении полночи.
Во рту у Карака скопилась слюна, и пустой желудок предъявляет настоятельные требования.
Наконец чужая лисица встает и пытается на некотором расстоянии обойти вокруг дохлых собак, но этого Карак уже не в силах потерпеть. Когда непрошеная гостья подходит ближе, он бросается на нее. Та моментально отпрыгивает в сторону и, повернувшись к нему мордой, ощеривается:
— Что, хочешь сцепиться со мной? Давай!
— А ты не могла бы поохотиться где-нибудь в другом месте? — поводит он ушами уже более миролюбиво.
— Я хочу здесь охотиться.
Приготовившийся было к нападению Карак садится, точно говоря:
—Места нам обоим хватит.
Нельзя сказать, чтобы в нашем плуте была бы хоть капля рыцарства. Он не отличался ни деликатностью, ни сердоболием, а его необычная уступчивость объяснялась тем, что перед ним стояла самка.
Хотя время свадеб еще не наступило, но оно уже приближается, и это чувствуют обе лисы.
Карак сбоку подходит к самке, та поворачивает к нему голову, но мышцы ее по-прежнему напряжены. В глазах сдержанный блеск, что говорит и о дружеских намерениях, и о боевой готовности.
Тогда Карак обнюхивает ее, почесывается.
— Но больше никого к добыче не подпустим!
Затем следует взаимное обнюхивание, как видно, вполне дружелюбное.
Лисы молча знакомятся, и они уже не забудут запах друг друга.
Карак делает несколько шагов, но гостья не следует за ним. Она садится и голодными глазами смотрит на падаль.
Лис возвращается обратно, словно предупреждая, что дохлые собаки подозрительны, однако лисица по имени Инь не трогается с места, будто говоря:
— Здесь сможешь меня найти.
Караку нравится ее самостоятельность и, несмотря на вновь вспыхнувший голод, он весело трусит к деревне, куда влекут его приятные воспоминания.
В тени заборов к нему возвращается необходимая осторожность, хотя он и чувствует: можно смело идти вперед. Собаки уже замолчали — полночь далеко позади, — дым из труб не примешивается к запахам, и в лунном свете далеко видно. Дойдя до ветхой изгороди тетушки Винце, он заворачивает в ее сад, словно к себе домой. Там в землю врыта бочка — в ее тени Карак приникает к земле, — куры сидят на дереве, а на поленнице виднеется дохлая серая ворона.
Подозрительно!
И поленница выглядит не так, как вчера.
Это тоже подозрительно.
Надо выждать, пока что-нибудь прояснится. В соседней конюшне иногда бьет копытом лошадь, и в хлеву скрипят доски, когда большая свинья переворачивается с боку на бок. Звуки все знакомые и неопасные.
Тут из соседнего сарая выходит темный зверек и, стряхивая снег то с одной, то с другой лапки, бредет по саду. Это большой черный кот.
— Он еще далеко, — дрожит лис и, поскольку ему ничего больше не остается, следит за котом: а вдруг он сюда повернет.
Но кот, подойдя к поленнице, долго смотрит на ворону. Потом, став на задние лапы, обнюхивает ее и… Карак от ужаса чуть не падает навзничь. И даже добежав до реки, не может окончательно прийти в себя.
Он не понял, что произошло, но будет долго обходить стороной двор тетушки Винце и не притронется к дохлой вороне.
Ведь кот, принюхавшись, сделал грациозный прыжок и очутился на вороне, но тут точно сверкнула молния, раздался щелчок, и никакие вороны впредь не будут уже интересовать кота.
У Миклоша не было лисьих капканов, и он поставил на поленнице большой капкан, предназначенный для выдр. Поэтому кошке, по крайней мере, не пришлось долго мучиться.
Карак от волнения даже о голоде забыл; оглядываясь по сторонам, он заполз в камыши.
«Смотри-ка, Инь ест», — предав забвению случившееся, весело подумал он и как ни в чем не бывало принялся тоже пожирать собаку, ту, что была поменьше и потолще.
Лисица-гостья, успев набить брюшко, ела уже неохотно и вопросительно посматривала на Карака.
А он, помахивая хвостом, впился зубами в собачье ребро, точно это был медовый пряник. В этом был его ответ даме.
— Хватит ли нам обоим места? Да здесь еще полдюжины лисят могут резвиться.
Потом Инь растянулась на животе — она не могла больше проглотить ни куска — и положила голову на передние лапы. В этом движении было обещание принадлежать друг другу, короче, готовность заключить брачный контракт.
— Ешь, Карак, — как бы говорила она, — а я посторожу.
И когда петухи прокричали зорю, две сытые лисицы побрели в сторону камышей. Они шли, словно давно уже знали друг друга, и гостья заползла в роскошную нору Карака не раздумывая, будто родилась в ней. Она обнюхала все прихожие, залы, потом, удовлетворенная, с сытым урчанием улеглась возле лиса.
Время одному приносит радость, другому боль. Когда Инь закрыла глаза, тетя Юли открыла. И растерла ноющие от боли плечи.
— Не оставляешь меня в покое, проклятая хворь, не оставляешь? Это Миклошу, а не мне пора вставать.
Голос ее растворился во мраке. Затем последовала какая-то возня, чирканье спички, наконец сонно, точно еще продолжался вчерашний вечер, загорелась лампа.
— Ох, ох! — вздыхала старушка. — Сделаю-ка я мальчику яичницу из пары яиц, а то уйдет голодный, у него на это ума хватит.
Когда в кухне зазвенела сковородка и щелкнула печная дверца, егерь начал выплывать из глубин сна. Он задышал чаще и проглотил слюнки, ведь запах яичницы с салом проник через замочную скважину в комнату и сосредоточил его разбежавшиеся неясные мысли.
— Миклош, уже четыре часа, — заглянула в дверь тетя Юли.
— Да, — отозвался он и продолжал бы спать, если бы кнут долга и вчерашние планы не прогнали желание понежиться в кровати.
«Куница… — всплыла мысль, — куница в капкане».
Миклош сел п тупо уставился на щель в двери, через которую проникал в комнату свет. Из кухни доносилось тихое шипение сала на сковородке и аромат лука.
Егерь так потянулся, что чуть не вывихнул себе руки, и одним прыжком покинул постель.
Его ждало прекрасное, полное приключений утро.
После завтрака — великолепной, насыщенной запахами и вкусами яичницы тети Юли, — он подумал, что дома в это утро его уже ничего хорошего не ждет, но ошибся. Старушка, налюбовавшись на уписывающего за обе щеки Миклоша, достала с полки бутылку и налила ему полстакана.
—Ой, тетя Юли, слишком много, — ощутив крепкий мужской запах виноградной водки, сказал он.
—Да не такой ты парень, чтобы… Теперь мог благополучно начаться день.
Миклош постоял в сенях, дав глазам привыкнуть к темноте, потом, преисполненный надежд, вышел на улицу.
В деревне царило безмолвие; кое-где в окнах горел свет и изредка слышалось хлопанье дверей.
Егерь прошелся по двору тетушки Винце, ему не хотелось сразу проверять капкан. Он то и дело останавливался, прислушиваясь, потому что если капкан захлопнулся неудачно, жертва могла быть еще жива.
Но ни звука не было слышно. Куры спали, вытянув шеи. Звезды затуманились, но снег сверкал, и в его блеске вырисовывался в капкане какой-то черный зверек.
«Попалась! — возликовал егерь. — Вот здорово! Огромная куница! — Но подойдя ближе, остановился, огорчённый. — Проклятый кот, расшиби тебя молнией! — негодовал он. — Чего ты пришел сюда?»
Кот, разумеется, ничего не ответил, а егерь поспешил сокрыть его бренные останки, ведь соседи тетушки Винце не обрадуются, узнав о преждевременной кончине своего кота.
Миклош засунул мертвого кота в рюкзак, капкан повесил в конюшне и через сад направился в поле. Но пройдя несколько шагов остановился и снова стал изрыгать проклятия на голову мертвого кота.
«Лиса!. . Тут была лиса!»
Следы явно показывали, где Карак шел ровными крадущимися шагами, а где бежал, делая длинные прыжки. Возле врытой в землю бочки он, как видно, лежал.
«Стало быть, тут сидела, притаясь, лиса, когда этого гадкого кота захлопнул капкан, а потом она, потеряв голову, понеслась прочь, — размышлял егерь и, как мы знаем, не ошибся. — А место для капкана я правильно выбрал. Кошачью шкурку выделаю для себя. Шапка, верно, из нее получится. Жаль, мало попадается черных кошек».
Егерь должен уметь не только обдирать и обрабатывать шкурки, но и дубить их. Мех домашней кошки очень теплый и даже прочней и красивей, чем у дикой. Шкурка дикой кошки не ценится, и кошачьи шубы на разгуливающих по бульвару дамах сделаны из домашних кошек. Их разводят специально для этой цели. Мех диких животных, обитающих на воле, вообще красивей и прочней, чем у искусственно разведенных или домашних, но дикая кошка составляет исключение, а это доказывает, что она не предок домашней, которая произошла от нубийской или кафарской кошки, прирученной в древнем Египте и оттуда распространившейся по Европе и Ааии. В Египте была, наверно, масса мышей, и потому кошку считали священным животным. За ее убийство казнили, ведь сотня рабов не могла так же надежно, как одна кошка, охранять от голодных мышей фараоновы житницы.