Иногда он видит их расплывчатые тени, которые тотчас исчезают. Но ружье держит наготове — чем черт не шутит.
«Тетя Юли — добрая душа. Как хорошо, что мы сможем жить у нее», — думает он, возвращаясь на цветистый путь мыслей, связанных с Эсти, но тут гусь проносится так низко — он видит даже его зоб, — что и ручкой от метлы можно его сбить.
«Вот ротозей! Что-нибудь одно из двух: или охоться, или мечтай, — стыд и срам», — поругал он себя и выбрал охоту; остановившись, он вгляделся в клубы тумана.
«Ах, голубчик, что ж ты наделал, поджарить бы такого гуся, как тот», — продолжал укорять он себя, но вдруг откуда-то сзади донесся гогот сбившейся с дороги птицы.
Грохот выстрела растаял в тумане, и гусь с шумом упал на землю.
«Приду не с пустыми руками, с подарком, — подумал егерь, — хотя, наверно, больше подошли бы цветы».
Но тут приблизились еще два гуся. В ружье, к сожалению, оставался только один патрон, но и он сделал свое дело. Второй гусь упал рядом с первым.
«Два жирных гуся! А садовник пусть несет своей невесте цветы».
Туман стал подниматься.
Связав гусей за лапы, Миклош повернул к мельнице, как вдруг из завесы тумана выбежали две знакомые собаки.
—Вы что?
Они тотчас сели. Пират поднял переднюю лапу, показывая свою боевую рану, и, виляя хвостом, пояснил, что примчались они сюда, услышав выстрелы: а вдруг понадобится их помощь.
—Мне не нравится, что вы тут слоняетесь, но если уж забрели так далеко, пойдемте вместе домой.
Пират вопрошающе посмотрел на Миклоша:
—Можно понюхать гусей?
И собаки поплелись следом за егерем. Они ни разу не залаяли, предупреждая хозяев, что идет гость, и поэтому те и не подозревали об этом.
«Видать, я слишком рано пришел», — засомневался Миклош и, увидев, что в двери мельницы торчит ключ, зашел в комнатку, где, как он знает, в это время можно обычно застать мельника.
—Я слышал выстрелы и подумал, ты, верно, скоро придешь. Два выстрела — два гуся. Садись-ка, сынок. Потолкуем, пока варится суп.
Мельник достал из буфета стаканы. Наполнил их и чокнулся с Миклошем.
—Пей!
Егерь, не ожидавший, что палинка окажется такой крепкой, с трудом перевел дух.
— Точно огонь! — кряхтит он.
— Ничего, третья чарка пойдет как по маслу, — говорит
довольный мельник.
Мельник широкоплечий, в воскресном сером костюме, — сама любезность.
—Так-то, сынок, — твердит он, и Миклош, впервые услышав от него такое обращение, ощущает, как его окутывает тепло семьи.
Он понимает, что сейчас самое время объясниться с отцом Эсти, и если он поговорит с ним, потом легче будет говорить с ее матерью.
—Дядюшка Калман, — Миклош встает, — я, верно, и сегодня не решился бы сказать, прислал бы другого вместо себя, как положено, но…
Лицо у мельника сразу становится серьезным. Он слушает парня, который хочет увести из дома его единственную дочку. Молчит мельница, шумит река, рассеивается туман, и егерь по всем правилам просит руки девушки.
Калман Чёндеш отвечает не сразу. Он смотрит в окно, словно хочет получше запомнить эту минуту, потом, встав, неловко обнимает егеря.
Они садятся и опять замолкают, будто устали оба, приняв нелегкое важное решение.
— Миклош, сынок, — и точно от сверкающего на реке солнца, от душевной безмятежности сияет его лицо, — Миклош, сынок, я по себе знаю, как трудно выговариваются слова, когда сватаешься к девушке, однако когда пойдешь к нашим, повтори их, а я сделаю вид, будто ни о чем понятия не имею. Ладно? Тетушка Луиза тебе бы не простила, что сначала ты сказал все мне одному.
— Понятно дело.
И двое мужчин переглядываются, как сообщники, сознавая всю серьезность данного момента и желая в угоду женщинам соблюсти приличия.
—Так и сделаю, дядюшка Калман, — весело отвечает
егерь, ощущая надежную поддержку спокойного мельника, таскающего на своих плечах тяжелые мешки, а в себе после трех стаканов палинки — смелость на слова.
— Я тут не один, а с егерем, — объявил мельник, входя на кухню, — а он с двумя гусями, потому что в следующее воскресенье хочет у нас пообедать.
— Заходите же, заходите, — приглашает мельничиха, вытирая руки о фартук, и ведет Миклоша в комнату, откуда доносилось призывное позвякивание посуды.
— Я этого не говорил, дядюшка Калман, — смущается егерь и долго жмет руку Эсти, только что кончившей накрывать стол.
— Ради гостя присяду ненадолго. А ты погляди, дочка, что делается на кухне, и налей вина в кувшин.
Не догадываясь о предыдущем возлиянии, мельничиха предложила выпить для аппетита немного палинки, выпила и сама, а Миклош посмотрел на своего будущего тестя, который украдкой заговорщицки подмигнул ему.
—Дорогие тетушка Луиза и дядюшка Калман,— встал с места Миклош, — поскольку мне некому поручить красиво сказать то, что я хочу, позвольте это сделать мне самому.
Мельник еще раз пережил этот прекрасный и важный момент, а мельничиха, не ожидавшая именно сейчас услышать предложение Миклоша, опустившись на стул, зарыдала.
—Так вот, мать, я-то знаю, что ты ответишь, но и Эсти надо спросить, — промолвил мельник.
Жена с грустной улыбкой махнула рукой.
— Эсти, Эсти… что ее спрашивать, и так все ясно. В тесто для вареников соли насыпала, так ей голову закружил этот плут, — и встав, она поцеловала егеря.
— Иди сюда, дочка, — позвал мельник Эсти, которая, ни о чем не подозревая, вошла в комнату, но, почувствовав праздничную торжественность и увидев заплаканные глаза матери и серьезное лицо Миклоша, застыла от удивления.
— Я тут.
— Миклош к тебе сватается, скажи-ка, хочешь идти за него.
— Папа…
— Не обнимай меня, глупышка, меня поздравлять не с чем, вот уж двадцать лет, как я обзавелся женушкой.
— Не двадцать, а девятнадцать, — поправила его мельничиха, — Эсти, подавай на стол и садись рядом с Миклошем.
Ветер словно за тем и подул, чтобы развеять туман. Покончив с ним, он прилег отдохнуть на солнышке, и ни одна метелочка камыша больше не шевелилась. И тогда вдруг оказалось, что местность, в тумане казавшаяся пустынной, на самом деле густо населена: сюда сели отдохнуть перелетные дикие гуси, овсянки на лугу клевали семена трав, три сарыча кружили в воздухе, а четвертый что-то ел, сидя на акации.
Вода в реке продолжала прибывать и с ревом стремительно неслась на юг.
—Ох, что же, что же будет со мной, я едва держусь на ногах, — стонал старый Тополь, но река ему не отвечала, она тоже не знала, что будет с ним.
Берега размыло, и оторвавшиеся глыбы земли сползали в воду, увлекая за собой испуганные кусты, которые унесет далеко, на новое место река; там где-то они приживутся или погибнут, погребенные под слоем тины.
Лутра принюхивался, потому что мутная желтая вода залила весь туннель, и в ней растворялся мерцающий свет.
— Что-то надвигается, — помрачнев, взглянул он на свою супругу, ведь выдры успели пожениться, не предавая это событие гласности. — У меня дурные предчувствия, — втянул он носом воздух, — но надеюсь, беда не случится.
— Весь берег сотрясается, — просопела самочка, — и голос у реки тревожный, — она повернулась мордой к туннелю. — Гляди!
Вынырнув из водоворота, в устье туннеля заползла большая зеленая лягушка. Вода, видимо, вымыла ее из жилища, и теперь она, еще не совсем проснувшись, растерянно моргала. Лутра пренебрежительно отвернулся, давая понять, что его ничуть не интересует эта незваная гостья, самочка же немедля позаботилась о том, чтобы лягушка так и не проснулась. Потом она легла возле супруга, но глаза у нее оставались открытыми, потому что в воздухе чувствовалось какое-то напряжение и даже с сухой стенки слегка осыпалась земля.
Кроме рокота реки слышалось лишь карканье ворон, да и то изредка и издалека. Нора точно стала слепой и глухой, в нее не проникал теплый свет сиявшего над миром солнца.
В лесу быстро высыхали опавшие листья.
—Клю-клю-клю, — спланировал большой зеленый дятел, и его звонкий крик разнесся среди деревьев как весть о весне.
Потом он застучал по стволу, но вскоре перестал и, опустившись на землю, принялся наводить порядок в муравейнике, подбирая клейким шероховатым языком личинки и насекомых.
Высоко над лесом летят дикие гуси; они держат путь к расположенным вдали озерам: им хочется пить, но сесть на буйную реку они опасаются. Позднее, наверно, они вернутся, а может быть, проболтают там до самого вечера и, спрятав голову под крыло, проспят всю ночь, убаюканные небольшими волнами. Озера неглубокие, даже выдре нельзя незаметно подплыть к птицам, можно спать в полной безопасности.
—Га-га, лилик-лилик! — кричат молодые гуси. — Какое здесь лето, какое прекрасное лето! — И опускают лапы в воду.
Вода тут теплей, чем в самые теплые дни на их северной родине, и мягкая, как бархат. Старые гуси хранят молчание.
—Ешьте, ешьте, но будьте осторожны, — чуть погодя принимаются они наставлять молодых.
Это все, что они говорят, но в этом мудрость опыта и предостережение: зима началась и может затянуться надолго; она не пощадит слабых, невыносливых птиц.
В камышах то одна, то другая сорока подлетает к дохлым собакам посмотреть, не исчезло ли пугало, но оно, разумеется, на месте, и белая тряпица — красноречивый запрет.
Над деревней высоко в небе вьется голубиная стая. То и дело мелькают белые крылья, но одного голубя в стае определенно не хватает — ведь полчаса назад ястреб Килли, наметив самого слабого летуна, преследовал его до тех пор, пока не сцапал. Увлеченный погоней, не считаясь с близостью людей, он загонял свою жертву и на середину двора, и залетал следом за ней в сарай и в конюшню. От ястреба не спасешься; напуганная стая голубей долго еще кружила в вышине, в то время как он давно уже закусил их товарищем, а остатки — если что-нибудь осталось — бросил: авось кому-нибудь пригодятся.
Вороны и сороки, разумеется, охотно подбирают крошки с его стола. Но ястреба — особенно дородной самки — следует остерегаться: кто знает, когда, зажаждав крови, он, беспощадный, потребует дань со своих нахлебников. Тогда поздно вопить родне: кого Килли схватил за шиворот, тот от него не уйдет. Иногда собирается туча серых ворон, и они, в конце концов, отгоняют ястреба о