— И тут, и тут… нам конец!
Тьма полная; общая суматоха, они валят, топчут друг друга и лишь после долгой сумятицы наконец успокаиваются.
—Кря-кря, — кладет конец ночному переполоху важный голос старого селезня. — Ушел? — А поскольку никто не отвечает, прибавляет: — Да, ушел, давайте спать, тахтах. — И прячет голову под крыло.
Лутра свернул к берегу, где каменный барьер защищал плотину и приятно было сидеть на больших гладких камнях, посматривая вокруг и подстерегая счастливый случай. Со стороны мельницы дул небольшой ветерок и среди прочих запахов приносил и желанный запах утки, от чего выдру еще больше тянуло к птичнику. Ее уши не улавливали тревожных звуков. То здесь, то там тявкали две собаки. Кряканье уже стихло, и Лутра решил, что никто не опередил его, напав на уток, тревога была ложная. Луна уже поднялась над противоположным берегом, и ее желтая физиономия с ямочками на щеках, точно золотая тарелка, вместе со звездами колыхалась в зеркале реки.
Над водой плыл легкий туман, а за излучиной колебалось красное пламя, освещая темный силуэт мельницы. Лутра спокойно смотрел на пламя. Огонь этот был чужой, дальний и ничем ему не грозил. Но когда со скрипом растворилась дверь мельницы, он прижался к камням. На плотине у шлюза стоял мельник и прислушивался к тому, что происходило в деревне.
«Что может гореть?» — подумал мельник, и потом стало слышно, как он пошел на чердак. Ступеньки, брюзжа, вели его наверх, и когда открылось чердачное окошко, испуганная Ух метнулась в тень от противоположного берега. Лицо человека ярко осветил струящий откуда-то издалека свет.
«Камыши! — пробормотал он. — Камыши! Сколько раз я говорил, чтобы запретили этим щенкам баловаться огнем. Там же сложен весь камыш, срезанный в этом году, да еще и прошлогодний. Это, конечно, он горит. Весь, видать, пропадет».
Мельник обвинял в поджоге ребят, думая, что они развели там костер. Поблизости от камыша на пашне мелькало несколько огоньков, и как знать, откуда занес первую искру ветер. Может быть, кто-нибудь бросил горящую спичку, и маленькая искорка долго тлела в гнилых камышах, пока не вспыхнула, найдя сухие стебли. Прочее уже дело времени и ветра. Дождя давно не было, и пламя пробегало по поникшим коричневым метелочкам, словно белка по выгнутой ветке. Отвоевав большое пространство, оно ликовало, порхало, плясало; постепенно робкое потрескивание огня перешло в громкое гудение, наполнившее тишину осенней ночи.
Сбежав вниз по лестнице, мельник остановил мельницу; заскрипел ключ, и раздался стук в окно.
—Мари, слышишь, вы спите, а я побегу на край поля, там камыш горит.
Женщина растворила окно.
— А лес не загорится?
— Да нет! В деревне примут меры. Камыш все равно уж пропал, а лес еще можно спасти. Я скоро вернусь.
—Спроси, почем торговали яйцами на базаре. Мельник сердито передернул плечами.
—Ну конечно, только и дела мне сейчас, твои яйца, — и, отойдя от окна, он повернул к тропинке; следом двинулась его длинная колышущаяся тень.
Он не заметил, что за ним увязались две собаки, которые тоже почуяли какую-то опасность в этом свете среди ночи.
Казалось, на севере в неурочный час взошло солнце. Пламя охватило все заросли камышей, и его дымящиеся красные волны с шипением катились к реке.
Лутра не видел в этом ничего опасного. Человек ушел, и собаки ушли. Он ждал. Быть может, сам не знал, чего, но ждал и не обращал внимания на то, что маленькие лещики с необыкновенно громким плеском всплывали у берега на поверхность.
Но вот, точно ничего не видя и не слыша, появилась крыса, и на нее Лутра уже не мог не обратить внимания. Когда она отвернулась, он, ринувшись вперед, впился в нее своими острыми зубами. Но она так мерзко пахла, что он тут же выплюнул ее из пасти. Мало того, что крыса не относится к числу чистоплотных животных — она ведь живет в грязи и ест все подряд, — но эта была к тому же перепачкана дегтем. Недавно где-то разлили деготь — на мельнице или на корабле, — и теперь выдра чувствовала во рту его едкий запах. Она с отвращением потерлась носом о гладкий камень.
За лесом вздымался к небу страшный полыхающий огонь. Лутра застыл на месте: что-то не то, слишком много света.
Мельник шел быстрым шагом и заметил кравшихся за ним собак, когда был уже далеко от дома. Он остановился и, подумав немного, махнул рукой.
—Вас-то никто не звал.
Собаки сели и скромно, преданно завиляли хвостами, ведь в голосе человека не прозвучало ни приказа следовать за ним, ни приказа вернуться назад.
—Ну, ладно, раз уж увязались за мной, то марш. «Марш» — это уже другое дело! Они тут же поняли
хозяина. Знакомое слово для собаки значит больше, чем для солдата — отпускное свидетельство, снабженное печатью. Они вскочили и помчались вперед, теперь уже сопровождая хозяина с полным правом. Иногда они останавливались, прислушиваясь к потрескиванию камыша в отдалении; чтобы немного приободриться, оглядывались назад, — ведь что и говорить, огня они боялись. Пылали уже все заросли камыша, а среди них виднелись большие темные пятна: там стояла вода или путь огню преградили густые кусты сырого ракитника. В полыхавшем на небе сиянии жалобно кричали дикие утки, и время от времени, когда пламя лизало их шпоры, верещали фазаны. То один, то другой опаленный заяц мчался к полю. А вот у Карака шуба осталась в целости и невредимости. Как только донеслось шипение огня, он тут же задал стрекача, хотя это и не входило в его планы. Морда лиса была изукрашена кошачьими когтями и зубами, ранки, царапины вспухли от укусов пчел, а один глаз затек. Лиса слегка знобило. Но это не помешало бы ему уснуть: ведь он всегда готов был поесть и поспать. Он еще не доел кошку, но запах дыма и шипение огня обратили его в бегство. Огонь трещал все громче, словно через камыши гнали стадо. Но это лис слышал уже сидя в лесу; он с удовольствием зализал бы свои раны, но не мог достать языком до носа. За мельником и собаками он следил с безопасного расстояния, потом свернулся клубком и, уткнувшись в шерсть носом, притворился спящим.
Из деревни прибежало несколько человек, у которых
прошлогодний камыш лежал еще ворохами, не убранный; они возмущались, но не в силах были помочь беде. У кого сгорело, у кого нет, они узнали бы и утром.
Наверху, на плотине, стоял егерь, ожидая, не прилетит ли с пожара какая-нибудь птица, и ругал собак:
— Не знаю, дядюшка Калман, зачем вы привели с собой этих кабысдохов.
— Когда я увидел, что они увязались за мной, уже поздно было гнать их обратно. Но они вовсе не кабысдохи.
— Это я просто так скаэанул, — смягчился егерь. — Ведь в таком переполохе, быть может, удастся пристрелить какую-нибудь дичь.
— Тогда мы уйдем отсюда. Ко мне, — приказал мельник собакам, и они, спустившись с плотины, улеглись на берегу. — Ну, видишь, они совсем не глупые. Не помешают тебе охотиться… Лесу не грозит беда?
—Ветра нет, да и лес не густой. Ну, теперь лежать! Миклош поднял ружье и выстрелил. Донесся шорох, и на землю шлепнулась дикая утка.
—Лежать! — гаркнул мельник на вскочивших было собак. — Зря я вас только что похвалил.
Обе собаки, поджав хвосты, поплелись назад, виновато поглядывая на хозяина:
— Мы думали, можно… Так громко бахнуло это… как его…
— Молодец, Миклош!
— Тс-с… — и ружье снова поднялось, но потом опустилось. — Больно далеко они… — указал егерь рукой на утиную стаю, проносившуюся вдали в облаке пепла.
Потом снова раздался выстрел, и опять зашуршала падающая утка.
Миклош подобрал уток и положил их перед мельником.
—Отнесите их домой, дядюшка Калман. Передайте от меня Эсти.
Мельник задумался. Эсти восемнадцать лет, а Миклошу, верно, двадцать пять. Жалование у него небольшое, но человек он порядочный…
— Что ж, спасибо. Позову тебя, когда их жарить будем.
— Идите домой, дядюшка Калман. Нечего тут ждать. Ветра нет, что должно было сгореть, уже сгорело. Я все равно еще тут задержусь. Случись какое несчастье, я выстрелю два раза. Так я договорился в деревне. Но, думаю, ничего не случится.
В зарослях камыша уже лишь кое-где вспыхивало пламя, но тем больше дымились сырые кочки. Огонь, подымавшийся прежде к небу, уже притаился в земле, и снова засияла плутоватая физиономия луны, точно говоря:
— Огонек, хочешь со мной побороться?
Огонь не отвечал, шипел, метался, задыхаясь; пытался пробиться к кустам, но они были сырые, и наконец он совсем потух. Маленькие купы ракитника стояли плотной стеной. Крайние кусты слегка опалились, но в гущу их огонь не проник, и там прятались испуганные самки фазанов и несколько окончательно струсивших зайцев.
В это время Карак, верно, в двадцатый раз проснувшись, заволновался: в нос ему забился тяжелый запах дыма, от которого он тщетно пытался избавиться.
—Еще кто-то явился на мое горе.
Когда мельник с двумя собаками прошел мимо, по дороге домой, Карак совсем не испугался. В лесу стелилась по земле густая тьма, но кроны деревьев еще утопали в лунном сиянии, и бегающие по плотине собаки даже не подозревали о том, что два раскосых лисьих глаза следят за каждым их движением. Они рысцой неслись домой, но, вбежав во двор, стали с ворчанием принюхиваться, и мельник остановился пораженный: над птичником кружились в лунном свете белые утиные перья.
— Да что же это такое?
— Мари, Мари, ты спишь? — постучал он в окно.
— Ну, что там, спросил ты, почем яйца?
— Лучше ты скажи, закрыли вы птичник?
— Кирпичом дверцу прижали.
—Ну, тогда выйди, посмотри, сколько живых осталось. К счастью, Лутра был не расположен совершать массовое убийство; лишь одну утку схватил он за шею, и так как она тут же протянула ноги, он, вытащив ее из птичника, сразу же принялся терзать, желая поскорей полакомиться утятиной. Но затем, вдруг услышав какой-то шум, схватил покойницу и исчез в тени прибрежных кустов.
— … восемнадцать, девятнадцать… Посвети-ка лучше сюда! Двадцать, двадцать одна. Одну унесла лисица, чтоб ее огонь спалил! Ну и задам я Миклошу, совсем зверье распустил…