ПАРУСИНОВАЯ ПТИЦА
I. Черные кирасиры
1
«С минуту всадники на вороных конях кружились друг возле друга, затем быстро съехались и махнули тонкими саблями. Клинки разлетелись со стеклянным звоном. Сталь учебных эспадронов оказалась чересчур хрупкой. Маленький всадник покачнулся в седле. Ротмистр Реад отбросил рукоять с обломком, снял каску. Зеленый маскировочный лак местами осыпался с медного гребешка, и желтый металл блестел на солнце. Блестели и очки Реада в тонкой золотой оправе — но без привычной иронии, а вполне доброжелательно.
— Браво, суб-корнет, у вас сильный удар. Не ожидал. Но в седле следует держаться покрепче.
Мальчик поднял сломанный клинок перед лицом. Затем спохватился, что салютовать обломком, наверно, не следует, засмеялся, бросил его в траву. Двумя пальцами коснулся козырька.
— Благодарю, барон… Я действительно неважный наездник. Меня учили, но я был лентяй. Часто удирал из манежа, чтобы клеить и запускать воздушные змеи… Если бы знать заранее…
— Ничего, ваше в… простите, суб-корнет. Думаю, у вас теперь будет время наверстать упущенное. Боюсь даже, что слишком… — Реад порой был весьма прямолинеен. Но, впрочем, никогда не переходил границ этикета. Этим он выгодно отличался от других кирасир герцогской гвардии. Те позволяли себе порой сменить изысканность манер на этакую простецкую разудалость и откровенность выражений. Реад же всегда оставался безупречен.
Ротмистр черных кирасир барон Даниил Реад был потомком английских аристократов, которые эмигрировали в Хельтское герцогство еще во времена Кромвеля. По правилам его фамилию следовало бы произносить — Рид. Но традиции хельтского языка требовали, чтобы написание и звучание слов обязательно совпадали. Так бароны Read'ы стали Реадами. Это, впрочем, не мешало им в течение нескольких поколений служить Великим герцогам с чисто британским хладнокровием и храбростью.
Даниил Реад обладал всеми достоинствами предков. Кроме того, среди собратьев-кирасир был он, без сомнения, самым ученым. Закончив военно-исторический факультет столичного университета, барон успешно защитил реферат о тонкостях офицерского кодекса и получил звание магистра. Об этом звании он, случалось, высказывался со свойственной ему иронией, но изложенных в реферате правил гвардейской чести придерживался неукоснительно. Это, впрочем, не делало ротмистра сухарем и не мешало ему быть добрым товарищем и собутыльником…
Маленький всадник, как и барон, снял каску (она была великовата). Волосы мальчика были того же цвета, что у барона — светлые, желтоватые. Только у Реада они завивались в крупные кольца, а у мальчика опускались ниже ушей прямыми прядями.
От палаток, стоявших среди редкого орешника, подошел, слегка косолапя, пожилой, с седыми бакенбардами, капрал. В такой же, как у всадников, полевой форме с черными гарусными эполетами, в летней фуражке с гвардейской кокардой. Он сказал чуть насупленно:
— Вы, господин барон, совсем замотали мальчонку. Глядите, он еле в седле держится.
— Ничуть не еле! — воскликнул мальчик. Собрав всю ловкость он хотел было лихо прыгнуть с коня, но крепкие руки капрала ухватили его в воздухе, поставили в траву.
— Идем, голубчик, полковник тебя кличет в свой шатер к обеду. И вас, барон, тоже… Ты, Максимушка. Умойся сперва, пойдем, я полью. Ишь как взмок да запылился… — И старый ординарец взъерошил маленькому суб-корнету волосы.
Седой капрал мог позволить себе некоторые вольности в общении с офицерами. Таковы были традиции. Конечно, правила воинского этикета и дворянского кодекса соблюдались у черных кирасир в полной мере, однако же боевые заслуги здесь чтили выше титулов. Поэтому ветераны с солдатскими и унтер-офицерскими петлицами во время праздничных застолий сидели вместе с командирами, а на саблях носили такие же, как у корнетов, темляки. К старшим офицерам обращались они не „ваше высокоблагородие“, а „господин ротмистр“, „господин полковник“, младших же, если не в строю, могли окликнуть и просто по имени.
Оно и понятно. Тот же ротмистр Даниил Реад гулял еще в кружевном детском платьице, когда рядовой кирасир Филипп Дзыга (тот, что сейчас заботился о юном суб-корнете) в конном строю атаковал лесные завалы северо-чумских партизан у Сантагайского озера. За что, кстати, получил первую солдатскую Звезду победы. Потом за кампанию на западных рубежах появилась у Филиппа и вторая Звезда. Поэтому капрал (как и многие другие ветераны) уклонялся от предложений сдать испытания на офицерский чин. Тогда пропала бы надежда на третью Звезду, поскольку офицерам солдатские награды не полагались. А три Звезды давали, как и офицерам, право на личное дворянство, а кроме того, множество всяких выгод при выходе на пенсию.
Да и что за радость становиться корнетом на старости лет! Это все равно что парню жениховского возраста обряжаться в школьный костюмчик. Нет уж, пускай оно будет как написано на роду: солдат — значит, солдат. Тем более, что уважение к нижним чинам конной гвардии не меньше, чем к офицерам. Сам Великий герцог не раз дружески беседовал с ветеранами и пожимал руки. К тому же, на первый взгляд рядового кирасира от офицера было и не отличить. Звание узнать можно было, лишь разглядев звездочки или лычки на петлицах стоячих воротников. Форма же у всех одинаковая — из черного офицерского сукна. И эполеты одинаковы — гладкие, с золочеными вензелями герцога Евгения. Те же вензеля и на парадных вороненых кирасах.
Правда, сейчас, в боевых условиях, было не до кирас, которые пробивала даже револьверная пуля. И форма была не черная, а цвета пыльной травы. А вензеля на эполетах пришлось замазать маскировочным лаком. Но это опять же у всех, независимо от чина.
Кстати, в особой рейдовой бригаде полковника Глана капралов и унтеров было всего пятеро. И пятнадцать офицеров. Почти каждому приходилось заботиться самому и о коне, и о собственных удобствах. Не то, что в полку, где всякому офицеру полагался ординарец. Здесь ординарцы были только у полковника и юного суб-корнета. Почему у полковника — это ясно. А что касается мальчишки… да тоже ясно! Тринадцатилетнему новичку, не нюхавшему ни пороха, ни даже обычной лагерной жизни, попросту нужна была нянька.
В обычных условиях никому бы в голову не пришло назначать мальчику в „няньки“ двухзвездного ветерана. Сейчас, однако, условия были явно не обычные. Да и мальчишка… Все, разумеется, делали вид, что понятия не имеют, кто на самом деле этот стеснительный мальчуган в наскоро перешитом для него походном костюме гвардейского всадника и слишком больших, черными крылышками торчащих эполетах. Но все, конечно, знали…»
— А кто он? — нетерпеливо спросил Андрюшка-мастер.
— Узнаешь чуть позже, — благосклонно отозвался Егорыч. Это он читал вслух повесть о черных кирасирах. Книжку, которую вручили ему Артем и Кей, когда вернулись из Города.
Старик был счастлив. Потому что это, значит, все-таки было. Значит, он ее написал до конца. Пусть не здесь, в другом каком-то мире, но все равно он. Это были его герои, его сюжет, им придуманная история. И книжку с этой историей напечатали! Не все ли равно где, в каком пространстве, главное — вот она! Самая настоящая. Старик гладил потертый коленкор обложки, трогал ее бритой дряблой щекой. Ему теперь помнилось, будто он и вправду ходил когда-то по издательствам, спорил редакторами, беседовал с художником, рисовавшим иллюстрации, читал корректуру… Может быть, в сознание поникли силовые линии параллельных измерений? Может быть, это был подарок тех, кто называл себя «сомбро»…
За окнами была сухая ветреная осень, скребли по стеклам облетающие листья. По календарю «наружного» мира стоял конец сентября. Да и здесь, видимо, тоже.
Наверно, поход Артема и Кея в невидимый Город что-то нарушил в устоявшейся летней структуре Пустырей. Так, по крайней мере, сказал Кею Зонтик (которому, наверно, была большая нахлобучка за отданную Кею самодельную карту; впрочем, сам он говорил, что ничего не было). Да, что-то сломалось в неподвижности вечного лета, и время побежало. И пришла зябкая осень.
Зато Лелька выздоровела! Стремительно! После первой же порции пилюль! И теперь она была веселая старательная первоклассница.
Да, пришлось местным ребятишкам впрягаться в школьные лямки. Куда денешься, если сентябрь?
«Школьный вопрос» первой подняла Нитка. В самом деле, не могут же здешние дети оставаться неучами! Что с ними станет, когда вырастут? А вырастут они обязательно, раз время сдвинулось и пошло.
Артем и Нитка обошли заброшенные кварталы: покосившиеся бараки, спрятанные в лопухах сторожки и будки. Переписали всех, кому полагалось учиться. Набралось таких три десятка — пацаны и девчонки от семи до четырнадцати лет. В основном сироты: племянники, внуки и просто приемыши тех мужиков и теток, что вели бесхитростное существование на Пустырях. Лишь в двухэтажном кирпичном здании (в котором угадывался давний стиль «фабричного модерна») обитало многолюдное семейство с мамой и папой. Бедное, обтрепанное, но относительно благополучное. Непьющий папа работал «на стороне», на складе горюче-смазочных материалов, мама («тетя Агнесса») хлопотала по дому, обихаживала многочисленных деток. Их было шестеро: три пацана и три девочки. Все десятилетние. Близнецы Ванюшка и Танюшка — «свои», остальные — приемные. Пришедшие кто откуда. Видно было, что разницы между родными и неродными нет никакой. Дружные ребятишки, спокойные такие, даже ласковые. Впрочем, злых на Пустырях не водилось вообще.
Артем напечатал список на институтском принтере и отправился с бумагой в районное учебное ведомство. Помятый лысый чиновник затравленно глянул через лакированное пространство стола.
— Вы где были раньше-то?
— В Саида-Харе, — отчетливо сказал Артем. — А вот где были в ы? Даже не слышали, что рядом с вами на задворках столько заброшенных пацанов.
Чиновник тонко и сварливо сообщил, что в его компетенцию не входит обследование задворков.
Артем ощутил на лице колючий холодок.
— А что входит в вашу компетенцию? Только взятки брать?
Чиновник по-куриному вытянул шею.
— Молодой человек. Я в жизни не взял ни одного рубля. Ни с кого. Иначе бы я сидел не здесь, а министерстве.
Глаза его были бледные, с припухшими веками. Артем почуял, что этот потертый клерк говорит правду.
— Ладно… я приношу извинения. А если этого недостаточно, можете подать в суд или вызвать меня на дуэль. Кажется, это снова входит в моду…
— Да, но не решает вопроса с учениками…
— Не решает, — вздохнул Артем.
— Давайте вашу бумагу… Господи, в какие классы я их рассую? Они, наверно, даже читать не умеют.
— Всякие есть, — буркнул Артем.
Ребята и правда были «всякие». С самыми отставшими от школы дополнительно занималась Нитка. В двухэтажном доме «тети-Агнессиного» семейства нашлась комната, в которой устроили почти настоящий класс…
Пришлось заняться учебой и Артему, ходить в институт. Правда, посещение лекций было необязательным, но все же следовало иногда появляться под «ученой крышей». Нитке — той проще. Она уволилась с фабрики и теперь ушла в заботы о доме и ребятишках.
Ребячий народ надо было чем-то занимать. Осенью — не то, что летом, не будешь гулять с утра до вечера. Телевизоров на Пустырях было раз-два и обчелся, да и те принимали передачи с перебоями. Приходилось добывать где только можно книги.
Кстати, плешивый чиновник ошибся. Читать умели все, даже Лелька. Ее обучил грамоте заботливый наставник Кей. Но больше одиночного сиденья над книжкой ребята любили собираться где-нибудь у лампы или печки и пусть кто-нибудь громко читает для всех. И, конечно же, набивались в комнату Егорыча, когда он объявлял, что продолжит чтение своих «Черных кирасир».
2
…Командирский шатер был просвечен полуденным солнцем. На полотняном потолке мельтешила тень листвы. Воздух был зеленоватым, и в нем светились свежеоструганные походные столы. Они были сдвинуты вместе. На досках — металлические тарелки, блюда с вареной капустой и жареными курицами, несколько темных бутылок…
Собрались все, за исключением двух часовых — подпоручика Радича и унтера Кваха. Полковник встал со складного табурета, встали и остальные.
Полковник Глан…
Это был типичный полковник. Такой, за которым и академия, и гвардейские парады, но гораздо больше походов и кампаний — с немалой стрельбой и сабельными атаками. Подобного толка командиры — чаще всего вдовцы, а взрослые дети их живут где-то далеко, редко напоминая о себе…
Был он грузноват, но подтянут, с резким лицом служаки — седые усы, большой прямой нос, выцветшие глаза, ежик неприхотливой стрижки. Бледный шрам на щеке — без него что за командир конного полка…
— Гвардейцы. К сожалению, не могу обещать вам привычного послеобеденного отдыха. Сразу после трапезы мы сворачиваем лагерь и уходим к Совиному урочищу. Мне сообщили, что «знающие истину» скоро будут здесь. Не могу судить, какую истину знают эти господа, но нашу дислокацию знают точно.
— А много их? — запальчиво спросил Виктор Гарский, румяный юноша девятнадцати лет.
— Около полуэскадрона, корнет. И два полевых орудия. В случае схватки исход предрешен. К тому же, вам известен приказ, исполнить который мы должны неукоснительно. Не вступать в бой без крайней необходимости и стараться достичь границы как можно незаметнее…
Многие понимали, что столь обстоятельно и округло полковник изъясняется ради мальчика. В ином случае он выразился бы короче: «Противник на хвосте, пора бить копытами». В походных условиях такой стиль не противоречил этикету.
— Однако же, — продолжал командир, — у нас есть еще полчаса на обед и около часа на сборы. И посему — раскупорим…
Тут же пробки ударили в полотняный потолок — по нему сильнее заметались тени.
Реад был рядом с мальчиком. Наклонился к самому его уху.
— Простите, суб-корнет, мы здесь все равны, но… вам дома позволяли пить вино?
— Папа разрешал иногда попробовать чуть-чуть… если праздник.
— Ну, тогда вы сами определите это «чуть-чуть». А нальем вам как всем.
Шипучее старохельтское нетерпеливо запузырилось в походных оловянных кружках.
— Кирасиры, прошу внимания… — голос полковника был негромок и значителен. — В подобных случаях следует пить вначале за успех кампании. Но я, сломавши ритуал, хочу предложить: поднимем прежде всего тост за самого юного нашего собрата и… за то, что судьба подарила нам такое предприятие… Вива, герцог!
— Вива! — гаркнули офицеры и унтеры. Но не пили, смотрели на мальчика. И он понял, что надо что-то сказать.
— Я… господа, благодарен вам за то, что вы делаете для нашей страны. И рад, что я с вами… Спасибо…
— Вива! — крикнули снова и застучали о доски опустевшими кружками. Мальчик сделал глоток, чихнул. Признался Реаду:
— В носу чешется, как от лимонада.
Сказал он негромко, но услышали все. Засмеялись, однако, ничуть не обидно. Засмеялся и Максим.
— Ничего, товарищ, привыкните, — баском пообещал корнет Гарский. — Без умения пить старохельтское нет конного гвардейца.
— Однако же, спешить не следует, — заметил Реад. — Умение это придет само собой, и, право же, оно не самое главное в воинском деле.
Корнет Гарский покраснел и хотел запальчиво ответить барону, но общий шумный разговор помешал этому. Пришло время выпить наконец за успех похода, и налили всем, кроме Максима — у него и так оставалась полная чарка.
Потом Гарский и молодой капрал Гох ушли сменить часовых, и обед продолжался еще около получаса — с тостами, беседой и смехом, которые со стороны могли бы казаться вовсе беззаботными.
Вскоре, однако, пришло время труда и тревоги. Быстро были свернуты палатки, разобраны столы, упакованы постели. Имущество уложили на две легкие фуры. На них же поручик Дель-Сом и капрал Гох установили большие скорострельные ружья на коленчатых ногах — похожие на великанских кузнечиков. Через час все было готово к пути, стал на поляне строй, два десятка всадников. Несмотря даже на пыльно-маскировочный цвет мундиров и касок, угадывалась в кавалеристах гвардейская стать. И вороные лошади были — загляденье. Крупные, поджарые, с красивыми, как у чугунных лошадей-памятников, головами. Одинаково годные для парадов, для походов и неудержимых атак.
Лишь под Максимом была темно-гнедая лошадка горной породы. Она едва ли вписалась бы в церемониальный строй на дворцовом плацу, но сейчас была для мальчика в самый раз — небольшая, подстать всаднику, спокойная. И, пожалуй, повыносливее черных кирасирских жеребцов и кобыл.
…Близко к вечеру пришли в деревушку Кабаны, за ней начинались поросшие мелколесной чащей склоны. Там — горные дороги и откосы, негодные для колес. Распрягли лошадей, навьючили на них самую нужную кладь, остальное же вместе с фурами отдали многословному и услужливому деревенскому старосте — в обмен на запас вяленого мяса и обещание молчать про кирасир и про их желание идти к Совиному урочищу.
Староста клялся в молчании с таким рвением, что ясно было всякому: скоро не только люди во всей округе, но даже звери и птицы будут знать про всадников и про все их планы… Того и требовалось. Мили через три, уже в сумерках, свернули с дороги, ведущей к Совиному урочищу, круто на запад. В тесный распадок. По нему путь вел к перевалу Горный Лис, от которого до границы было четыре конных перехода (если, конечно, не будет по дороге препятствий).
Вскоре разбили тихий бивак с незаметным, в яме спрятанным костром. Трое, передернув затворы, ушли во тьму — в караул.
В котелках разогрели мясо и походный напиток, похожий на солоноватое какао — чаку. Поужинали под короткую и негромкую, в треть голоса, беседу. Палатки не ставили — где уж тут среди скальных зубьев и непролазных кустов. Раскатали их на траве, улеглись под шинелями. Ночь пришла зябкая, но звездная, не обещающая ненастья.
Капрал Дзыга стянул с мальчика узкие сапоги («Да не надо Филипп, я сам…» — «Нет уж, позволь, голубчик, я на то поставлен…»). Он укрыл Максима своей шинелью, от которой пахло шерстью и дымом. Дымом пахло и от погасшего костра. А еще стоял в воздухе горький запах коры здешнего низкорослого дубняка. Все, кто лег, тихо дышали, не было разговоров. Не поймешь, спят или не спят. В темноте топтались стреноженные кони, журчал недалекий ручей.
Сквозь черную листву мигали звезды. Максим смотрел на это мигание и вновь печально удивлялся, как обходится с людьми судьба.
Две недели назад он и подумать не мог, что с ним случится такое. Поход, ночь, опасность, лошади. Настоящий карабин и сабля у изголовья. Тайная дорога… Суб-корнет…
Производство в гвардейские офицеры произошло без всякой торжественности, в кабинете полковника Глана при штаб-квартире черных кирасир, в городке Серая Крепость. Были при этом, кроме полковника и Максима, барон Реад, рыжий полковой писарь и профессор Май-Стерлинг — учитель и гувернер, доставивший мальчика в полк.
Максим был еще, конечно, без формы, в костюмчике школьника, в круглой соломенной шляпе с коричневой лентой — знаком столичной гимназии. Впрочем, шляпу он теперь почтительно держал в опущенной руке. Тем не менее, полковник встал перед мальчиком официально, почти навытяжку.
— Рад поздравить вас, в… господин… Максим Шмель, со вступлением в наше полковое братство. Волею его королевского высочества командирам гвардейских полков дано право присваивать младшие офицерские звания каждому, кого они сочтут достойным. Поэтому отныне вы суб-корнет черных кирасир — любимого полка Великого герцога… чья память всегда в наших сердцах.
— Благодарю, полковник… виноват, господин полковник. — Мальчик помнил, как следует себя вести в данных обстоятельствах. Пожалуй, он только слишком часто трогал на щеке под ухом родинку, похожую на маленькую восьмерку — два круглых бугорка, сросшиеся краями. Родинка была припудрена и все же заметна. Волнуясь, Максим шевелил ее мизинцем. Это беспокоило гувернера. Он что-то сказал мальчику на ухо. Тот замигал, как первоклассник, пойманный за ковырянием в носу.
Полковник прервал неприятное:
— Вы, профессор, очевидно, будете сопровождать нас в наших летних маневрах?
— Увы, нет, господин полковник. Моя миссия окончена, мне предписано вернуться в… распоряжение учебного округа. Гимназиста Шмеля я вынужден препоручить полностью вашим заботам. Полагаю, вы отнесетесь со всем участием к судьбе сына… вашего погибшего боевого друга. Надеюсь, вы сделаете все возможное…
— Все возможное, — бесстрастно подтвердил полковник. — И невозможное. И сверх невозможного — тоже. Мы понимаем свою миссию. В этом вы можете заверить… учебный округ.
Барон и писарь понимающе молчали. Гимназист Шмель опять потянулся к родинке, но опустил руку.
Профессор откланялся. Как стало известно позже, он отправился в столицу не поездом, потому что пути были взорваны, а на лошадях. На второй день пути экипаж перехватили «знающие истину». Кучера они, побив для порядка, прогнали, а профессора Май-Стерлинга отвели к командиру повстанческой бригады лесному полковнику Гавриилу Духу.
Командир Дух пожелал знать о профессоре всё: кто таков, зачем ездил в Серую Крепость и что за мальчишку отвез «этим герцогским лизоблюдам-кирасирам». (Про поездку вовремя донесла лесная разведка).
Профессор сперва молчал. Командир Дух пообещал сделать его разговорчивым. И когда Валентин Май-Стерлинг увидел, что готовится для развязывания его языка, храбрость его померкла. Что взять с ученого мужа, не знающего до той поры боли и крови? Бог ему судья…
Гавриил Дух сдержал слово: после «откровенной беседы» профессора, как было обещано, с насмешками вывели к дороге и отпустили. Нужда в нем отпала, повстанцы узнали все, что хотели…
Но узнали о случившемся и кирасиры: герцогская разведка тоже не дремала. И офицерский отряд раньше срока ушел в дальний летний лагерь. И каждый понимал, что уходить придется еще неоднократно: «знающие истину» не оставят намерений получить свою добычу…
Все это вспомнил сейчас гимназист Максим Шмель, вдыхая запах шинельной шерсти и горной ночи. И наконец мысленно приказал себе: «Спать, суб-корнет».
3
Звание суб-корнета было довольно редким. Так же, как звание младшего лейтенанта на флоте и звание прапорщика в пехотных частях. Такие чины давали только в военное время — добровольцам из дворянской молодежи и студентов. Считалось, что негоже образованным юношам ходить в рядовых.
Чаще всего суб-корнеты и прапорщики гибли в первых же боях, ибо по недостатку военного опыта и по чрезмерной храбрости кидались на врага безоглядно. Впрочем, такое случалось обычно при больших атаках и штурмах, нынче же война была иная: с засадами, стычками малых групп и тайными рейдами по тылам — то, что бывает при кровавых конфликтах внутри одной страны.
Гражданскую войну развязала партия «Желтого листа». Те, кто был в ней, объявили, что они знают досконально, как сделать счастливым все население державы. Ну, если не все, то почти. За исключением бездельников: дворян, «шибко грамотных студентов» и «всяких там аптекарей и торгашей». Впрочем, лавочников хватало и в «Желтом листе». Сам их лидер Михал Дай-Кордон был сыном провинциального купчика, выбившимся в адвокаты. Это он больше всех кричал на собраниях «мы знаем истину», за что и объявлен был вождем нации и любимцем народа.
Нация, однако, далеко не вся поддержала «любимца». За ним стояло главным образом сельское население Западного края, жители портового города Дай-Коффета и часть высшего духовенства.
Епископ Ново-Дальский предал Великого герцога анафеме за жестокое обращение с подданными. Многие верующие, однако, епископа не одобрили, потому что герцог Евгений жестокостей никогда не чинил. Был он добродушен, храбр, не терпел воров и охотно пускал к себе во дворец всяких просителей и «гостей из народа». В том же Дай-Коффете, который теперь предал его, он не раз при овациях толпы и вспышках магния над сундуками-фотокамерами участвовал в состязаниях по перетягиванию причальных канатов и поднятию якорей. И, случалось, побеждал.
Другое дело, что правил он, бывало, бестолково. Вернее, не он, а государственный секретарь и министры, которым владетель Большого Хельта, увы, доверялся иногда сверх меры. Ну да что поделаешь, дураков и жулья хватает и в других странах.
Самым большим грехом герцога Евгения было, пожалуй, тщеславие. Он не раз подавал апелляции в Совет монархов, требуя, чтобы собрание их величеств присвоило ему королевское достоинство. Ибо, утверждал он, его многие предки в средние века были королями, и он ничуть не хуже их. И держава его не хуже других, даже крупнее соседних королевств — Сонноры и Юрландии. Государи, однако, отвечали уклончиво. Герцог шумно досадовал, а подданные над этой досадой не совсем почтительно подтрунивали: им было все равно где жить — в королевстве или герцогстве…
Последняя апелляция Великого герцога рассматривалась не так давно. Государи опять развели волокиту, надеясь вытянуть из Евгения в обмен на королевскую корону всякие торговые льготы. И наконец приняли хитрое решение: вплоть до нового заседания (через два года!) оставаться «нашему брату Евгению» Великим герцогом, но именоваться не просто «ваше высочество», а «ваше королевское высочество» — в память о достославных предках.
Великий Герцог заперся в своем кабинете и двое суток размышлял: принять новое звание или оскорбиться и двинуть к рубежам Сонноры конную гвардию (так, для демонстрации).
За этими размышлениями и застала его весть о восстании. И о том, что немалая армия «знающих истину» подходит к столице.
Осада тянулась около месяца. Наконец стало ясно, что город обречен. Верные офицеры Службы защиты вывезли семью герцога из столицы, миновав заслоны осаждавших.
Скоро Великая герцогиня и две семилетних принцессы-близняшки оказались в сопредельной Сонноре. Юному герцогу Денису повезло меньше. Он с группой горных егерей двигался к морю отдельно от матери и сестер — таков был хитрый план. И в последний день пути их отрезал от побережья батальон повстанцев приморского капитана Клаца. Пришлось уйти в лесистые предгорья хребта Дан-Катара.
Но герцог Евгений ничего этого не знал. Он остался в столице и заявил: «Пока я жив, ни одна нога продажной сволочи не ступит во дворец владетелей Большого Хельта». И не ступила. Пока он был жив…
Дворец обложили со всех сторон. Тявкали полевые пушки, в разбитых залах сыпались люстры и зеркала. Почти не осталось уже ни дворцовых гвардейцев, ни патронов. Наконец сотня пьяных смертников из батальона «Горные духи» — в мохнатых безрукавках и звериных масках — с воем пошла на приступ. Герцог встал во весть рост в проеме дворцового окна с золоченой саблей в левой руке и с дымящейся фитильной гранатой в правой. И размахнулся, чтобы кинуть снаряд в предателей и плебеев. Очередь из трескучей скорострелки прошлась по его полному орденов мундиру. Великий Герцог запрокинулся, черный шар в его руке рванул оранжевым огнем…
Победители не стали глумится над погибшими. По приказу «вождя нации» Михала Дай-Кордона защитников дворца под ружейный салют закопали в общей могиле на главном столичном кладбище, а то, что осталось от герцога, погребли в склепе Хельтской династии. Но сразу после этого «знающие истину» объявили власть Великих герцогов низложенной навечно, и в Большом Хельте провозглашена была Всенародная Республика.
Расцвету счастья в новом государстве мешали две причины. Во-первых, несознательная часть народа не хотела жить в республике своего имени и продолжала сопротивляться доблестной армии Дай-Кордона. Во-вторых, где-то укрывался юный герцог Денис, а пока жив наследник престола, жива и опасность для «народной власти».
О наследнике говорили всякое. И то, что прячется в горных джунглях Дан-Катара, и то, что все-таки сумел переплыть залив и сейчас на пути в столицу Сонноры. И даже то, что погиб в стычке с «горными духами». Но это были слухи, а правду знали немногие. И даже те, кто знал, учтиво делали вид, что им ничего не ведомо. По-прежнему обращались к мальчику «суб-корнет» или просто «Максим». Ибо сказано было, что их попечению вверен гимназист Шмель, сын давнего друга полковника Глана, артиллерийского майора Шмеля, погибшего весной в бою с мятежниками. Мальчика у матери не стало еще раньше, вот и определили сироту к черным кирасирам. Правда, теперь уже Максиму не пудрили под ухом похожую на восьмерку родинку — ту, что помнил каждый, кто видел юного герцога Дениса лично или на больших фотопортретах. Чего притворяться перед своими! Да и до пудры ли на трудном горном пути…
А путь и правда был труден. Гораздо тяжелее, чем думалось вначале. Несколько раз от неожиданных ливней вздувались горные речки и перекрывали дорогу. Однажды на сланцевой осыпи заскользили две вьючные лошади и ухнули со стосаженного обрыва — вместе с частью продовольствия и медикаментами. Пришлось сокращать рацион и надеяться, что обойдется без серьезных ранений.
Двигались по горным дорогам уже неделю. То верхом, то с лошадьми на поводу. Путь был однообразен и, кажется, бесконечен. Воздух полон запаха горькой коры. Этот запах навечно впитался в форменное сукно и попоны. Короткий отдых давали только остановки в горных деревушках: можно было купить молока и свежего хлеба. В этих же деревушках узнавали, что следом за кирасирами, на расстоянии одного перехода, движется полусотня горной конницы мятежников. Откуда это знали крестьяне, было непонятно. Может быть, здесь, в горах, действовал какой-то особый тайный телеграф.
Мальчик Максим был по-прежнему немногословен и застенчив. Не жаловался, только осунулся и потемнел лицом. Но каждое утро старательно умывался ледяной горной водой — ординарец Филипп поливал ему из котелка. Остальные офицеры тщательно брились — тоже без теплой воды и с плохо выстиранными в ручьях полотенцами. Все стали сдержаны и очень учтивы друг с другом. Потому что вместе с усталостью копилось раздражение — дай ему прорваться, и недалеко до стычки.
Один раз такое случилось между корнетом Гарским и подпоручиком Радичем. На глазах у всех прочих. Уговоры о примирении оказались напрасны, уже сверкнули вынутые сабли.
— Господа, одумайтесь, — последний раз проговорил барон Реад. Без всякой пользы. Более ничего не препятствовало дуэлянтам, ибо вмешательство противоречило гвардейскому кодексу.
Максим широко раскрыл глаза и закусил губу. Корнет Виктор Гарский, ставши в позицию, вдруг оглянулся на мальчика.
— Попросите суб-корнета удалиться, — произнес он слегка заносчиво. — Лишний вид крови не идет детям на пользу.
Тогда тихо, но решительно суб-корнет Шмель сказал:
— Прекратите, господа. Я… очень прошу.
Сабли дрогнули. Подпоручик Радич первый правильно оценил сказанное и кинул клинок в ножны.
— Воля вашего в… ваше слово — закон, суб-корнет. И все сделали вид, что происшедшее — шутка. Кроме полковника, который лишь сейчас подоспел к месту действия и вмиг разобрался в случившемся.
Изменивши обычной сдержанности, полковник Глан наорал на «этих растопыривших перья петухов», поставил их по струнке.
— Вы ведете себя как сопливые школяры, не поделившие промокашку! Забыли, кто вы и какая у вас задача? Срам! При повторении подобного будете разжалованы в рядовые! Помните, что в походных условиях у меня есть право на такой шаг. По крайней мере, до решения Всегвардейского офицерского суда, который сделает окончательные выводы… А теперь приказываю немедленно позабыть глупую стычку и помириться! Протяните руки…
Глядя в землю, корнет и подпоручик сунули друг другу ладони и разошлись. Этот случай разбил на какое-то время однообразие похода. Уже через полчаса все вспоминали о нем со смехом. Лишь Максим держался в сторонке. Сидел на валуне у края поляны, где остановились на привал, отвернулся к зарослям шиповника, сгорбился неприкаянно. Ротмистр Реад мягко подошел к мальчику со спины.
— Примите мои поздравления… суб-корнет. Ваша решительность спасла, возможно, жизнь кому-то из этих офицеров…
Максим, не поворачивая лица, шевельнул плечами. Реад встал сбоку, нагнулся.
— Ну, право же… Максим… Я понимаю, вас расстроило это нелепое происшествие, но… зачем уж так… Возьмите мой платок. Он почти чистый.
— У меня свой… тоже почти… — И Максим шмыгнул носом. Мятой тряпицей мазнул по щекам. — Барон… не говорите никому про… это. Ладно?
— Слово чести. Хотя что здесь особенного? Ведь причина ваших слез не страх…
— Именно страх… — Максим опять шмыгнул ноздрей. — Я испугался, что они порубят друг друга…
— Это не тот страх, которого следует стыдиться. Впрочем, я дал слово…
Эти слезы не были у Максима единственными. Однажды ночью Реад растолкал капрала Дзыгу.
— Филипп, встань. Только тихо… Мне показалось, что мальчик всхлипывает. Или во сне, или… так. Пойди и взгляни, тебя он стесняется меньше…
Филипп вернулся к Реаду через полчаса — тот был в ближнем карауле у чуть заметного костерка.
— Ну что? Уж не заболел ли?
— Нет, слава Господу…
— Тогда что? Может быть, обиделся, что не назначили в ночной секрет?
— Не то, господин барон. Просто дитя еще. Замаялся, затосковал по дому. А особо горько — по матушке…
— Так успокой, ты же умеешь…
— Пробовал. Да в полной мере как тут успокоишь…
— Ну как… Скажи, что осталось еще немного. Скоро будет с мамой…
— Кабы все так просто, — вздохнул капрал.
— Ты, я вижу, тоже измотался изрядно. Не веришь, что дойдем?
— Да не то… Виноват, господин барон, сильно разговорчив я стал к старости, не судите…
— Все мы стареем, Филипп. Ладно, ступай…
И капрал Дзыга пошел от барона, который был душевный человек, но не ведал многого…
4
Далее старик читал о разных других случаях в трудном походе. О том, как Филипп Дзыга рассказывал мальчику ночью у огонька сказку про горных гномов и заколдованной дочке атамана разбойников и вспоминал приключения собственного давнего детства. О короткой, всего на полдня, дружбе Максима и белоголовой девочки из крохотного, прилепившегося к скалам селения. Они, взявшись за руки, бродили среди ореховых зарослей и говорили друг другу что-то неслышное остальным. И на прощание она сплела мальчику венок из синих горных ромашек…
...А еще через день передовой разъезд «знающих истину» настиг черных кирасир. Пальба завязалась нешуточная. Максиму строжайше велено было не высовывать головы. Но он высовывал и палил из-за камня из своего карабина (правда, не очень видел, куда именно). Карабин при каждом выстреле больно толкал его в плечо.
Противника отбили, нанеся ему немалый урон, ибо кирасиры были не только умелые рубаки, но и стрелки отменные. Однако же не обошлось без беды. Пулею в голову убит был поручик Дель-Сом, который из своей скорострелки бил по врагам кинжальными очередями. А еще ранили в плечо Радича.
Дель-Сома похоронили у поросшей алым шиповником скалы. Написали на камне остатками маскировочного лака имя и день гибели. Подержали у плеч вскинутые в салюте сабли. Максим опять плакал, теперь уже не прячась. Впрочем, не он один. Многие вытирали глаза, открыто всхлипывал корнет Гарский. Гребешок на каске корнета был разворочен пулей из тяжелого горского мушкета.
Раненного Радича оставили у двух пастухов, что пасли на травяных проплешинах среди скал маленькое стадо косматых коз. Пастухи, судя по виду и речи, были мужики твердые и честные. Рану поручика обещали за неделю вылечить воском диких пчел, а в случае опасности спрятать его в надежном укрытии. А когда рана закроется, они проводят офицера в долину по тропам, которые неизвестны никаким «горным духам».
Все по очереди попрощались с беднягой, и нежнее всех — корнет Гарский, недавний противник Радича в несостоявшейся дуэли.
И опять дорога.
…Новый бой случился через сутки. На сей раз опасности было больше, поскольку кирасир догнала вся полусотня. К тому же, мало оставалось патронов — запас их упал в пропасть вместе с погибшими лошадьми.
К счастью, позиция оказалась удобная, за скальным гребнем. Из-за него кирасиры меткими выстрелами сшибали одного врага за другим.
Капрал Дзыга бесцеремонно отобрал у возмущенного суб-корнета карабин, чтобы мальчишка не пробовал вновь соваться в перестрелку. Тот однако успел выхватить из-за пояса у молодого унтера Гоха длинный револьвер и несколько раз пальнул в сторону противника (хотя, по правде говоря, вновь не разглядел цели).
Потом кирасиры, выпустив по «горным духам» счетверенную ленту из скорострелки, отошли через ущелье по зыбкому висячему мосту, а мост обрушили за собой гранатами.
«Духи» остались ни с чем и не могли радоваться даже в малой степени, потому что на сей раз кирасиры не потеряли ни одного человека. Лишь корнету Гарскому пуля оцарапала ухо, чем он заметно гордился.
Можно было двигаться дальше, долгое время не опасаясь погони. Однако бой измотал всех изрядно, для немедленной дороги не было сил. Отвели лошадей в ложбинку, сами же спрятались у края ущелья за камнями, поглядывая, как на том берегу беснуются в злом бессилии «духи».
А затем и поглядывать перестали. Пусть вопят и стреляют без пользы, сюда им все равно не добраться.
Лежали в колкой, пряно пахнувшей траве, глотали воду из нагретых солнцем фляжек. А кто-то и не воду…
И всех резанул мальчишкин крик:
— Тревога!
Максим стоял на камне и саблей показывал в сторону кривого скального зуба. У его плеча свистнуло…
Ах как глупо, недостойно опытных бойцов проглядели они опасное место! Скала прятала от глаз маленький, заросший дубняком участок на том берегу. И оттуда «духи» неслышно метнули канат с крюком. И теперь, цепляясь по-обезьяньи, ползли по канату двое. Еще полминуты, и окажутся у кирасир в тылу. Начнут палить по ним, по беззащитным, из-за кустов. И в этой перепалке по канату ринутся другие…
— Назад, суб-корнет! — рявкнул полковник. Но тот, выпалив из револьвера, кинулся к месту, где крюк с канатом застрял в расщелине. Стрельба в одну секунду разгорелась с двух сторон. Максим выстрелил опять — по тому, кто лез впереди. «Знающий истину» махнул руками и молча полетел в ущелье.
Максим саблей ударил про канату. Рядом с крюком. Опытный рубака рассек бы канат сразу. Но что взять с мальчишки! Туго скрученные пряди пружинили, лезвие не попадало по одному и тому же месту, пеньковые волокна лопались неохотно. А пули вокруг Максима плющились о камни и выбивали из них серую пудру.
И все же, когда ординарец Филипп оказался рядом (то ли помочь, то ли заслонить отчаянного мальчишку от выстрелов), канат лопнул. Второй «дух» с воплем улетел в невидимую отсюда речку. Капрал ухватил Максима в охапку, двумя прыжками унес за скалу и там в сердцах дал ему леща по тугим гвардейским брюкам. Уронил в траву.
С минуту стоял еще великий шум: крики, ругань, стрельба с двух сторон. Потом разом стихло. Мятежники и кирасиры вновь укрылись за каменными гребнями.
Сидя на камне и опираясь на карабин, полковник Глан бесцветным голосом потребовал:
— Подойдите ко мне, суб-корнет.
Максим подошел. Он все еще сжимал саблю и револьвер. Каска слетела, волосы торчали.
— Корнет Гарский, возьмите у суб-корнета оружие, он подвергнут недельному аресту за… безответственное поведение в боевой обстановке.
Гарский с удовольствием забрал у Максима револьвер и саблю.
— Станьте как следует, суб-корнет, — полковник уперся в мальчишку безжалостным взглядом. — Извольте отвечать: как вы посмели столь необдуманно рисковать головой, невзирая на мой особый приказ всячески беречь себя?
Максим торопливо встал навытяжку и смотрел на свои разбитые сапоги.
— Я жду ответа, суб-корнет…
— Я же… первый это увидел. Я был ближе всех к канату, другие могли не успеть…
— И тем не менее вы не имели права…
— Как же не имел? — Максим вскинул намокшие глаза, и голос его сделался очень тонким. — В гвардейском кодексе сказано: «Проявлять смелость и находчивость с учетом боевой обстановки, заслоняя от вражеской угрозы своих товарищей»… Ведь сказано же, барон? — Максим просительно глянул на знатока всех кодексов, который стоял рядом.
Реад отозвался уклончиво:
— Тем не менее, суб-корнет, вы обязаны учитывать свою особую роль. В чем смысл нашей экспедиции, если случится… непоправимое?
— И потому неуемную храбрость вашу, коей вы, кажется, даже гордитесь, я считаю легкомыслием и непростительным мальчишеством, — заключил половник.
Глаза виноватого суб-корнета намокли заметнее. Тем, кто стоял рядом, стало ясно, что дело может кончиться недостойным гвардейского офицера образом. Полковник тихо крякнул, плотнее прижался к стволу карабина впалой щекой и усом.
— Нет, в самом деле… Будь ты моим сыном, я, честное слово, за такое дело взгрел бы тебя по известному месту…
Максим ощутил послабление строгости. И обрадованно вспомнил:
— Филипп уже взгрел… — Сморщил нос, посопел и дурашливо шевельнул поясницей.
— И правильно сделал, — заметил сторонник суровой субординации Реад. — Впрочем, строго по уставу, вы вправе, суб-корнет, подать рапорт о нанесении вам со стороны капрала Дзыги оскорбления действием.
— Ага, только шляпу зашнурую… — буркнул Максим. (Это была неведомая офицерам, но привычная среди школьников поговорка). И опять уперся взглядом в носки сапог. — А где мне отсиживать арест? В седле, что ли? Я в нем и так… всё отсидел.
Среди стоявших в отдалении послышались смешки — отзыв на прорвавшуюся мальчишкину дерзость.
— Отсидите где положено, когда достигнем цели похода, — насупленно сообщил полковник. — Ежели до той поры примерной дисциплиною не заслужите отмены взыскания.
Максим стукнул друг о друга сбитыми каблуками.
— Слушаю, господин полковник.
— Вот то-то… И советую не забывать о своей вине.
Смелая нотка прорвалась у Максима опять. Ведь как-никак, а все-таки именно он разрубил канат и пресек вражескую вылазку. С ресниц слетела капля, голос Максима стал сиплым и упрямым:
— Если я столь виноват, господин полковник, вы имеете право разжаловать меня.
Полковник мигнул. Выговорил с почти настоящим сожалением:
— Увы, такого права у меня нет. Разжалуют за недостойные поступки и за трусость. А за храбрость, даже столь безоглядную, в соответствии с гвардейским кодексом, полагается награда… Корнет, не сочтите за труд, достаньте из вьючной сумы мой портфель. У меня что-то… поясница. Явно окажусь на пенсии, не дождавшись генеральского чина.
Корнет Гарский сунул Максиму в руки его саблю и револьвер, убежал к лошадям и скоро принес требуемое. Этот потрепанный желтый портфель, подходящий для бедного адвоката или школьного учителя, но никак не для боевого офицера, полковник всюду возил с собой. Такова была его странная привязанность к старой вещи, порой вызывавшая добродушные подшучивания.
Полковник сердито куснул ус, покопался в недрах портфеля, достал белую медаль на черно-зеленом муаровом бантике. Встал, морщась от боли в пояснице.
— По праву, данному Великим герцогом всем командирам гвардейских полков, вручаю вам, суб-корнет Шмель, медаль «За воинское отличие». — И пришпилил бантик с булавкой к пыльному сукну на груди Максима. — Однако же помните сказанное мною прежде…
— Слушаю, господин полковник. Благодарю, господин полковник. — И не удержался: улыбка расползлась по курносому лицу, округлила исцарапанные пыльные щеки, где одна предательская капля все же оставила тонкую дорожку…
5
Было ясно, что в ближайшие сутки враг не решится преследовать черных кирасир. А дальше… Дальше и пути-то оставалось всего ничего. За городком Верхний Саттар — спуск в долину, к реке Хамазл. А за рекой уже другая страна, княжество Малый Хельт. Владетель Малого Хельта, князь Людвиг, был сторонником Евгения (хотя, в отличие от Великого герцога, не требовал себе королевского чина). В гражданскую войну соседей княжество не вмешивалось, хранило подчеркнутый нейтралитет, но в глубине ее территории формировалась дивизия, в нее входили местные добровольцы и беженцы из Большого Хельта. По слухам, настроение в дивизии было решительное. И конечно же, когда в рядах добровольцев окажется юный герцог Денис — законный монарх Большого Хельта, поскольку Евгений, увы, погиб — дивизия станет могучей ударной силой. Перейдя рубеж, она двинется к столице и в короткие сроки принесет победу законной власти…
Городка достигли перед закатом. Вернее, не самого городка, а деревушки, лежавшей в полутора милях от Верхнего Саттара среди обломков скал и кривых низкорослых сосен. Было ясно, что без полного дневного отдыха пускаться в дальнейшую дорогу немыслимо. Необходимо было набраться сил, привести себя в порядок и перековать лошадей. В деревне была кузница. От ее хозяина узнали, что здешнее население не одобряет мятежников и едва ли они посмеют сунуться сюда открыто.
Тем не менее, лагерь вблизи деревеньки разбили по сем правилам и выставили охрану. Полковник же принял относительно себя особое решение. Оставив командиром Реада, он отправился в Верхний Саттар. И взял с собой Максима.
Он объяснил это намерение необходимостью разведки. Многие, однако, понимали: не в разведке дело (ее можно было провести иным способом), а в том, что мальчику для отдыха необходим хотя бы день обыкновенной жизни: ванна, чистая постель, свежая еда и ощущение домашней безопасности. Он был измотан более всех (оно и понятно!) и держался даже не на остатках сил, а просто на нервах.
— Дойдет ли он, господин полковник? — шепотом обеспокоился о «Максимушке» ординарец Филипп.
— В крайнем случае донесу.
— Да ведь и сами-то вы… Я же не слепой, вижу, как вы порой держитесь за сердце. Может, мне с вами?
— Втроем будет подозрительно. А про сердце — не надо… К тому же, город-то курортный, там немало аптек, загляну в лучшую…
Филипп перекрестил их вслед.
В городок полковник и Максим вошли при свете редких фонарей. Оба они были в длинных глухих плащах и кожаных шляпах, которые носят любители горных путешествий. Одежда эта до сей поры лежала в переметных сумах на всякий случай и теперь пригодилась — скрыла мундиры.
Верхний Саттар был известен ключами с целебной водой. До войны в курортное местечко съезжался небогатый разночинный люд — и недорого, и ландшафты приятные. Теперь же, судя по пустынности улиц, приезжего люда было немного.
Хозяйке маленькой гостиницы — полной пожилой тетушке — была рассказана краткая история. Мол, дядюшка-профессор и его племянник-сирота решили провести лето подальше от стрельбы и политики и побродить по горным тропам, однако не убереглись от опасности и здесь. Какие-то вооруженные негодяи угнали у них мула с поклажей. Хорошо хотя бы, что не отобрали портфель с бритвой и ассигнациями.
Добродушная тетушка всплескивала пухлыми руками и верила.
— Я, хозяюшка, дам вам денег, а вы окажите любезность, раздобудьте в какой-нибудь лавке костюмы и белье для меня и для мальчика, чтобы завтра мы не пугали добропорядочных горожан потрепанным видом… Ах, надо бы снять с нас мерки, но мы еле держимся на ногах.
— Не беспокойтесь, сударь, у меня верный глаз, я запомню. Муж мой по складу фигуры был совсем как вы, а у сестры сынишка — точно как ваш мальчик…
Она проводила гостей в комнату с двумя пышными кроватями, креслами и печью, изразцы на которой изображали мирную пастушью сцену.
— Сейчас я пришлю ужин и теплое молоко для мальчика.
— Душевно вам признателен.
Хозяйка ушла, колыхая накрахмаленным чепцом.
— Максимушка! Сперва ванна, потом ужин и — в постель. Вспомним, как живут люди в мирное время. А?
Но мальчик уже спал в глубоком кресле, головой на пухлом подлокотнике.
Полковник, вздыхая, стащил с Максима рваный мундирчик, перенес беднягу на кровать, стянул с него порыжелые сапоги и дырявые пятнистые носки. Укрыл мальчика накидкой, взятой с другой кровати. Тот не проснулся. Какая ванна, какой ужин…
Девушка в твердом белом переднике и кружевах принесла поднос. Глянула на пожилого постояльца в мундире (черт, забыл снять!) с удивлением а на спящего мальчика с пониманием и улыбкой.
— Доброй ночи, сударь.
Максим неразборчиво шептал во сне и облизывал потрескавшиеся губы. От него пахло пылью, дымом, горькой корой.
«От меня, впрочем, тоже».
А от подноса пахло очень аппетитно. Там же стояла темная высокая бутылка. Полковник твердыми пальцами вытащил пробку, сделал глоток из горлышка. Подышал. Сел в кресло, подержался за грудь с левой стороны. Усилием воли прогнал тревогу за оставленных в лагере подчиненных. Реад опытен и строг, а место тихое…
За сводчатым окном негромко позвякали городские часы. Кажется, одиннадцать. За печью потрескивал сверчок — неизменный обитатель таких вот уютных жилищ.
Господа, чего людям не живется мирно на той земле?..
Максим заметнее прежнего шевельнул губами. Не то шепотом скомандовал: «Марш…», не то позвал: «Мама…»
Вот в том-то и дело, малыш. Где твоя мама…
Проснулся полковник рано. Царапал горло кашель, болело внутри. Однако ванна и бритье с горячей водой оказались блаженством. За дверью номера уже стояли два клетчатых портшеза, в которых оказалось все, что нужно дядюшке и племяннику.
«Племянник», однако, проспал почти до полудня. Наконец полковник растолкал его и прогнал в комнатушку, где над обширной эмалевой ванной выжидательно сопели краны. Сказал в закрывшуюся дверь:
— Отмывайся до бела, наследник. А то попрошу хозяйку, чтобы самолично отскребла ваше высочество терками и щетками.
— Еще чего!..
Через полчаса, полных плеска, бульканья и радостных повизгиваний, Максим появился, закутанный в простыню, с торчащими сосульками волос.
— О-о, какой вы, господин полковник!
— Не «полковник», а «дядюшка».
— Ой, да… и правда дядюшка.
Полковник был в полосатом костюме с жилетом, в светлой сорочке с пышным галстуком и в башмаках с белыми чехлами. Не то владелец магазина, не то важный конторщик из банка. Усы расчесаны, седоватые волосы — с ровным пробором. Максим не удержался, хихикнул.
— Нечего потешаться над старым дядюшкой. Облачайся-ка и ты в цивильный наряд. Вон там он, в сумке… — И полковник сделал равнодушное лицо.
Полковнику думалось, что, наверно, успевший повоевать и привыкший к боевой кирасирской форме мальчик постесняется влезать в школьный костюмчик. Однако Максим, напевая под нос, привычными движениями натянул длинные черные чулки и синие суконные штанишки. Ловко бросил на себя через голову голубую блузу с флотским воротником и галстучком. С бодрым зубовным скрежетом расчесал перед высоким зеркалом сырые волосы. Глянул на себя с одобрением, а на отраженного в зеркале полковника — чуть ли не с вызовом: «Да, я такой. Это вам непривычен штатский наряд, а мне — в самый раз, я мальчик».
Потом он сунул ноги в желтые ботинки с кнопками. Обувь оказалась впору. Слегка громоздкая на вид, она была, однако, легкой и удобной в беге. Максим крутнулся на каблуке и предстал перед дядюшкой. Тот улыбнулся в усы.
— Что, суб-корнет, иногда приятно вспомнить детство?
Максим глянул удивленно, будто спросил: «А разве оно кончилось?» Он ловко отвернул под колено левый чулок — нынешняя мальчишечья мода, которую не одобряли учителя, а все школьники столицы считали признаком особого шика и смелости. Взял со стола круглую соломенную шляпу со школьной лентой. Примерил так и сяк, отогнул по-мушкетерски один край.
— Ну-с, братец. Теперь ты и вправду как настоящий гимназист.
Мальчик ответил прежним удивленным взглядом:
— А кто я на самом деле?
— Ну да, ну да… Давай-ка прогуляемся и позавтракаем в каком-нибудь ресторанчике. Точнее говоря, пообедаем…
6
Тощий, гладко причесанный хозяин ресторанчика «Горный воздух» был словоохотлив и, можно сказать, интеллигентен. Изъяснялся длинными правильными фразами.
— Помилуйте, сударь, — вздохнул он в ответ на вопрос полковника. — О каких новостях может идти речь? Мы живем как в отдельной вселенной. Если половина грешной нашей планеты отколется и улетит в мировое пространство, мы узнаем об этом последними…
— Поэтому и закрыты все газетные киоски?
— Они открываются позже, после обеда. Что в них продавать? Прошлогодние журналы и старые календари? Газеты попадают к нам от случая к случаю. Два раза в неделю выходит местная, но что она может сообщить? Известие о кошке, застрявшей в каминной трубе в доме городского судьи да о проделке местных озорников, которые выдумали самодельный порох и выпалили из старинной пушки у памятника генералу Дай-Каррату. Это был самый громкий случай за последний год.
— Настоящим же порохом, как я понимаю, не пахнет?
— Слава Всевышнему!.. Дороги, ведущие сюда, не приспособлены для войны. Да и кому мы нужны, чтобы устраивать здесь штурмы и осады! Исконно мирный край. Ученые говорят, что сам воздух здесь имеет особые свойства. Все гости Верхнего Саттара через неделю по прибытии обретают полное спокойствие духа и перестают проявлять интерес к событиям остального мира. Правда, сейчас приезжих немного, но те, кто есть, ведут совершенно безмятежный образ жизни… Не поверите, сударь, но даже известие о падении столицы и гибели Великого герцога (вечная ему память) взволновало здесь всех не более, чем весть о наводнении в Китае… Хотя должен сообщить, что город наш по традиции всегда верен монархии…
— Разве в городе до сих пор нет телеграфа?
— До недавнего времени действовал семафорный, но теперь… сами понимаете. В прошлом году проложили кабель, но не из столицы, а из-за реки, так что телеграммы приходят кружным путем, через заграницу. С великим опозданием… Завтрак или обед, господа?
— Пожалуй, обед.
— Могу предложить суп с шампиньонами, котлеты из индейки, салат с креветками и мороженое «Сокровище гномов» с медом и орехами. Особенно для молодого человека. Это мороженое — наш фирменный продукт. Пользуется колоссальной популярностью у наших юных горожан. Пришлось открыть для детишек особый кредит. А вам, юноша, угощение бесплатно, на память о знакомстве с нашим заведением. Причем в любом желаемом количестве.
— Вы рискуете разориться, — вежливо сказал Максим.
— Ничуть! Опыт показал, что никто не может осилить за раз более трех порций «Сокровища»… Сядете в зале или на веранде, господа?
— На воздухе, — решил полковник.
Хозяин сам обслужил гостей. Веранда с мраморными столиками была почти пуста. Лишь в дальнем ее конце два мальчика в таких же, как у Максима, костюмах и девочка в желтом платье с оборками молча уплетали мороженое. Видимо, то самое «Сокровище гномов». Проходя мимо, хозяин погладил одного мальчишку по голове.
Глядя хозяину вслед, полковник задумчиво сказал:
— Не нравится мне этот господин.
— Мне тоже, — отозвался Максим, налегая на вкусный салат. — Но он же ни о чем не расспрашивал, только сам болтал.
— Да. И поглядывал. Впрочем, ладно. Мы здесь не задержимся. Погуляем, посмотрим на тихую жизнь — и назад. — При этом полковник потрогал ногой стоящий у стула портфель, с которым не расставался. В портфеле, кроме бритвы и всяких мелочей, лежал длинный револьвер «Барт» с горстью запасных патронов…
После обеда пошли наугад по улицам, как и положено беззаботным туристам. Улицы — тесные, мощеные. Дома — с лепными фигурами на фасадах, с витыми решетками балконов и мозаиками. Старина. Максим вертел головой, здесь было совсем не похоже на столицу. Иногда каменные тротуары выводили на крохотные площади с часовнями, колодцами или чугунными бюстами. Порой попадались навстречу степенные тетушки с корзинами и босые беззаботные мальчишки, которые гнали по плитам прыгучие обручи от бочек.
Зашли в парикмахерскую, где молчаливый (не в пример хозяину ресторана) мастер подстриг отросшие мальчишкины волосы, окончательно превратив Максима в образцового «дядюшкиного племянника». Максим подчинялся с удовольствием. Сегодня он как бы вновь открывал для себя ласковые мелочи полузабытой прежней жизни: цветастые фаянсовые тарелки в ресторане, мороженое (хватило одной порции), легкость матросской блузы и ребячьих башмаков, витрины с игрушками, щелкающее касание парикмахерских ножниц, одеколон, свежесть полотенца…
— Осторожнее, мальчик, не верти головой.
А как не вертеть, если за зеркальными окнами проехал самоходный экипаж с трескучим мотором (кажется. единственный в городе, такие и в столице-то редкость). А когда проехал… да ладно, ерунда…
От парикмахерской улица Стрекоз привела путешественников на площадь пошире других. По краям росли столетние ясени и стояли скамейки.
На площади шумно резвился десяток мальчишек. Всяких. Одни «благопристойного» вида, другие — довольно потрепанные, «уличные», но все одинаково голосистые и без башмаков. Потому что во время игры им то и дело приходилось бегом пересекать бассейн фонтана. Бассейн был широкий, квадратный, с бронзовыми русалками на каждом углу, которые лили из раковин шумные струи. Мальчишки прыгали с гранитного ограждения и с хохотом, с криками мчались к другому краю — в брызгах и радугах. Уворачивались от красного мяча, который кидали другие, с «берега». Пожилой, с перетянутым портупеей круглым животом полицейский добродушно наблюдал за игрой, не находя в ней ничего предосудительного (это же не пушка с порохом).
Полковник не улавливал смысла игры. А Максим разобрался сразу. Задышал чаще, азартно заперебирал ногами. Полковник опустился на скамью.
— Позволь, я посижу, голубчик. Сей штатский костюм, видимо, имеет свойство наделять человека соответствующим характером, и я ощутил себя бюргером преклонных лет с разыгравшимися недугами. Ты же, дабы соответствовать роли, порезвись пока со здешними юными гражданами, если тебя примут в компанию…
Он понимал, как Максиму хочется туда, а шутливой витиеватостью речи скрыл это понимание.
Максим в один миг скинул башмаки, бросил на скамью чулки и шляпу — к фонтану!
Его приняли в компанию. Он объяснился двумя словами с ближними мальчишками и уже через полминуты носился по колено в воде, перехватывая скользкий мяч…
Полковник наблюдал за ребятами из-под опущенных век. Время от времени прижимал к левому боку локоть и придерживал дыхание. Прошло минут десять. Игра вдруг остановилась. Потому что вблизи появился рыжий мальчуган лет девяти с воздушным змеем странной конструкции — вроде коробки с дырами. Из газеты и длинных лучин. Хозяина змея обступили, оставив мяч в воде. Рыжий мальчик объяснял что-то остальным деловито и обстоятельно. Все внимательно слушали. Видимо, здесь не принято было задирать маленьких. Затем все отошли к дальнему краю площади. Туда выходил переулок, из которого тянул ощутимый ветерок — от него шелестели ясени.
Самый высокий мальчик взял у рыженького змей, поднял над головой и выпустил. Белая угловатая конструкция неторопливо пошла вверх, потянула за собой тонкий шнур. Мальчишки запрыгали, заплясали. Полицейский с интересом подошел к ним ближе.
Змей пересек пространство над площадью и остановился в стороне от готической колокольни на фоне очень синего неба с двумя перистыми облаками. Он чуть прокачивался в воздушном течении. И от вида этого белого летуна и синевы полковнику вдруг стало удивительно спокойно, боль исчезла.
Но змей держался в небе недолго. Он рыскнул, сделал петлю и косо пошел на снижение. Рыженький мальчик торопливо завертел катушку со шнуром. Однако спасти змей не удалось. На половине пути он снизился окончательно и упал в фонтан. Ребята вытащили раскисшее бумажное сооружение и горестно обступили его. Лишь Максим не поддался общему унынию. Что-то горячо заговорил, махая руками. Потом побежал к скамье.
— Госп… дядюшка! Дайте денег на газету! Вон там как раз открылся киоск. Каркас у змея уцелел, а бумажную обтяжку мы быстро сделаем новую…
Полковник, морщась, вынул монету в десять крон.
— Купи, голубчик, и мне.
— Да они же наверняка старые!
— Ну, все-таки…
Максим, стуча мокрыми пятками, помчался к киоску. Старичок-продавец угадал в нем приезжего:
— «Саттарский листок» двухдневной давности, молодой человек. По нашим понятиям, совсем свежий. Новости заречного телеграфа.
— Два, пожалуйста…
Одну газету он бегом отнес «дядюшке».
— Вот. И сдача…
— Оставь на мороженое.
— Нет, она бренчит в карманах, ребята скажут, что хвастаюсь деньгами… Мы еще не очень спешим? Я хочу показать мальчикам, как правильно делать центровку.
— Играй, я почитаю…
Но почти сразу над площадью разнеслось:
— Максим! Скорее сюда!
В громком голосе были прежние командирские интонации, и суб-корнет повиновался мгновенно.
Полковник заталкивал в портфель газету и заодно башмаки и чулки Максима.
— Обстоятельства изменились. Возвращаться надо немедля.
— Позвольте, я обуюсь.
— Некогда, ступай так. Здесь это, кажется позволено… — «Дядюшка» уже спешно шагал от площади, и Максим засеменил рядом.
— А что случилось?
— Многое…
— Плохое?
— М-м… нет. Но неожиданное. Объясню позже… Как назло ни одного извозчика…
Кажется, полковнику трудно было говорить на ходу. Несколько раз он останавливался и коротко вбирал воздух. Так прошли два квартала, и до гостиницы оставалось столько же. Максим вдруг заговорил негромко и быстро:
— Господин полковник, за нами идут двое. От самой площади с фонтаном. Я видел их еще раньше, в парикмахерской сквозь окно, они смотрели на нас. Тогда я подумал — случайность… Не оглядывайтесь, господин полковник, посмотрите на отражение…
Улица как раз кончилась, уткнувшись в почтовую контору с большим, до земли, окном. В стекле полковник увидел, как приближаются два подчеркнуто ленивых господина в клетчатых мешковато сидящих костюмах. Они соврешенно не смотрели на дядюшку и его мальчишку.
— Подержи-ка, мальчик… — Полковник дал Максиму портфель, открыл его неторопливо, словно решил достать и бросить в ящик письмо. И выдернул револьвер (причем вылетел на тротуар один ботинок).
Полковник толчком пригнул Максима к земле и, глядя на клетчатые отражения, выпустил назад, из-под левого локтя, несколько пуль. Один клетчатый упал, другой широко махнул рукою и побежал назад. У Максима заложило уши. В тишине он увидел, что в переплете окна торчит широкий, с дрожащей рукоятью кинжал. Это был тяжелый метательный нож — любимое оружие «горных духов».
Полковник бросил револьвер в портфель.
— Идем! — услышал Максим будто сквозь вату.
Они оказались в безлюдном переулке, среди садовых изгородей.
— А ботинок… — глупо сказал Максим.
— Плевать… Вон извозчик. Кликни… — И полковник закашлялся.
— Эй, извозчик! — завопил Максим. Тот стоял у тротуара, к ним спиной. Лошадь попятилась, сдавая назад открытую коляску. Полковник с усилием ступил на шаткую подножку, откинулся на сиденье. Максим прыгнул следом.
— Что за стрельба там была, господа? — опасливо спросил извозчик. Это был длиннолицый прыщеватый парень в мятом цилиндре.
— Мальчишки безобразничают, — часто дыша, объяснил полковник. — Все им неймется после того случая с пушкой.
— Управы на них нету… — Извозчик тронул лошадь.
— В том-то и беда, — сказал ему в спину полковник. И Максиму: — Не смей никогда связываться с такими хулиганами, уши оторву… — Этакий строгий дядюшка с племянником-сорванцом.
— Я не буду…
— Куда прикажете? — опять оглянулся парень.
— За город, в сторону деревни Ключ. Там у нас что-то вроде пикника, мы спешим… А ты без башмаков! — Это опять Максиму. — Там приличные люди собрались, а ты в таком босяцком виде. Срам! Чтобы этого больше не было!
— Я не буду…
— Быстрее, голубчик!
Лошадь, однако, пошла тише.
— Сударь, за город это будет подороже.
Откинувшись к стеганой спинке. «дядюшка» велел:
— Максим, достань у меня из нагрудного кармана пятьдесят крон и дай кучеру… Сдачи не надо…
— Благодарю, сударь! Мы мигом, сударь! — Коляску затрясло на булыжниках.
В десять минут пересекли городок. Побежали назад придорожные кусты и камни. Полковник молчал, прикрыв глаза. У Максима в ритме конного бега прыгало в голове: «Кто они?.. Хотя ясно кто… Чего хотели?.. Хотя ясно чего… Взрослого — наповал, мальчишке зажать рот, и в горы его…»
Он сбоку посмотрел на полковника, надеясь получить в ответ хотя бы понимающий взгляд. Но полковник по-прежнему сидел с полуоткрытыми глазами, кадык обострился, голова неестественно тряслась. Из-под век резко блестели белки. Ужас, какого ни разу не было в бою, сжал Максима. Он рванулся из жутких тисков, он крикнул пронзительно:
— Стой! Стой сейчас же!
Коляска стала. Максим затряс полковника за плечо:
— Дядюшка! Господин полковник! Ну, пожалуйста!.. — Обернул к извозчику мокрое лицо: — Его надо к доктору! Скорее!
Извозчик прыгнул с облучка, подошел, пригляделся. Понял важность происшествия и значимость своей нынешней роли. Сипловато сказал с важностью:
— Чего ж к доктору. Теперь это дело полиции. Туда и поедем.
— Стой, — опять сказал Максим. Тихо и с болью в горле. — Тогда… вперед. Куда велели…
— Да как же вперед? С покойниками не положено.
— Вперед я сказал! — Это он уже со звоном.
— Ну, вот что, малой, — снисходительно заговорил парень. — Ты мне тут свои законы не…
Максим рывком дотянулся, дернул из портфеля револьвер. Вылетел на дорогу второй ботинок, а на ствол с мушкой намотался чулок. Максим сорвал его с ругательством, слышанным от капралов. Теперь он снова был военный человек, хотя душа застыла от горя.
— Марш на место! Застрелю! Пошел!
Парень метнулся на облучок. Огрел вожжой лошадь. Та ударилась вскачь. Максима отбросило назад, но он тут же вскочил, уперся стволом в спину извозчика.
— Быстрей!
На миг оглянулся: полковник медленно валился боком на сиденье.
— Быстрей я сказал!
Хотя куда уж быстрей! Встречным воздухом с парня сорвало цилиндр, с Максима шляпу. В две минуты долетели до деревни. Дорога огибала ее по краю. Вблизи деревни, за рощицей — лагерь. Подлетели к палаткам. Здесь Максим прыгнул из коляски, обхватил подбежавшего Филиппа и, захлебываясь плачем, рассказал всё…