– Что и кому ты хочешь написать?
– «Мама и Джулия, жаль, что вас сейчас нет рядом».
– Хорошая идея. – Отец так сильно давил, что я спиной чувствовал каждую букву, прямо сквозь одежду. – Все, можешь подниматься. – Он обернул золотую фольгу вокруг нити. – Теперь раскачивай нить. Вот так. Вверх и вниз.
Телеграмма заскользила вверх по нити, по направлению к змею, нарушая все законы гравитации, и вскоре скрылась из виду. Но мы знали, что сообщение дошло.
– Lytoseras fimbriatum.
Я глупо моргал, глядя на отца, – что он, черт возьми, сказал? Что это значит? Мы расступились, чтобы дать владельцу магазина ископаемых вытащить вывеску.
– Lytoseras fimbriatum. – Отец кивнул на спиралевидный камень в моей руке. – Это латинское название. Семейство аммонитов. Это легко определить: видишь, какой он слоистый, а вот этот слой самый толстый и повторяется чаще других…
– Ты прав! – я разглядывал замысловатый узор на камне. – Ly-to-ce-ras…
– fimbriatum. Это приятно – когда знаешь такие вещи.
– С каких это пор ты знаешь латинские названия ископаемых?
– Мой отец был геологом-любителем. Он разрешал мне брать свой альбом с экземплярами. Но только если я выучу их правильные имена. Я забыл большую часть названий, но отцовские Lytoseras были огромны. Вот они и застряли в моей памяти.
– Кто такой геолог-любитель?
– Это человек, который коллекционирует необычные камни. Каждые выходные он искал возможность отправиться на охоту за камнями со своим маленьким молоточком. Я думаю, этот молоточек до сих пор лежит где-то среди моих вещей. У него было много интересных находок с Кипра, из Индии – некоторые из них сейчас хранятся в музее Ланкастера. Во всяком случае они были там, когда я заходил в последний раз.
– Ух ты, а я и не знал. – Я держал свой камень на ладонях и разглядывал его. – А это редкий вид?
– Не особенно. Но он очень красивый, да.
– Сколько ему лет?
– Сто пятьдесят миллионов. Для аммонита это почти младенческий возраст, если честно. Давай купим его?
– Правда?
– А что, разве он тебе не нравится?
– Очень нравится.
– Твой первый минерал.
Интересно, а эти спирали на камнях когда-нибудь заканчиваются? Или они лишь истончаются настолько, что мы уже не можем видеть их?
Чайки с важным видом шагали по краю мусорного бака рядом с входом в ресторан «Капитан и Бездельник». Я шагал рядом с отцом и все еще разглядывал свой аммонит, когда, откуда ни возьмись, появился чей-то локоть и ударил меня в лицо так, что голова моя откинулась назад.
– Джейсон! – Крикнул отец. – Смотри, куда идешь!
В носу у меня гудела боль. Я хотел выдохнуть, но не мог.
Незнакомец тер свой локоть.
– Ничего страшного не случилось, Майк. – Сказал он. – Нет причин вызывать вертолет скорой помощи.
– Крэйг! Господи-Боже!
– Совершаю утреннюю пробежку, Майк. А этот пострадавший, я так понимаю, с тобой?
– Угадал с первого раза. Джейсон, мой младший.
Единственный «Крэйг», которого знает отец, – это Крэйг Солт. И этот загорелый мужик вполне подходил под стандартное описание Солта.
– Если б я был грузовиком, – сказал он мне, – ты бы уже давно был лепешкой на асфальте.
– Это пешеходная дорога, – мой нос все еще ныл, и я не говорил, а гундосил, – здесь нельзя ездить на грузовиках.
– Джейсон, (отец, стоящий здесь и сейчас, и отец, купивший мне аммонит, – это были два разных отца) немедленно извинись перед мистером Солтом! Он мог споткнуться об тебя и получить серьезную травму.
А ну-ка врежь этому ничтожеству по коленной чашечке, сказал мой Нерожденный Брат Близнец.
– Извините, мистер Солт.
Ничтожество.
– Я прощаю тебя, Джейсон, хотя многие не простили бы. Это что такое? А ты, я смотрю, геолог-любитель, а? Можно я? – Крэйг Солт взял мой аммонит. – Какой красивый трилобит. Немного поеден червями с этой стороны, но вообще, конечно, очень хорош.
– Это не трилобит. Это ли-то… (Палач заблокировал «Lytoseras» на середине слова – на букве «с») это аммонит. Скажи ему, пап.
Отец избегал моего взгляда.
– Если мистер Солт уверен, Джейсон…
– Мистер Солт уверен. – Крэйг Солт небрежно бросил мне аммонит.
Отец выдавил из себя жалкую улыбку.
– Если кто-то продал вам этот камень не как трилобит, можете засудить его. Мы с твоим отцом знаем хорошего адвоката. Что ж. Мне надо пробежать еще милю, а то и две, до завтрака. А потом вернусь в Пул. Надеюсь, моя семья еще не потопила яхту.
– Ух ты, у вас есть яхта, мистер Солт?
Крэйг Солт учуял мой сарказм, но не мог ответить на него.
Я смотрел ему в глаза – невинно и в то же время дерзко, удивляясь самому себе.
– Небольшая сорокофутовая яхта. – Сказал отец тоном морского волка. – Крэйг, стажеры просили меня передать тебе, что они ужасно благодарны за вчерашний ве…
– Да-да, Майк. Но нам надо еще кое-что обсудить. Я не мог поднять этот вопрос вчера в отеле, но… Майк, мы срочно должны решить, что делать с Глочестером. Последний квартальный отчет вогнал меня в musho depressedo. Суиндон идет ко дну, насколько я могу судить.
– Абсолютно верно, Крэйг. У меня есть несколько идей, как избежать этого. Мы разгоним эту систему, дадим ей пинка, чтоб работала быстрее и…
– Нет, Майк, дать пинка под зад надо не системе, а некоторым сотрудникам. Если ты понимаешь, о чем я. Я позвоню в среду.
– Хорошо, буду ждать. Как всегда, в офисе в Оксфорде.
– Я знаю, где твой офис, Майкл. Я знаю, где находятся офисы моих менеджеров. А тебе, Джейсон, надо быть осторожнее, а то ненароком нанесешь травму кому-нибудь. Самому себе, например. До среды, Майк.
Крейг Солт продолжил пробежку, мы с отцом смотрели ему вслед.
– Что скажешь насчет сэндвича с беконом? – Отец пытался изобразить веселье и бодрость, но выглядел при этом жалко, движения его были наигранны, как у плохого актера.
Я не мог разговаривать с ним, даже смотреть на него не мог.
– Голоден? – Он положил ладонь на мое плечо. – Джейсон?
Я почти готов был стряхнуть его ладонь и швырнуть этот дерьмовый «трилобит» в это дерьмовое море.
Почти.
– Значит, пока я буду разгребаться с приходными ордерами, списками инвентаря, письмами от клиентов, – мама повернула зеркало к себе, чтобы накрасить губы, – ты будешь болтаться по Челтенгэму все утро, как какой-нибудь праздный аристократ. Неплохо звучит, а?
– Ну да, наверно.
Мамин вишневый «Митсубиси» пахнет ментоловыми конфетами.
– У тебя будет целый вагон времени! Агнесс говорит, что «Огненные колесницы» начнутся в два двадцать пять, ты сможешь съесть хот-дог или еще какую-нибудь гадость на ланч. Но ты должен вернуться в галерею в… – мама взглянула на часы, – без четверти час.
– Хорошо.
Мы вышли из машины.
– Доброе утро, Хелен! – Коротко стриженный мужчина шагал к грузовику, припаркованному возле открытых ворот склада. – Если верить телевизору, сегодня будет жаркий денек.
– Самое время. Я уже и забыла, что такое лето. Алан, это мой сын, Джейсон.
Алан криво улыбнулся и отсалютовал мне. Отцу бы он точно не понравился.
– В последнее время ты так хорошо себя ведешь, Джейсон, почему бы мне… – мама достала из сумочки хрустящую пятифунтовую банкноту.
– Спасибо. – Я до сих пор не мог понять, почему родители так щедры ко мне в последнее время. – Папа дал мне столько же, когда мы были в Лайм-Реджис!
– Ох, извини, это не та бумажка. Я хотела дать тебе десять…
Она убрала пятерку и достала десятку! Всего получается 28.75 фунтов.
– Огромное спасибо, мам.
Мне нужен каждый пенни.
– Антикварный магазин? – Женщина сидела рядом со стойкой: «Информация для туристов». Она внимательно разглядывала меня, словно пыталась запомнить мои черты, на случай если сегодня в новостях объявят об ограблении антикварной лавки. – А зачем тебе антиквариат? Самые лучшие цены в сэконд-хэнде.
– У моей мамы день рожденья. – Солгал я. – Она любит вазы.
– А, для мамы? Ах, ну разве не прекрасно иметь такого заботливого сына. Твоей маме так повезло.
– Эмм… – она заставляла меня нервничать. – Спасибо.
– Счастливая, счастливая мать! У меня такой же прекрасный сын, такой же как ты. – Она показала мне фотографию толстого ребенка. – Это фото сделали двадцать шесть лет назад, но, поверь, он и сейчас такой же очаровашка. Он не всегда помнит о моем дне рожденья, но это ничего, ведь у него золотое сердце. А это ведь самое главное. Его отец был просто пустым местом. И мой сынуля ненавидел его так же сильно, как и я. Мужчины, – на этом слове ее лицо перекосило, словно она наглоталась отбеливателя, – всё, на что они способны, это покряхтеть на тебе, потом отвернуться к стене и «спокойной ночи». Мужчины не растят своих детей, не кормят их грудью, не вытирают им попки, и не посыпают тальком, – она ворковала, как голубь, но глаза у нее были хищные, как у совы, – их писюньчики. Отец всегда воюет со своим сыном, это неизбежно. Двум самцам тесно в одной клетке. Но я смогла избежать этого, когда моему сынульке, Пипу, исполнилось десять, я указала его отцу на дверь. Ивэтт тогда было пятнадцать. Сейчас Ивэтт говорит, что Пип уже достаточно взрослый, чтобы жить самостоятельно. Но эта юная леди просто забыла, кто здесь мать. Я – мать, и я лучше знаю, что хорошо для Пипа. А Ивэтт, она отвернулась от меня, как только на пальце у нее появилось обручальное кольцо. Ивэтт забыла поблагодарить меня за то, что я спасла Пипа от Изабель из Колуэлла, я не позволила этой малявке вонзить свои когти в моего сынулю. Соблазнить его. Ивэтт до сих пор общается с этим, – толстая леди кивнула на дверной проем, – ничтожеством. С этой свиньей. Кто же еще мог так запудрить ей мозги? Она вечно совала свой любопытный клюв в чужие дела, и она разнюхала место, где Пип хранит мои витаминки. Мать нуждается в витаминках, мой мальчик. Бог создал матерей, но Он не знает, как это сложно – всегда быть на пике возможностей. Но Пип все понимает. Пип говорит: «мам, это будет наш секрет, но если кто-то узнает, мы скажем, что они твои». Пип не так красноречив, как ты, мой мальчик, но у него сердце в двадцать четыре карата. И знаешь, что Ивэтт сделала с моими витаминками? Ворвалась ко мне в дом без приглашения и смыла их в унитаз! Мой бедный Пип, он аж посинел от ярости, когда узнал об этом. Он был так зол, что чуть крышу не снес своим криком! «Это была моя гребанная заначка!» – кричал он. Никогда не видел