– Очень умный ответ, Марк. В Греции времен Сократа тебя бы признали отличным оратором. А теперь скажите: этично ли это – раскрывать все секреты?
Дункан Прист прочистил горло.
– Я считаю, что раскрыть ваш секрет было бы очень этично, мисс. Чтобы предотвратить убийства невинных школьников.
– Верно, Дункан. Но, скажи, стал бы ты раскрывать этот секрет?
НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ БЭТМЕНА – БРЮС УЭЙН.
Большинство мальчишек в классе издали возглас восхищения.
– Если этот секрет станет известен, что сделают злодеи и преступники? Кристофер?
– Взорвут поместье Брюса Уэйна, мисс. – Кристофер Тайфорд вздохнул. – И у нас больше не будет Темного Рыцаря.
– И это будет большая потеря для общества, верно? То есть вы согласны, что иногда это этично – держать что-то в секрете? Николас?
– Это вроде Договора о Неразглашении. – Николас Бритт обычно не произносит на уроках ни слова. – Как тот, что подписывали газетчики во время войны за Фолклендские острова.
– Именно, Николас. Длинный язык – находка для шпиона. А теперь. Подумайте о своих собственных секретах (связь между бумажником Росса Уилкокса и его оторванной ногой. Разбитые дедушкины часы «Омега». Мадам Кроммелинк). Ох, как тихо стало в классе. Скажите, дети, все ли ваши секреты делятся на два типа «Да, я должен рассказать» или «Нет, я должен молчать»? Или, может быть, есть еще секреты третьей категории? Может быть, есть среди них и такие, этическую принадлежность которых довольно сложно определить? Личные секреты, которые не повлияют ни на чью жизнь, кроме вашей? Тривиальные секреты? Или, возможно, среди них есть такие секреты, о которых сложно что-либо сказать – вы даже и представить не можете, какие последствия повлечет за собой их разглашение?
Сдавленные «да» после каждого вопроса, все громче и громче.
Мисс Липпеттс взяла свежий кусок мела из коробочки.
– С возрастом у вас будет еще больше таких, двусмысленных секретов, 3КМ, привыкайте. А теперь, кто скажет мне, зачем я пишу на доске это слово…
РЕПУТАЦИЯ
– Джейсон?
Весь класс превратился в огромный радиотелескоп, направленный на главного стукача.
– Репутация – это то, что страдает в первую очередь, мисс, когда секрет умирает. Ваша репутация учителя будет уничтожена, если кто-нибудь докажет, что вы – убийца. И Брюс Уэйн тоже больше не сможет строить из себя скромного и стеснительного миллиардера. И то же самое с Нилом Броусом, правильно? (сегодня у меня хватило духу размолоть в пыль чужой калькулятор; и сейчас меня пытаются заставить стыдиться того, что я настучал на Броуса; а почему это, собственно, я должен стыдиться? Теперь Броуса исключат. И правильно. На фиг Броуса и на фиг все ваши правила.) У него ведь тоже был секрет, верно? Уэйн Нэшенд знал, Ант Литтл знал. – Гарри Дрэйк сидел где-то слева. Он не решался взглянуть на меня и просто смотрел перед собой. – Но как только этот секрет стал известен всем, его репутация…
Ко всеобщему удивлению мисс Липпеттс сама предложила слово:
– … «золотого мальчика»?
– … золотого мальчика. Да. Отличное определение, мисс Липпетс (впервые за Бог знает сколько лет я заслужил смех одноклассников). Этой репутации нанесен урон. И его репутации среди одноклассников, как самого крутого пацана, с которым шутки плохи… ей тоже нанесен урон. Без своей репутации, без этого секрета, Нил Броус… простой… обычный…
Скажи это, мой Нерожденный Брат Блезнец подталкивал меня, будь мужчиной.
– … говнюк. Хулиган и говнюк.
Повисла тишина. Все были в шоке. И это сделал я. Это слова. Просто слова.
Мисс Липпеттс любит свою работу. Но не сегодня.
Я очень волновался из-за того, как мама с отцом отреагируют на новости из школы, поэтому, чтобы отвлечь их внимание, я достал из шкафа рождественскую елку. Кавилити Стрит уже давно завешена гирляндами и прочими украшениями. Сегодня 20 декабря, но родители словно забыли о Рождестве. Мама каждый день в галерее, а отец продолжает ездить на собеседования, после которых ему назначают новые и новые собеседования. Я установил елку и включил ее сказочные гирлянды. Когда я был маленький, мой отец всегда покупал настоящие елки у отца Гилберта Суинярда. Но два года назад мама купила эту искусственную елку в Дебенгэме. Я жаловался, что эта елка не пахнет, но мама сказала, что она уже устала пылесосить и выковыривать хвою из ковра. И, наверно, это справедливо. Многие рождественские игрушки в нашем доме старше меня. Даже бумага, в которую они завернуты, похожа на древний папирус. Стеклянные шары, покрытые искусственным инеем, – родители купили их, когда отмечали свое первое (и последнее) рождество вместе, без меня и Джулии. Маленький мальчик-хорист, взявший самую высокую ноту – рот его в форме буквы «О». Сделанная из дерева семья счастливых снеговиков (в те времена игрушки еще не делали из пластика). Самый толстый Санта-Клаус во всей Лапландии. Драгоценный ангел, которого моей маме подарила ее мама, а ей – ее мама. Драгоценный ангел сделан из стекла (вообще-то, это девушка-ангел) – ее, если верить легенде, подарил моей пра-прабабушке какой-то одноглазый венгерский принц, на балу в Вене, прямо перед началом Первой Мировой.
Раздави ее, сказал мой Нерожденный Брат Близнец. Она захрустит под твоей ногой, как кукурузные хлопья.
Ни за что, ответил я ему.
Зазвонил телефон.
***
– Алло.
Шипение и хрипы на линии.
– Джейс? Это Джулия. Давненько мы не говорили.
– Ты звучишь так, словно стоишь в центре снежной бури.
– Перезвони мне. У меня кончается мелочь.
Я набрал номер. Теперь связь была гораздо лучше.
– Спасибо. Снежной бури у нас пока нет, но тут просто ужас как холодно. Мама дома?
– Нет, она все еще в галерее.
– Ох…
На заднеме плане играли «Joy Division».
– Что случилось?
– Ничего особенного.
– «Ничего особенного» - это всегда что-то особенное. Что случилось, Джулия?
– Да-а… ничего. Когда я вернулась сегодня утром, у меня было сообщение от мамы, вот и все. Она звонила мне вчера вечером?
– Могла позвонить. А что за сообщение было?
– «Позвони домой. Немедленно». Но наш «добродушный» и «супер-полезный» консьерж не удосужился записать время звонка. Я звонила в галерею во время ланча, но Агнесс сказала, что мама поехала к адвокату. Потом я звонила еще раз, но она так и не вернулась. Поэтому я решила позвонить тебе. Но я не думаю, что там есть какой-то повод для беспокойства.
– «К адвокату»?
– Да, это она насчет работы. Папа дома?
– Он на собеседовании в Оксфорде.
– Да. Конечно. Это хорошо. Он… ну, он в порядке? Как у него настроение?
– Эмм… нормально. Он больше не запирается в своем кабинете. В прошлые выходные он развел костер из документов «Гренландии» на заднем дворе. Мы с Дином помогали. Поливали все бензином! Это было как в том фильме, «Ад в поднебесье». А потом на этой неделе юрист Крэйга Солта сказал папе, что к нам приедут люди из службы доставки, чтобы забрать компьютер, и если папа будет мешать ему, «Гренландия» подаст на него в суд.
– И что сделал папа?
– Когда грузовик подъехал, он выбросил компьютер из окна моей спальни.
– Но это первый этаж.
– Я знаю. Ты бы слышала, как звонко разбился монитор. Папа сказал грузчику: «мои комплименты Крэйгу Солту».
– О Господи! Бунт маленького человека, не иначе!
– А еще он решил сделать ремонт. Твоя комната первая попала под раздачу.
– Да, мама уже сказала мне.
– Ты не против?
– Ну, я, конечно, не надеялась, что они оставят ее нетронутой, как какую-нибудь Святыню Имени Джулии или типа того. Хотя, честно говоря, как-то слишком быстро они стали избавляться от моих вещей. «Все, Джул, тебе уже восемнадцать, ты взрослая, выметайся из дома. И не возвращайся, пока тебе не исполнится тридцать…» Ох… не обращай внимания, Джейс, у меня просто плохое настроение.
– Ты ведь приедешь на Рождество?
– Послезавтра. Стэйн подвезет меня. У его семьи поместье в мрачном Дросете.
– Стэн?
– Нет, Стэйн. Он норвежец, у него докторская степень по языку дельфинов. Разве я не упоминала о нем в последнем письме?
Джулия всегда точно знает, о чем «упоминает» в своих письмах.
– Ух ты, он разговаривает с тобой на языке дельфинов?
– Он создает программу, которая скоро сможет синтезировать язык дельфинов.
– А что случилось с Эваном?
– Эван – душка, но он в Дархэме, а я – здесь, и… ну, тьфу-тьфу-тьфу, я постучала по голове. На самом деле это даже к лучшему.
– Ох. – Но у Эвана был серебристый «Лэндкрузер». – Мне нравился Эван.
– Расслабься. У Стэйна «Порше».
– О Господи! А какой? Джи-ти?
– Я не знаю! Черный. А что нам подарят на Рождество?
– Пачку «М&М’s». – Старая семейная шутка. – Честно говоря, я еще не смотрел.
– Ну коне-е-ечно! Брось, я-то знаю, что ты всегда устраиваешь охоту за подарками.
– Нет, правда, я еще не искал их. Скорее всего, это будут пластинки или книги. Я даже ничего не просил. Ну, потому что… папина работа и все такое. Да они и не спрашивали. И вообще, это всегда было твое любимое занятие. Ты еще в ноябре начинала слушать пластинки с Рождественскими песнями, а меня заставляла стоять на стреме, на случай если родители вернуться раньше времени.
– Ага. А однажды ты не захотел быть караульным, помнишь? Они поймали нас с Кейт. Я была одета в мамино свадебное платье, и мы танцевали под песню «Knowing me, knowing you». Кстати о танцах: что там с нашей Большой Дискотекой? Она уже прошла?
– Еще нет. Начнется где-то через час.
– Идешь с кем-нибудь?
– Нет. Дин Моран идет. И еще несколько пацанов из моего класса.
– Ох! Я ведь рассказывала тебе о своей личной жизни…
Обсуждать девчонок с Джулией – это для меня в новинку.
– Это потому, что у тебя есть личная жизнь. Мне нравилась одна девчонка, но она… (она помогает своему парню ходить с протезом)… я ей не нравлюсь.