ЖАНОЭКЛОГА(фрагменты)© Перевод Л. Цывьян
Я сам спугнул (струитесь, слезы!)
Ту, что вселенной краше всей,
Ту, что для глаз прекрасней розы,
А сердцу злых шипов страшней.
И лишь прелестный башмачок
(Я на него гляжу смятенно)
Остался, словно мне в залог.
Ах, столь неравного обмена
Я и представить бы не смог!
В двадцатый раз встречаю лето,
Пасу овечек и ягнят,
Но столь мучительных, как эта,
Еще не ведал я утрат.
Рассудок горем отуманен:
Случилась страшная беда.
Которой так я в сердце ранен
Неизлечимо, навсегда,
Что чужд я стал себе и странен.
Теперь я понял непреложно,
Чуть это горе испытал,
Как были малы и ничтожны
Все горести, что прежде знал.
Я за грехи несу ответ,
В себя гляжу и понимаю:
Ужаснее несчастья нет;
Своих тревог не постигаю,
Хоть из-за них постыл мне свет.
Я сам себе противоречу,
У мыслей с чувствами раздор,
Своим желаниям перечу,
Иду себе наперекор,
Живу в жестоком помраченье,
Не разумею сам себя.
Но где найду я исцеленье?
Опасность вижу, но, губя
Себя, я не ищу спасенья.
Чьей волею, чьим настояньем
Пришел я в этот край чужой,
Где жив туманным упованьем
И к самому себе враждой?
В моей душе царит разлад,
Стою, собою пораженный.
Как мог я знать, что отомстят
Мои глаза мне за влюбленный
И столь неосторожный взгляд?
Нет, я страдаю не безвинно,
И боль тем горше и острей.
Что я источник и причина
Немыслимой тоски своей.
Ах, если бы я не поднялся
Внезапно, нимфу напугав,
Ах, если б недвижим остался,
То до сих пор, сокрыт средь трав,
Виденьем дивным наслаждался.
А я-то мнил: конец напастям,
Нашел я новые края
И здесь спознаюсь с новым счастьем…
Как страшно заблуждался я!
Казалось мне: сюда приду,
Пасти спокойно буду стадо
И радость наконец найду.
Увы, обрел я не отраду,
А неизбывную беду!
Но та, что бед моих причина,
Моих смягчить не хочет бед!
И взор терзает мне картина,
Мучительней которой нет:
Бежит волна, с волною споря,
И воды плавные реки
Текут величественно в море —
Свидетели моей тоски,
Незаживающего горя.
ПЕСНЯ© Перевод Л. Цывьян
Живу я, как во тьме кромешной.
Куда с бедой своей пойду?
Отчаявшийся, безутешный,
Я только новых бедствий жду.
Где я смогу сыскать забвенье?
Когда овец пригнал сюда,
То мнил: спасительную сень я
Себе нашел здесь навсегда,
Но не узнать мне утешенья
В чужом неласковом краю.
Теперь страшусь я искушенья
Своей рукой в одно мгновенье
Прервать жизнь горькую свою.
Я потерял в ночи цевницу,
Но как пред Селией моей
Смогу я в этом повиниться,
Коль я навек в разлуке с ней?
И вот везде брожу, унылый,
Везде ищу подарок милой,
Стенаю: «Где свирель моя?»
Ай, ройте мне скорей могилу,
На свете жить не в силах я!
И пусть поставят на могилу
Надгробье с надписью такой:
«Теперь спокоен он душой».
Когда ж разлуки минут сроки
И нам придет свиданья день,
Про то, как я страдал жестоко,
Моя поведает ей тень.
И если, вняв повествованью
Про безысходное страданье,
Слезинку обронит она,
Моя душа иль тень той данью
Будет утешена сполна.
Но коль не встречу состраданья,
То что ж, — я знал страшней удел,
При жизни горше боль терпел.
Ведь для того, кто брошен милой.
Померк навеки свет дневной,
Став беспросветной тьмой ночной.
ВИЛАНСЕТЕ© Перевод Л. Цывьян
Не знаю, что со мной случилось,
Но, разделенный сам с собой,
Охвачен я к себе враждой.
Собою полон, в обольщенье
Я прожил долгие года,
Но ныне грозная беда
Сулит мне лютые мученья.
Сколь стоит дорого прозренье:
Я дорогой плачу ценой
За то, что долго был слепой!
Себя уже не понимая,
В тревоге тягостной живу,
Великим злом ее зову,
Вершину зол в ней прозревая.
И чувствую, что скорбь иная
И страх иной владеют мной,
Став ношею моей земной.
РОМАНС ОБ АВАЛОРЕ[20]© Перевод С. Гончаренко
Поводья выпустив, едет,
В свое погрузившись горе,
По берегу он, вдоль речки,
Чьи воды впадают в море.
Он едет медленным шагом,
Вернуться назад не чая.
Уносит река всю радость,
Оставив одни печали.
Когда раздирает сердце
Пронзительная утрата,
Одно лишь спасенье: ехать
С восхода и до заката.
Но вот закатилось солнце
И сумрак навис, густея,—
А рыцарь еще печальней,
А рыцарь еще грустнее.
Он видит: челны рыбачьи
Отчалили, уплывая,
И слышно, как плещут весла,
И песня слышна такая:
«Речная черна пучина!
Кто справиться с нею сможет?»
«Лишь тот, кто любить умеет,
Лишь тот, для кого дороже
Любви ничего нет в мире…
Лишь тот, кто сумеет волей
Своей одержать победу
Над пагубой и недолей!»
Хорошая песня… Только
Хорошее — скоротечно,
И голос певца растаял,
Быть может, увы, навечно.
И вновь Авалор вздыхает,
Объятый сердечной грустью.
А волны реки струятся,
Спеша от истоков к устью.
Он думает о началах,
Гадает он о причинах
Печалей, которых больше,
Чем в дюне любой — песчинок.
Он едет медленным шагом
Вдоль речки, бегущей в море,
И очи его — как будто
Два горьких и долгих горя.
И вот он верхом въезжает
В ночные речные струи.
И черные волны шепчут,
Над сердцем его колдуя:
«Казалось бы, скорбь тщедушна,
А рыцаря одолела.
Кто душу печали продал,
Подарит пучине тело».
Но вдруг Авалор увидел
У берега челн рыбачий,
Хозяином в этот вечер
Покинутый, не иначе.
И вот выбирает якорь,
За весла садится рыцарь,
И лодка во мрак ныряет,
Чтоб в полночи раствориться.
Никто ничего не знает
С той ночи об Авалоре.
Был слух, что нашел погибель
Он в черной пучине моря.
Но можно ли верить слухам?
Смешно и подумать даже!
Все знают одни лишь волны.
Все знают — да нам не скажут.
Франсиско Са де Миранда© Перевод А. Косс
ПРИНЦУ ДОНУ ЖОАНУ[21] ПРИ ВТОРИЧНОЙ ПОСЫЛКЕ ЕМУ НЕКОТОРЫХ БУМАГ
Средь стольких доблестей, вам данных богом,
Одна есть: пусть не высшая, она
Всегда была властителям нужна,
И состоит она в уменье строгом
Открыть искусству путь к своим чертогам
И тем на будущие времена
Остаться в памяти людской сполна
И уподобиться богам во многом.
Досель поется песнь былых времен,
Меж тем как пали медные кумиры.
Что ждать иного от немых вещей?
«Шлю поздно я стихи — и жду суда…»
Шлю поздно я стихи — и жду суда:
Корят меня, что порчу, правя рьяно,
Но, Государь, страшусь самообмана:
К своим строкам пристрастны мы всегда.
Любому дорог плод его труда.
И вот отделываю неустанно.
Гляжу-то в оба, да в глазах туманно,
Иной же крив, а зренье — хоть куда.
Сражаюсь я со словом, полон пыла,—
В том взять пример с Горация посмел[23],
В ином тягаться с ним мне не под силу.
Из множества боев кто выйдет цел?
Одним одно, другим другое мило:
Разноголосье мнений — наш удел.
«Та вера, истова, чиста кристально…»
Та вера, истова, чиста кристально,
Та воля, что себя не опороча,
Познала испытанья всех жесточе
В огне, меж молотом и наковальней;
Та преданность, с которой беспечально
Сносить все беды мне хватало мочи,
Грудь полнившая жаром, влагой — очи,
— Вина моя поднесь и изначально —
Что принесли они мне? Лишь прозванье;
И мне клеймом на лоб словцо пустое
Легло — и жизнь клеймом мне омрачило.
Во власть молвы я отдан суетою.
Коль нет душе погибшей состраданья,
Мне лишь прощенье душу б излечило!
«В жестоких муках, в боли неустанной…»
В жестоких муках, в боли неустанной,
Ни в чем не находящей облегченья,
Смерть призывать — а смерть все длит мученья,
Смеется свысока над старой раной.
И убеждаться, мучась: разум, данный
От неба нам, во власти помраченья
И нет для сердца воли, нет леченья —
Как тут не счесть, что все — лишь ветр обманный.
Я знаю очи, что всему виною,
И взглядом я ищу их взгляд ответный,
Чтоб оправдать себя их чистым светом.
О сны мои, возвышенны и тщетны!
Кто вас не видит, смейся надо мною,
Но я один вас вижу в мире этом.
«Надежду, что напрасно муки множит…»
Надежду, что напрасно муки множит,
Отбросил я — зачем пустые сны
Вернулись вновь? Зачем, превращены
В ничто, до дна испиты, ум тревожат?
Ужель слепой мальчишка[24] превозможет
Все доводы, что здравы и ясны?
Иль он моей не видит седины?
О жизни срок, растрачен ты, не прожит!
Душа, обман познавшая стократ,
Ужели не опомнится? Ужели
В расчет не примет зноя, мук, утрат?
Так странники, что в бурях уцелели,
Клянут моря — и с берега кричат:
— Эй, корабельщики! Доставьте к цели!
«Не греет Солнце, птицам невозможно…»
Не греет Солнце, птицам невозможно
Распеться над холодными полями,
И пробужден я шумными дождями,
Нет, не от сна — от дум, что так тревожны.
О мир вещей, изменчивый и ложный,
Кто вверится тебе, пленившись снами?
Уходит время, дни идут за днями,
Как корабли под ветром, ненадежны.
Я помню: все цвело здесь, пели птицы;
И помню: шли дожди, смолкало пенье;
Мой цвет волос успел перемениться.
Сейчас все немо здесь, все скрыто тенью,
Но знаю я: природа обновится,
Моим же переменам нет целенья.
«Сей дух, и чистый, и нелицемерный…»[25]
Сей дух, и чистый, и нелицемерный,
По праву удостоясь славной доли.
Ушел охотно из земной юдоли,
Всем виденным здесь удручен безмерно.
Сей дух, освободясь от дольной скверны,
От жизни бренной, бурь ее и боли,
Избавлен небом от земной неволи.
Здесь — нам в наследье — путь разметил верный.
Пришел ты к нам — и вот наш век железный
Стал золотым, познал преображенье,
Покуда ты повелевал умами.
И клад твой навсегда остался с нами.
О, суета! Что с кладом тем в сравненье
Златой песок, дар Тежо бесполезный?
НА ДВУСТИШИЕ ИЗ СТАРОГО ВИЛАНСЕТЕ
О свет моих глаз,
увижу ли вас?
Все прахом распалось,
Горьки испытанья,
К чему же осталось
Со мной упованье,
А воспоминанье
Живет посейчас
И по́лно прикрас?
К чему в помраченье
Мечтать о награде,
Коль тщетно влеченье?
Томлюсь — чего ради? —
С собою в разладе
И в рассветный час,
И в закатный час!
Тоска, подозренья,
— Верны иль обманны —
Уйдете ль, как тени,
Коль тенью я стану?
Дышать перестану,
Прервется мой глас,
Но звать буду — вас.
НА ПЯТИСТИШИЕ ИЗ УЛИЧНОЙ ПЕСЕНКИ, КОТОРУЮ ПОЮТ, ЧЕРЕДУЯСЬ, ДВА ЖЕНСКИХ ГОЛОСА
Я в горы уйду,
Там тишь, благодать.
А кто меня любит,
Кто любит меня,
Сумеет сыскать.
Праздники в предгорье,
Радостны селенья;
Мне уделом — горе,
Вам — увеселенья.
Где уединенье,
Лес, морская гладь,
Там мне горевать.
Тень, прохлада, воды
Манят, коли жарко,—
Под вечер, товарка,
Манят хороводы.
Вспомни, мчатся годы,
Их не удержать,
Не вернутся вспять.
По себе не надо
О других судить:
Сердцу угодить —
Лучшая награда;
Мне была отрада —
Коль ее познать,
Нечего желать.
Верностью хвалиться
По́лно, право слово:
Любо то, что ново,
Будем веселиться,
Сон пустой не длится —
Облаку под стать,
Улетит опять.
В сей тенистой чаще
Я найду приют,
Буду ждать я тут
Для верности вящей.
Если ж преходяща
Эта благодать,
Буду смерти ждать.
ПЕСНЯ, СОЧИНЕННАЯ В БОЛЬШИХ ПОЛЯХ, ЧТО ЛЕЖАТ ОКРЕСТ РИМА[26]
Что увидеть мне дано
В этой шири бесконечной,
Если мне в тоске сердечной
Видеть вас запрещено?
Эти римские поля
Для меня полны печали,
И спасет меня едва ли
Сердцу чуждая земля,
Небеса ее и дали.
Боль тяжка, боль бесконечна,
И постичь лишь мне дано:
Даль осилить суждено
Вашей власти бессердечной!
ПЕСНЯ
У себя я не в чести,
И наказан я судьбою:
Не ужиться мне с собою,
От себя мне не уйти.
Я бежал людей, скорбя;
Скорбь росла — и вот в тревоге
Рад бежать я от себя,
Да не сыщется дороги.
Чем лечить мне боль свою,
Маясь в муке бестолковой,
Если недруга такого
я в самом себе таю?
ДЕСЯТИСТИШИЕ
Все, что я обрел средь мук,
Причиненных давней раной,
Унеслось по ветру вдруг:
Видно, занемог я рано,
Поздно распознал недуг.
И, не обольщаясь боле,
Худших бед отныне жду.
До какой я дожил доли!
Я печаль в печаль введу,
Так что больно станет боли!
ВИЛАНСЕТЕ
Мой бедный замок воздушный,
Что радость мою сгубил,
О, как ты непрочен был!
Шепнула судьба бесстрастно,
Когда его я воздвиг:
— Как выдержишь ты, злосчастный,
Коль замок твой рухнет вмиг?
О, я, глупец слабодушный!
Где жалкий мой разум был,
Что мне он не пособил?
Едва надежда ушла,
Исчез и замок летучий:
То не был горестный случай —
То гибель моя была.
О замок, ветру послушный!
Как много ты мне сулил,
Как много ты мне сгубил!
ПОСЛАНИЕ К АНТОНИО ПЕРЕЙРЕ, СЕНЬОРУ БАСТО, ПО СЛУЧАЮ ЕГО ОТЪЕЗДА В СТОЛИЦУ ВМЕСТЕ СО ВСЕМ ЕГО ДОМОМ
Как заметил я, что в Басто
В ход пошли пардау[27] всюду,
Глядь: луга в ограде частой,
На дорогах же, — хоть грязь-то! —
А полно возов и люду.
Посмотрел я на строенье
Древнее под славной сенью
Башни и промолвил так:
«Да пошлет нам бог спасенье,
Нам грозит опасный враг».
Что Кастилии страшиться —
Не придет оттоль война.
Нет, меня страшит столица:
Ведь от запаха корицы
Обезлюдеет страна[28].
Вдруг и здесь, нам в наказанье,
Приживется ложь любая
(Не сбылось бы предсказанье!)
Про Нарсингу[29], про Камбайю[30]
Да про золотые зданья!
Погляди, о Вириат[31],
Разве с предками мы схожи?
Тут кадят, а там кропят,
Свечи, и столы, и ложа
Источают аромат.
Кто сейчас хвалить бы стал
То пастушье одеянье,
В коем — славное деянье! —
Против римлян ты восстал!
Не в чести сие преданье.
Яд проник в наш край, увы!
Он незрим, нам на беду,
И целебной нет травы:
Эти спят, а те мертвы,
Кто-то грезит на ходу.
Бедность — вот что нас влекло
К цели — ветрам, и пучине,
И природе всей назло;
Я страшусь богатства ныне:
В плен бы нас не завело!
Здесь, в лесах, горах, долинах,
Вам и жизнь — не в жизнь; в деревне
Вы кривитесь в кислых минах.
Что ж, скажу о терпких винах
То, что древле молвил древний:
Кинеас[32], вкусив вина
И узрев лозу — с ветвей
Вяза свесилась она,—
Молвил: «Висельник-злодей
Казни заслужил сполна».
Вы в ответ: «Но как избыть
Деревенской жизни скуку?
Певчих птиц в силки ловить?
Зверя гончими травить,
Хоть ушам оно в докуку?
Не собрать в согласный хор
Поселян в одежке рваной,
Поселян, что в ссорах рьяны
И — что хуже всяких ссор —
Неумны, непостоянны!»
Это ваше мненье. Что ж,
Мненье у меня такое:
Мир наш с полем брани схож,
Вряд ли место в нем найдешь,
Где возможно жить в покое.
Здесь вас слушают и чтут,
В Лиссабоне так не будет:
Коли что случалось тут,
Сами вы вершили суд —
А ведь там другие судят.
Но в столице яства — чудо:
Редкие, из дальних стран.
С риском их везли оттуда
Чрез бурливый океан,
И загадка, что ни блюдо!
Объедалам — объеденье,
А заглянешь в лавки — страшно:
Расточенье, разоренье!
Жизнь вам сгубят эти брашна,
А тем более — именье!
Если внове мало-мальски
Цвет приправы, аромат,
За ценой не постоят.
Чудеса по-португальски:
Взглянешь — яство, вкусишь — яд!
Ужины — невесть кому!
Зря уходят горы снеди.
После пира не пойму:
Разорваться ль самому
Или разорвать соседей?
Пресыщайся поневоле!
Вот и маешься потом
От оскомины и боли.
Раньше звали радость в дом,
Нынче зависть — царь в застолье.
Просидите до утра
Вы на трапезе столичной
За едою необычной,
Внемля новостям двора,
Болтовне разноязычной.
Раньше родичи, соседи
В дружбе, в простоте, без злобы
За столом сбирались, чтобы
Душу услаждать в беседе,
А не набивать утробы.
Ведь «convictus» изначала
Жизнь совместную и пир
По-латыни означало:
Пища гостя насыщала,
Жизнь даря ему и мир.
Та царица, столь надменна,
Что решилась растворить
Жемчуг в уксусе[33] бесценный,
Чтоб на празднестве царить
Своевольно, дерзновенно,
При угрозе римской мести
Вздумала на пир собрать
Всех друзей старинных рать,
Но не с тем, чтоб жить всем вместе, —
С тем, чтоб вместе умирать.
Помню я и посейчас
Воду — снега холоднее! —
Из ключа в Барроке: с нею
Летом за столом у вас
Было все стократ вкуснее.
Были там просты порядки,
Остро, но приветно слово.
Не водилось покупного:
Ваши были куропатки,
Ваш — запас питья хмельного.
Были фрукты — искони
Их в краю сбирают этом
Осенью, весною, летом;
Не обманут вкус они
Ни названием, ни цветом.
Праздник, лишь в раю возможный!
Полный смеха изначально,
Искренний и бестревожный,
Мудростью не скован ложной,
Не замаран шуткой сальной!
Усладившись угощеньем,
— Все здорово, вкусно, просто! —
Душу услаждали чтеньем:
Вслух читали Ариосто
И с восторгом, и с почтеньем.
Иль «Беседы» Бембо[34] брали:
Редкий ум пленит всегда.
Саннадзаро пасторали[35]
Мы для чтенья избирали
Все последние года.
— Слава их вовек нетленна —
Чтили и читали рьяно;
Шел я к нашим постепенно —
Их перечислять не стану.
Коль осталось бы доселе
Это все у вас в чести,
Было бы нам по пути;
Но часы те пролетели,
И попробуй — вороти!
Что взамен вам даст столица?
Пасквили — им счету нет,—
В коих всячески хулится
Книг священных чистый свет?
Как же тут не распалиться!
То, что и сказать-то можно,
На колени пав в смиренье,
Со слезами, в сокрушенье,—
Исказят, толкуя ложно
Низкой страсти в угожденье.
Потеряли люди стыд,
Потеряли совесть ныне —
Верно, ими позабыт
Тот завет, что нам велит:
«Не давайте псам святыни!»[38]
О любители мечтать,
Сделок хуже вашей нет:
Много за ничто отдать.
Перед свиньями не след
Перлы редкие метать.
Вдруг на вас к игре накатит
Страсть? Игру бранил всегда я:
Суток на нее не хватит;
Жалок тот, кто время тратит,
Из-за карт, костей страдая.
Люди всякого покроя,
От бродяги до вельможи,
Заняты одним — игрою:
Богохулы, что порою
С братией бесовской схожи!
Нет губительнее зла,
И не зря король, что нами
Правил, за сии дела
Повелел спалить дотла
Дом игорный с игроками[39].
Тот, кто старым друг заветам,
А к новейшим полн презренья,
Чуток к пагубным приметам:
Мучится на свете этом,
Чтоб на том принять мученья.
К прочим играм перейдем,
В сей огонь всяк прыгнуть рад —
Саламандры все подряд;
Есть контракты, есть наем,
Кто не Ирод, тот — Пилат.
Барабана грохот ярый
На войну сзывает люд,
Молодой идет и старый,
Ждут их муки, казни, кары,
Чуть от брега отплывут.
Сколь достойней — знать бы им! —
Селянина жизнь простая:
По́том праведным своим
Жив он, пищу добывая
И себе, и остальным.
Ведь кормилица и мать
— Вечная в ней скрыта сила —
Так щедра на благодать,
Что готова нам отдать
Более, чем получила!
Наши предки — нам на диво —
Были славны простотою,
Были цельны и правдивы,
Грубы грубостью святою,
Как стада их, незлобивы.
Ими правила природа,
А не уложений ложь;
Ныне же полно святош —
Молятся весь день с восхода,
А зачем — не разберешь.
Век златой не знал невзгод,
Но пришел за ним, обильным,
Век серебряный — и вот
Век железный настает:
Меч владыкой стал всесильным!
Мир потемками объят!
Нет, зажмите рот мне, други!
Лучше уж вернусь назад:
Хоть водились встарь недуги,
Воздух чище был стократ.
Мудро древние судили
Обо всем, и посему
Богу здравья возводили
Храм за городом; ему
Там и жертвы приносили.
Вот и Вирбий, что воскрес
Божества сего заботой[40],
Города обходит что-то:
Любит он зеленый лес,
Вечно занят он охотой.
Если ж прибредет медведь,
Если лев во всем величье
Явится, готов взреветь,
Псов придержит Вирбий: ведь
Им с такой не сладить дичью.
Коль о сущности опасной
Видимость сама вещает,
Мы на страже; нас прельщает
Кротость: девы лик прекрасной
Змий с картин к нам обращает.
Коль кого-нибудь хвалили
Древние, не нрав надменный,
Не богатство возносили:
«Трудолюбец» говорили
Или «человек отменный».
Да и наши подражали
Древним — ведь в былые дни
Те слова не унижали:
Саншо[41] и Диниса звали
Трудолюбцами они.
Вспомним: коль нуждался Рим
На войне или в собранье
В Цинциннате[42] иль в Серране[43],
То в поместие за ним
Посылали горожане.
Не один знатнейший дом
Горд фамильным был прозваньем,
Связанным своим звучаньем
С земледельческим трудом,
Не с богатством иль стяжаньем.
Вот во Франции доныне
Сей уклад старинный чтут:
Поселян там кормит труд,
И они не на чужбине,
А в родном селе живут.
Чуть петух пропел — кузнец
Угли в кузне раздувает,
Нить в иглу портной вдевает
И ворчит, коль сын-юнец
Трет глаза или зевает.
Не сидят дворяне праздно
По домам: те волка травят
(Чем стада от бед избавят),
Те в безлюдной и опасной
Местности дозоры ставят:
Коль захочет кто-нибудь,
Чтоб на ярмарку поспеть,
Затемно пуститься в путь,
По дороге может петь,
Может и верхом соснуть.
Век, не ведавший забот!
Темным вечером погожим
Всяк, где хочет, там уснет:
Мать-земля служила ложем,
Пологом — небесный свод.
Воду черпали рукою,
Чтобы жажду утолить
Или грудь себе омыть:
Здоровей питье такое,
Чем из чаш чеканных пить!
Шел Иаков[44] в путь далекий,
Гневом братним устрашен;
Посохом пастушьим он
Брод отыскивал в потоке,
К жизни в поле приучен.
Скрылось солнце в многоводном
Море, смыл с чела он пыль,
Пищу взял в мешке походном,
Спал на камне он холодном,
Место же нарек: Вефиль.
Чуть Природа нам открыла
Очи, как немедля нас
Всем, что нужно, одарила,
Все дала нам в тот же час,
Лишнего же не творила.
Нас мудрей щегол простой:
В сытости живя и холе,
Он из клетки золотой
Рвется прочь — к Природе, к воле,
В поле или в лес густой.
Если нас недуг долит,
Отравляя дни и годы,
Тяжкие страданья длит,—
Что надежней исцелит,
Чем всесилие Природы?
Как бы вас еще пронять?
От речей успел устать я!
Где тут смысл? С какой вам стати,
Вечную покинув мать,
К мачехе спешить в объятья?
Пусть про долг напомнят вам
Славные кресты на плитах
Ваших предков именитых:
Можно ль их оставить там
Без призора, мхом покрытых!
Вам ли жить с такой виной,
С бременем сего примера,
Коль у вас и честь, и вера
Есть, и коли вам родной —
Нуно Алварес Перейра!
Это имя неспроста
Род Форжазов носит с честью:
Ведь была фамилья та
Не у мавров им взята —
От старинного поместья.
И оттоле родом был
Тот архиепископ Браги[45],
Что кастильский штурм отбил:
Рясу подоткнув, при шпаге,
Воинский явил он пыл.
Тем, кто о стране болеет,
Должно по стране селиться,
А не жить себе в столице:
Коль корабль отяжелеет,
Может носом завалиться.
Вы-то для двора созрели:
Так вам хочется всего!
Слышал я не раз доселе:
Не отговорить того,
Кто упрямо рвется к цели.
Вот придворной жизни суть:
Можно там беседой сложной
И изысканной блеснуть,
А от проповеди можно
Преизящно улизнуть.
Впрочем, в мыслях у придворных
Не турниры, не амуры:
Множество дорожек торных
К морю их ведет, проворных,—
Там о чем-то шепчут хмуро.
Там узрите вы суда,
Что бегут под парусами,
Словно их несет вода
Иль они несутся сами,
Хоть движенье — плод труда.
Лазят по снастям легко
Моряки, народец странный,
Что ловки, как обезьяны,
Ценят жизнь невысоко,
Дальние видали страны.
Вижу: все слова — не впрок.
Что ж, не в тягость мне труды,
Лишь бы сердцу дать урок!
Но скажите: кто бы мог
Молча ожидать беды?
Там ведь и на самом деле
Ждут вас беды и невзгоды,
Здесь для вас поют свирели,
Здесь для вас снуют форели,
Ваши земли здесь и воды!