© Перевод Е. Витковский
СОБОРЫ
Люблю смотреть на вас, старинные соборы,
Вы в небо взвихрены, как стая голубят,
Аркады пламени, взметенные в просторы,
Соборы гордые, глядящие в закат.
Вы, ангелы идей, ласкающие взгляд,
Мысль, камнем ставшая, бессветные затворы,
Где в углублениях, скрестивши руки, спят
Святые, герцоги, принцессы, командоры.
Но понапрасну вы стремитесь в небеса,
Сосуды ладана, спасений паруса,
В рассвет одетые, как в радужную тогу,—
Я знаю: иноки, святые, короли,
Напрасно вы года в молитвах провели,
Затем что плакали — придуманному богу!
ОКНО
Когда в полночных улицах — покой,
Когда они от суеты устали —
К окну иду, заглядываю в дали,
Ищу луну с тревогой и тоской.
Нагою белой тенью колдовской
Она скользит почти по вертикали —
Как розан, поднимаемый в бокале,
И как греха пленительный левкой.
Чарующая ночь проходит мимо,
Меня же вдаль и ввысь неумолимо
Мистические манят купола…
Я хохочу, а ты плывешь все выше,
Всходя над гребнем черепичной крыши: —
Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!
СТАРИННЫЕ ЗАМКИ
О замки древние, стоящие на скалах,
Громады дряхлых стен и башен изветшалых,
Вы, гипнотически пленяющие взгляд
Фамильной славою портретных анфилад,—
О чем вы грезите, вздымаясь из туманов,
Оплоты рыцарства, подобья великанов?
О, населяет вас одна немая грусть!..
Но древняя душа еще помедлит пусть,
Напоминает пусть волненья бранных хроник!
По стенам плющ ползет, вдоль рвов искрится донник,—
Но разрушенье — всем грозит, в конце концов,
Пусть хоть цветы растут в расселинах зубцов.
В плюще невидима замшелая бойница.
Удушливая цвель в сырых углах гнездится,
Навек уснуло все в миру отшедших лет,—
Однако в садике, где роз давно уж нет,
— Где дали место ей рассеянные предки —
Венера мрамором глядит сквозь плющ, сквозь ветки.
Везде забвение, печаль и тишина,
Здесь все застелено великой тенью сна
О жизни рыцарей прекрасной прежней эры,—
И ветер шевелит незримые портьеры,
И кажется — на них под отсветом луны
Былых кровавых драм следы еще видны.
Поэту внятно всё: любой чуть слышный шорох,
Любой намек на жизнь в просторных коридорах,—
И в окнах стрельчатых — извечная игра! —
Следить созвездия отрадно до утра…
Он полон завистью — о нет, отнюдь не страхом —
К тому, что отжило, что ныне стало прахом!
В ТАВЕРНЕ
Сердце ранит корочка
льда.
Стоят холода.
Знаю, скоро зима.
Одни храпят, склонясь на край стола,
Облапив опрокинутые кубки,
Другие — рассуждают про дела.
Еще какой-то, хворый, длинный, хрупкий,
Амурную бормочет ерунду,
Пуская дым из почерневшей трубки.
Бредет по стенке пьяный, на ходу
Шатаясь, разобиженный, с досадой,
Плешивый тип клянет свою нужду,
Что, мол, отцу о смерти думать надо,
Бубнит: мол, жизнь не стоит ни гроша,
И просит дать совет насчет подряда.
Темна таверны ветхая душа,
Продымлена. И полуночный ветер
Свистит снаружи, по стеклу шурша,—
Способен вызвать жалость и насмешку
Любой из тех, кто здесь печально пьет,
Кому осталось меж мирских забот
Глотать вино и слезы вперемешку.
ПЫТКА ХИМЕРАМИ
Красноречивые строенья…
Заснувши в час безветренный, вечерний,
Иль, может быть, в ночной, дождливый час —
Мы видим, как, в венках из роз и терний,
Встает былое призраками в нас!
В комедии мирской изнемогая,
Самим себе смирение внуша,
Мы ждем — и в нас встает совсем другая,
Бессмертная, но страстная душа!
Ненужные средь бела дня картины:
Монастыря щербатый силуэт,
Восход луны, забвенные руины —
Для тонких душ — как радужный рассвет.
О, кто не знал такого беспокойства,
Кому не грезилась в пучинах сна
Элегия мистического свойства —
Над кладбищем плывущая луна!
О, колыбель сентиментальной жажды,
О, этот Юг, где грезят наяву
Химерами, — как не познать однажды
Жестоких меланхолий синеву?
О, сколько раз, мечтаньем вечным хворый,
Почти в конце пленительного дня
Я размышлял о ней, о той, которой
Дано, быть может, излечить меня!
Чем глубже ночь, тем очертанья резче:
Туман… Все гуще, ниже, голубей…
Мох на стене… Бессмысленные вещи,
Причины фантастических скорбей!
О, кто бы от такой тоски не высох,
Кто не узнал бы горький вкус беды,
Следя закатный луч на кипарисах,
И лунный диск на скатерти воды?
О грезы, о шатер ветвей зеленых —
Рабовладельцы, пусть на свой манер!
О, прочь, скорее прочь от рощ лимонных,
Прочь от тропы, ведущей в край химер!
ГРЕЗИТЕЛЬ, ИЛИ ЖЕ ЗВУК И ЦВЕТ
Эсе де Кейрошу
Я слушал музыку земных растений.
Я — грезитель, мудрец, каменьями побитый,
Я коротаю дни средь мысленных химер,
Покуда Океан ярит свой гнев несытый
И бог с палитрою выходит на пленэр.
Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый,
Брожу, как человек давно минувших эр.
О, дух иронии! Ты мне один — защитой
От возлетания в предел нездешних сфер.
Кинжал теории, мышления тяжкий пресс.
Не в силах все-таки явить противовес
Способности и петь, и грезить на свободе…
Былой любви служить по-прежнему готов,
Повсюду я ищу звучание цветов
И позабыл число отысканных мелодий.
Я видел образы и формы,
Я видел разум бытия.
Я знаю, в мире все — одна игра ума:
Светило нас убьет, коль в нас лучи направит,
Лазурью властвует, я ведаю, чума,
А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит.
Увы, Материя — моей души тюрьма.
Покуда лилия Луну собою славит
И аромат струит, — уже рождает тьма
Цветок, что плоть мою безжалостно отравит.
О, все известно мне! Но в дебрях бытия
Так побродить люблю без всякой цели я,
Растений музыку в душе своей лелея,—
Мне в розах виден лик едва ли не Христа,
Мне звонкие цветы — суть чистые цвета.
И бога для меня в себе хранит лилея.
ДОЖДЛИВЫЕ НОЧИ
Вот — осень, все угасло, все поблекло.
Откуда мне узнать, о милый мой,
Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,
Закрытые сырой, тяжелой тьмой?
Я точно знаю: сладостно безмерно
Мечтать вдвоем дождливою порой:
Пусть греза и нелепа, и химерна,
Но ей пределом — кипарисный строй.
Мы воскрешаем блеск минувших лилий
И вызываем к жизни без конца
Печальные часы былых бессилий,
Навеки погребенные сердца!
В такие ночи, с ливнем или градом,
Так хорошо отбросить жребий свой
И слушать, затаясь с тобою рядом,
Как долгий дождь шуршит по мостовой.
Как сном осенним нас бы укачали,
Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,
Чудовищные образы печали,
Немые, как дорога в монастырь!
В такие ночи — лишь мудрейшим душам
Дано на грезы наложить узду,—
В такие ночи суждено кликушам
Метаться в экстатическом бреду,—
В такие ночи к разуму поэта
Нисходит свыше лучшая строка,
И он ее бормочет до рассвета,—
А жизнь — так далека… Так далека!
Антеро де Кентал© Перевод Ю. Корнеев
ПАНТЕИЗМ
Стремление… Желанье, что раскрылось
В реторте мук, претерпленных сполна.
Жизнь для меня в нем олицетворялась —
Какой бы вид ни приняла она,
Равно стремится к свету и простору
В цветке, во мне, в звезде душа одна.
Зверь, по лесу к себе скользящий в нору, —
И тот ведь чует бога оттого,
Что постигать его присуще взору
И красоты, и блеска волшебство
И что тоску природы бесконечной
Передает рычание его.
В рычанье этом — голос жизни вечной,
Неистощимость силы той святой,
Что птаху побуждает петь беспечно;
Порыв, что ввысь ведет тропой крутой
И сердце хищника, и сердце, кое
Пленяет нас своею чистотой.
Всеобщий побудитель, враг застоя,
Куда б ни вторгся самовластно он —
В эфир, где все безмолвствует в покое,
Иль в грозный океан, чтоб, им взметен.
Тот к небу поднялся стеною пенной,
Иль в неподвижный безысходный сон
Материи глухой и довременной,
Иль к нам в сознанье, чтобы там сквозь мрак
Зарделся луч свободы дерзновенный…
Жизнь вечна, и ее исток — очаг,
Затерянный в бездонности астральной.
То блещет он, то тлеет кое-как.
Жизнь — семя, что мало и колоссально.
Оно взрастает в толще бытия,
И вихри вкруг клубятся изначально.
Под тысячью личин свой лик тая,
Восходит по спирали созиданья
Всемирный Дух в надзвездные края.
Так полните ж безбрежностью своей,
С войною чередуя мир бесстрастно,
Моря, долины, горы, ширь степей.
Из тигеля Возможности неясной
К многообразью Сущего пробить
Себе дорогу сильтесь ежечасно.
Цветок, ты должен лепестки раскрыть!
Скала, пусть вкруг тебя валы седеют!
Орел, спеши к далеким тучам взмыть!
Идите смело в мир. Не оскудеет
Та вечная душа, что в вас кипит:
Горячий ключ и в стужу не хладеет.
В любую форму Дух нетленный влит.
Он, богоравный, хоть пьянится снами
И неподвижен иногда на вид,
Всегда в пути, и под его стопами
Росток вослед ростку, за всходом всход
Становятся густыми зеленями.
Дыханья жар и безразличья лед
В себе он, непостижный, сочетает
И в посвист ветра и в журчанье вод
Напев свой и рыдания вплетает.
ИСТОРИЯ
Хоть человек и впрямь к заветной грани
Грядущего сквозь мглу судеб и лет
Идет, покорен бестелесной длани.
Которой жизнь дают любовь и свет;
Хоть, странный путник, чей пролег в тумане
От Прометея к Иисусу след,
На ощупь он бредет неустрашимо,—
Не ведает он, кем ведом незримо,
Не знает, как именовать свой рок,
Своих проводников не видит лица
И думает, что гнев богов навлек,
Коль обречен в дороге заблудиться,
И свет ему не мил, и груз тревог
Пред смертью сбросить он с проклятьем тщится.
Кто вправе поклоняться и молить,
Тот вправе проклинать и слезы лить.
Да, знать, куда идешь, — в пути не худо…
Песчинка, что самум с собой унес,—
И та себе, как ей подобных груды,
В растерянности задает вопрос,
Куда она летит, взялась откуда
И где ей кануть суждено в хаос;
А человеку вовсе уж невместно
В волнах судьбы быть каплей бессловесной.
Как бурею разбитые суда,
Нас выбросила вечность вероломно
На отмели времен, где навсегда
Мы беззащитны, наги и бездомны.
Мы — здесь, но не постигнем никогда,
За что же стали жертвой силы темной,
Случайность это иль небес закон.
Вот чем наш разум вечно поглощен.
О берега песчаные и скалы,
Как мы, в плену и вы томитесь тут.
За что судьба нас с вами покарала,
Заслав в такой безрадостный приют?
Ответь, о море, ибо хоть ты стало
Тюрьмой для волн, что от тоски ревут,
Но в рабстве страждешь и само от века,
К лицу ли прозябать здесь человеку.
Так остр он взглядом и высок челом,
Как будто излучающим сиянье,
Что представляет — нет сомненья в том —
Чистейшую из форм существованья,
И, вспыхивая, дух, живущий в нем
И охватить способный мирозданье,
В движение, как солнце — хор светил,
Приводит мысли, кои породил.
Но, духом царь вселенной в полной мере,
Он жалче птахи, чье гнездо с ветвей
Смел ветер иль смахнула лапа зверя:
Чем больше им непознанных вещей
Он видит на хрустальной нашей сфере,
Тем вожделеньем уязвлен сильней,
А светлый круг его ума и воли —
Лишь пыточная камера, не боле.
Судьбу сфинксоподобную кляня,
Мечтая о Земле обетованной,
Бредет с восхода до заката дня
По миру он, шатаясь, словно пьяный.
К нему, его прельщая и маня,
Природа льнет любовницей желанной,
Но он, угрюмый под ярмом забот,
Вослед мечте, закрыв глаза, идет.
Закрыв глаза — затем что сновиденье
Бесследней ветра ускользнет сейчас…
Остановись, о путник, на мгновенье
И, если смеешь, оглянись хоть раз.
От жизни, от надежд, от вожделенья —
От сна о славе, мучившего нас,
Нам только горстка праха остается,
И этот прах Историей зовется.
…………………………………
Ужели суждено достигнуть нам
Желанной суши в океане вечном,
И отдых изъязвленным дать телам,
И жажду успокоить соком млечным?
Мне сердце говорит мое, что там
Придет конец страданьям бесконечным,
Обман и ложь рассеются, как дым,
И небо снова чистым мы узрим.
Блажен, кто плачет! Близок миг заветный,
Когда умолкнет в мире стон людской.
Орел слетит к нам с неба в час рассветный
И наши скорби унесет с собой,
И взгляд наш возликует беззаветно,
И деспоты, кем попран круг земной
И чьи стопы железа тяжелее,
Надломятся соломинок быстрее.
Нет счета этим деспотам слепым —
Нас леденящим верованьям старым.
Чем глубже мы могилу роем им,
Тем с большим восстают оттуда жаром
Виденья давних снов, что нам, живым,
Стесняют и поныне грудь кошмаром,—
Надменный сонм злодеев и глупцов,
Царей без чести и богов-лжецов.
В них, а не в человеке зла истоки.
Оно не от его души — от них,
Вселяющих в нее свои пороки,
Терзающих ее в когтях своих.
Так пусть сожжет, когда наступят сроки,
Их молния, упав из туч ночных,
И пусть Добро из мрака, что растает,
Светилом Правосудья возблистает!
А коль решит тот, чья душа робка,
Что этих древних призраков крушенье
Пустым оставит небо на века
И Землю обречет на разрушенье,
Пусть напряжет он зренье хоть слегка
И убедится сам без промедленья:
Просторней стали небеса стократ,
И нам они теперь принадлежат.
Все наше, что прекрасно, — вся природа
От тех краев, где пальмы вознеслись,
До тех, где не стихает непогода
И в плащ из мхов утесы облеклись,
От недр, которых нерушимы своды,
И до миров заоблачных, что высь
Сиянием нетленным озаряют
И мысль людскую оплодотворяют.
Храм веры и любви, где никому
Не возбранит запрет святош придверных,
Деливших — этих к свету, тех во тьму —
У входа нас на верных и неверных,
Стать равным Иегове самому
Величьем помыслов нелицемерных
И в алтаре со всеми вместе вновь
Вкусить причастье — братскую любовь!
О братская любовь! С ней несравнимы
Ни поцелуй невинный, ни нектар.
Она — роса, которою кропимы
Поля, дабы пила лилея пар,
Потоп, который мощно, хоть незримо
Захлестывает весь наш бедный шар
И возвращает широту былую
Сердцам, что ловят гул его, ликуя.
Лишь братская любовь сплотит ряды
Тех, кто алтарь воздвигнет терпеливо
Во храме, где творить на все лады
Молитву сможет всяк миролюбиво…
Единый ствол, но разные плоды,
В едином сердце — многие порывы!
Ведь город наш — всем хватит места в нем! —
Мы на холме Равенства возведем.
Любовь я эту славлю, уповая,
Что вскоре принесет она с собой
Росу, без коей чахнет, изнывая,
Лилея, сорной скрытая травой,
И, скорлупу былого разбивая,
Наш род-птенец в единый станет строй,
И полетит Свобода перед нами,
Нас осенив орлиными крылами.
ВОСТОЧНОЕ ВИДЕНИЕ
Мне часто мнится, будто стал царем
Я на каком-то острове Востока…
Прозрачна ночь. Луна стоит высоко,
Окрашивая воды серебром.
Ванили и магнолии кругом
Благоухают в тишине глубокой.
Опушку леса лижет издалека
Волна морская длинным языком.
Слоновой кости стиснул я перила,
И мысль моя неспешно воспарила,
И, погрузись в раздумье, я затих.
А ты, любовь моя, проходишь садом
Иль отдыхаешь с гибкой пальмой рядом,
И прирученный лев — у ног твоих.
СУЛАМИТА
Ego dormio, et cor meum vigilat[122].
Кто бродит в винограднике у дома,
Когда вокруг все залито луной
И полон мрак звенящей тишиной?
Чьи легкие шаги мне так знакомы?
Спала я, но сменила сон истома,
Когда приснилось мне, что друг со мной.
Его почуять в темноте ночной
Той, кто любима, не мешает дрема.
Пусть, дочери моей земли, от вас
Услышит поскорее мой желанный,
Что жду его я, хоть спала сейчас,
И что, как ни глубоко забытье,
Оно всего лишь отдых недреманный,
Затем что сердце бодрствует мое.
ПРИЗРАК
Настанет день — его недолго ждать,
Как возвещает мне сердцебиенье,—
Когда ты, друг мой, вспомнишь в сокрушенье
Обеты, что тебе дерзнул я дать.
Тогда, чтоб снова пред тобой предстать,
Расстанется мой прах с могильной сенью,
И в твой альков войду я, привиденье,
Заставив твой ночник затрепетать.
А ты, мой ангел, застонав от муки,
Мне скажешь: «Погоди! Прости!» — и руки
Протянешь к одеяниям моим.
Но уклонюсь я от твоих объятий,
Не слушая молений и заклятий,
И в воздухе растаю, словно дым.
СОН
Мне снилось — в снах есть тайный смысл порою,—
Что предо мной просторы раздались
И неким вихрем увлечен я ввысь,
В эфир, горящий вечною зарею.
Из звездного бесчисленного роя,
Тревогой наполняя даль и близь,
Вослед мне голоса светил неслись:
«Друг, где же та, что нам была сестрою?»
Но глаз поднять я не дерзал затем,
Что знал: ты предала меня глумливо.
Так сквозь миры и пролетал я, нем,
От чистых звезд, сестер твоих, тая,
Насколько ты безжалостна, фальшива
И недостойна их, любовь моя.
ПОЭТУ
Surge et ambula![123]
Столетних кедров тенью осененный,
Ты спишь, как подле алтаря левит,
Хотя уже по всей Земле летит
Упорной битвы гул ожесточенный.
Проснись! Зажегся день, и, ослепленный,
Дрожит могильных призраков синклит…
Мгновение еще — и хлябь вскипит,
На свет изринув мир новорожденный.
Ты слышишь голос толп? Восстал наш род,
И в бой твоих собратий песнь ведет.
Ей вторят бранный клич и зов набатный.
Так встань же, воин Будущего, в строй
И перекуй недрогнувшей рукой
Лучи святой мечты на меч булатный!
ТЕЗИС И АНТИТЕЗИС
Я весь от недоверья холодею,
Коль в облике вакханки баррикад —
Растрепанные космы, мутный взгляд —
Является мне новая идея.
Там, где дома, в дыму пожара рдея,
Как факелы на оргии, горят,
Та, что была богиней час назад,
Становится неистовей Медеи.
Как озверел наш раздраженный век!
Он мыслью эпилепсию нарек,
Глаголом — пушек бас и пуль фальцеты.
Идея же не на земле живет,
А там, где звезд расчислен горний ход.
Мысль — не огонь. Она — источник света.
Быть может, бог и есть на небесах,
Где бытия вселенского картины
Пред ним чредой, раздельны и едины,
Проходят в долгих и бесстрастных снах.
Но человеку жить не в облаках,
А на земле назначила судьбина,
Чтоб из земной он вылеплен был глины,
Хулу и гимн слагал в земных словах.
Нет без него идее воплощенья,
И пульс ее мы мерим по кипенью
Той страсти, что, как солнце, в нас горит.
Идем же в бой здесь, на земле суровой,
И кровь героев, словно дождь багровый,
Сухую почву оплодотворит.
БОЛЬШЕ СВЕТА!
Гильерме де Азеведо[124]
Пусть любит ночь распутник похотливый,
Иль тот, кто удалился от людей,
Иль тот, кто, чужд желаний и страстей,
Склоняется над бездной молчаливой.
Направь на них, луна, свой взор стыдливый,
Окуй им душу холодом лучей,
Чтоб больше властны не были над ней
Ни груз волнений, ни порок кичливый.
Мне ж милы утро с суетой трудов,
И полдень, изнывающий от зноя,
И тишь послеполуденных часов.
Чтоб жить, мне нужен полный свет, и в миг,
Когда уйду, пусть блещет надо мною
Твой, друг героев Солнце, ясный лик!
ГИМН РАЗУМУ
Я вновь к тебе, о разум, старший брат
Любви и справедливости, взываю.
Взыскует лишь тебя душа живая,
Твой голос всех других слышней стократ.
Ты движешь мириады мириад
Светил, их по вселенной рассевая,
Венчаешь, кровь героев проливая,
Их подвиг славой, высшей из наград.
Ты устремляешь целые народы
В горнило битв на поиски свободы,
А тем, кто бой еще не в силах дать,
Ты помогаешь сохранять терпенье,
Чтоб на щитах успели до сраженья
Сыны их слово «Разум» начертать.
ДВОРЕЦ УДАЧИ
Мне снилось, будто ко Дворцу Удачи
Я странствующим рыцарем влачусь,
Но не найти его мне, как ни тщусь,—
Он кем-то заколдован, не иначе.
Пустить коня уже бессилен вскачь я,
Устал, ослаб, едва-едва тащусь…
Но вдруг из мрака он встает, и мчусь
Я к зданию, какого нет богаче.
По золоту ворот я бью ногой,
Крича: «Я — обездоленный изгой!
Откройтесь мне в награду за страданья».
И поддается золото ворот,
И под роскошный я вступаю свод,
И только тьму встречаю да молчанье.
NOX[125]
Когда при беспощадном свете дня
Я вижу лишь бесцельные страданья,
Сперва борьбу, а после — умиранье,
Ночь, властно ты к себе влечешь меня.
Зло, палача в темнице мирозданья,
И тех, кто вечно страждет в ней, стеня
От голода, железа и огня,
Ты принуждаешь хоть на миг к молчанью.
О, если бы на нашу скорбь в ответ
Судьба к нам оказалась благосклонней,
Чтоб не на миг, а до скончанья лет
На мир упала мантия твоя
И он уснул в твоем приютном лоне,
Ночь без предела, ночь небытия!
В ВИХРЕ
Жайме Баталье Рейсу[126]
Сквозь сны мои летит чреда видений,
Как стая птиц, что вихрь уносит вдаль.
Кто вызвал эти призраки? Не я ль?
И не моих ли мыслей это тени?
Свиваясь в конвульсивную спираль,
Откуда слышны жалобы и пени,
Их рой кружится в непрерывной смене
И разливает вкруг меня печаль.
О призраки моей души и сути.
Зачем глаза, бесстрастные до жути,
Вперять в меня понадобилось вам?
Кто вы, мои мучители и братья?
Чем должен вас, кошмарные, считать я,
И кто такой — о, горе мне! — я сам?
НИРВАНА
Герре Жункейро
За гранями вселенной, что полна
И форм, и жизни, и борьбы, и пыла,
Простерлась пропасть без краев и дна.
Немая, как разверстая могила.
Туда стремится наша мысль, волна,
Которую ветров слепая сила
По океанам сущего носила;
Там и уйдет в забвение она.
А коль всплывет случайно, чтоб проститься
С тем миром, где, как в воздухе для птицы,
Был для нее естествен ход вещей,
Сквозь пелену предсмертного тумана
Лишь миражи вселенского обмана
Да пустота предстанут перед ней.
LACRIMAE RERUM[127]
Томмазо Канниццаро[128]
Ночь, разума и смерти дочь родная,
Толмачка и наперсница судьбы,
Сколь часто я стремил к тебе мольбы,
Оракул твой священный вопрошая!
Куда спешат просторами без края
Светила, как полки на зов трубы?
Зачем мятутся люди, от алчбы
И от сомнений вечных изнывая?
Но на вопросы мне ответа нет
От грозной ночи, на кладби́ще лет
Безмолвно и торжественно идущей
Вослед за катафалком бытия,
И, затерявшись в сне безмерном, я
Ловлю лишь горький вздох всей твари сущей.
МУЧИТЕЛЬНЫЙ ИДЕАЛ
Я красоту нетленную познал
И впал в унынье, ибо, взор с вершины
Бросая вниз на море и долины,
Ты видишь, сколь предмет огромный мал
И сколь бесцветны яркие картины
В потоке света, что на них упал…
Вот серым для меня весь мир и стал,
Как туча, чуть блеснет закат карминный.
Прекрасны мысли чистые мои,
Да форма не покорствует мне, и
Свою ничтожность чувствую я всюду.
Я тоже посвящен в поэты, но
Достичь мне совершенства не дано,
И вечно этим мучиться я буду.
ГОЛОС ОСЕНИ
О сердце, внемли голосу природы,
Когда он шепчет мне: «Уж лучше б ты
Влачил с рожденья бремя нищеты,
Все мыслимые испытал невзгоды,
Жил впроголодь, стыдился наготы
И в чащах кров искал от непогоды,
Чем позволял иллюзиями годы
Тебя баюкать фее красоты!
Уж лучше бы тебе изгоем сирым
Пройти меж пестрою толпой и миром,
Который ты врагом своим считал,
И взор вовек не радовать цветами,
Которые любил, чем жить мечтами
О тех мечтах, что ты перемечтал!»
НОКТЮРН
О зыбкой ночи нелюдимый сын,
Дух, реющий в безветрии незримо,
Когда луною море серебримо,
Мои мученья знаешь ты один.
Подобен песне, в сумраке равнин
Едва возникшей и скользнувшей мимо,
Даришь ты сердцу, что тоской томимо,
Забвенье, как прохладу в зной — затин.
Тебе я поверяю сон, в котором
Вослед за светом рвусь из тьмы к просторам
На поиски добра и красоты.
Хворь, что меня нещадно истерзала,—
Горячечную жажду идеала
Смягчаешь, гений ночи, только ты.
MORS-AMOR[129]
Луису де Магальяэнсу[130]
Конь вороной, который мне во снах
Является, чуть мрак падет на землю,
И топоту которого я внемлю
На запредельных призрачных тропах,
Кому беду сулит он? Мне ли? Всем ли?
Возник в каких неведомых краях
И отчего такой внушает страх,
Какого я рассудком не объемлю?
Зато на нем наездник, хоть слепит
Его доспех глаза стальным сияньем,
Столь милостив и дружествен на вид,
Что я надеждой загораюсь вновь.
«Я — смерть!» — скакун вещает грозным ржаньем,
Чуть слышно молвит Всадник: «Я — любовь!»
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ
Какие сны слетаются толпой
К вам после оргий, жрицы наслажденья?
Ужели даже в мыслях на мгновенье
Не обрести вам прежний облик свой?
В каком ином телесном воплощенье
Вы жили там, где блещет день иной,
И косный лед материи какой
Согрело жизнью ваших душ кипенье?
Зверьми бродили прежде вы в лесах,
И кровь у вас алела на плечах,
Истерзанных, о хищницы, любовью.
Теперь, пантеры, вы одеты в газ,
Но плоть моя, как древле, — корм для вас:
Ее вам отдаю без прекословья.
ЭВОЛЮЦИЯ
Я был скалой, над хлябями торчащей,
Или в лесу раскидистым стволом,
Или волной зеленой, день за днем
В гранит прибрежный яростно стучащей,
Иль хищником, чей грозный рык, как гром,
Раскатывается в дремучей чаще,
Иль первобытной тварью, возлежащей
В болотном иле, теплом и густом.
Теперь последней я достиг ступени
На бесконечной лестнице свершений,
Что извилась спиралью подо мной.
С нее на мир как человек взирая,
Вновь руки в пустоту я простираю,
И мне свободы хочется одной.
СПИРИТУАЛИЗМ
Как ветер смерти, но грозней стократ,
Сомнение дохнуло над вселенной,
И погрузился мир во тьму мгновенно,
Туманом, в дрожь бросающим, объят.
Цветы не улыбаются блаженно,
Не блещут звезды, птицы не звенят:
Убил неодолимый тонкий яд
Все, что от сотворения нетленно.
Холодный саван труп земли облек
Немая тишина и мрак стоокий
Над нею бдят, и только одинокий,
Смиренный и таинственный цветок,
Протест от имени существованья,
Еще взрастает в глубине сознанья.
Свой венчик непорочный протяни
С мольбою к солнцу, чтобы озарило
Конечной вспышкой древнее светило
Тебе, цветок, оставшиеся дни.
Нет, поздно! Не затеплятся огни,
Когда разверзлась бездна, как могила,
И звезды до единой поглотила,
Навек их утопив в густой тени.
В ночи, сковавшей бытие победно,
Умрешь ты тоже, распустись едва,
И по просторам ледяным бесследно
Рассеется твой аромат забвенный,
Последний вздох живого естества,
Последнее дыхание вселенной.
OCEANO NOX [131]
Азеведо Кастело Бранко
У моря, где трагические шквалы
Быстрее мысли нижут небосвод
И бездна хрипло им вослед ревет,
Взметаясь ввысь со злобой запоздалой,
У моря сидя, грустный и усталый,
Я слушал безнадежный голос вод
И думал, что во всем тоска живет —
И в людях, и в природе одичалой.
Чем вы томитесь, темные стихии?
Снедают вас желания какие?
Какая вас идея единит?
Но мне в ответ под необъятной твердью,
Где нет сознанья, хоть и есть бессмертье,
Лишь рев да стон возносятся в зенит.
СОЗЕРЦАНИЕ
Франсиско Машадо де Фариа и Майа
Нет, я не грежу наяву, когда
Ищу не форм, не кажимости зримой,
А вижу сути лик неповторимый,
В недвижности застывший навсегда.
Что мир вокруг? Видений череда,
Минувшего обломки, клубы дыма,
Туман обмана и бессилья, мимо
Над пустотой проплывший без следа.
И слышны только мне в ночи бездонной
Глухое бормотанье, вздохи, стоны
И жалобы материи слепой,
Что алчет вновь и не находит снова
Иного света и конца иного:
Она их лишь предчувствует порой.
С УСОПШИМИ
Где вы, кого любил я? Мрак годов
Увлек вас в океан свой бесконечный.
Вы затерялись в круговерти вечной
Рожденья и крушения миров.
Я тоже стал игрушкою ветров
И лишь порой, борясь с волною встречной,
Смотрю, как тех, кто был мне мил сердечно,
Проносит мимо на гребне валов.
Но коль глаза я хоть на миг закрою
И задержаться мне на миг дано,
Любимые мои, вы вновь со мною.
Друг друга видим мы, друг другу внемлем
И вместе все причастие одно —
Любви к добру нетленному приемлем.
SOLEMNIA VERBA[132]
Я молвил сердцу: «Сколькими путями
Шло в никуда со мною вместе ты!
Взгляни теперь с холодной высоты
В пустыню, что поили мы слезами.
Там прах и пепел, где росли цветы.
Там ночь, где свет лучился жемчугами.
Отринь же мир, лежащий под ногами.
Что есть в нем, кроме скорби и тщеты?»
Но, закаленное ценой страданий,
В которых вера им обретена,
Сказало сердце мне без колебаний:
«Там с высоты любовь я вижу ясно.
Коль это жизнь — не зря прошла она,
А скорбь и муки были не напрасны».