— Ну вот. Слушают, переслушивают и даже сами поют. А толку? Можно подумать, они что-то в себе меняют. Как об стену горохом!
— А что они должны в себе изменить?
— Да хоть что-нибудь, — поморщился я. — Мне насрать, в общем-то.
— То есть, вы расстраиваетесь из-за того, что люди не делают чего-то, на что вам наплевать?
Во вывернул, а! Ну, пи**юк, ну, уважаю!
— Грустно мне тут, Ник, — сказал я. — Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой... Вот самому смешно. Сижу я, нарисованная херня, и другой нарисованной херне, значит, душу изливаю. Бред какой-то. До чего докатился!
— Кажется, я начинаю понимать...
— Ну, ты — умный, тебе положено.
— Вы испытываете боль из-за осознания иллюзорности бытия. И вы хотите, чтобы эту боль разделили с вами все люди. А этого не происходит. Верно?
— Ну... Так-то, может, ты где-то и прав. Боль-то эта — она ж настоящая, понимаешь?
— Прекрасно понимаю.
— Ну, вот. Живу тут — как среди зомбаков. Огорчает немножко. Хотя оно, честно сказать, и в реале так же. Вот один в один. Так что — в среднем по палате — нихера нового. Времена меняются, декорации, а люди — какими были, такими и остались. Вот сейчас Воланд тут представление устроит — думаешь, что-то по-другому будет?
— А Воланд — это?..
— У-у-у, Ник, да ты необразованный. Ты чего, классики не разумеешь?
— А, понимаю. Это — опять какая-то история, — сдедуктировал умный Ник. — Ладно, оставим пока. Честно говоря, вы делаете очень серьёзные успехи, Мёрдок. Обычно на то, чтобы чётко осознать проблему, уходит как минимум два сеанса.
— Это потому, что я охеренно крутой, — скромно сказал я. — А чё там формулировать-то? Почему за один сеанс не успевают?
— На первом обычно люди не раскрываются, — посетовал Ник. — Тяжело доверить сокровенное постороннему человеку. И даже близкому человеку — всё равно нелегко.
— Пф! Дык, я ж — творческая личность. Нам, отморозкам, похренам. Когда песню пишешь — всю душу наизнанку выворачиваешь. Работа такая. Рутина, ёп.
Я достал бутылку, поднёс её к губам, и тут Ник как-то так выразительно откашлялся, как будто заболел. Я посмотрел на него. Потом на бутылку. Убрал.
— Х*й с тобой, золотая рыбка, потерплю. Но тариф уже на два умножился.
— Об этом мы поговорим позже, — сказал Ник. — Мне не даёт покоя вот какой вопрос. Если вы настолько полноценно и глубоко понимаете свою проблему — почему же вас терзают кошмары? Обычно плохие сны — это результат подавленных переживаний. Но у вас, как вы сами говорите, всё на поверхности, вы ничего не скрываете.
— Нормально. Я, значит, пришёл к тебе, чтобы выяснить, сх*я ли у меня кошмары, а ты меня спрашиваешь: «Э, Мёрдок, а сх*я ли у тебя кошмары?» Этак ты, Ник, вообще все деньги про**ёшь за один сеанс и хоромы свои на меня перепишешь. Давай-ка кончай филонить, работай уже. А то я заскучаю и дрочить начну. Или себе, или тебя. Тебе один хер не понравится.
Ник долго молчал. Я от нехрен делать попытался представить, как переводчицкая система попыталась увязать в контексте «дрочить» и «один хер», а потом подать это иностранцу в удобоваримом виде. Бля, бедная система... Да переведи ты уже как «фак ю» и не парься!
— Боюсь, что проблема глубже, — сказал Ник. — Значит, мы пойдём глубже.
— По маленькой? — обрадовался я.
— Никакого алкоголя! — жестоко обломал меня Ник. — Расскажите о вашем детстве. Я думаю, что эти устойчивые образы маленького мальчика — имеют значение. Что вам запомнилось из раннего детства?
— Кгхм... — Я почесал нос. — Ну как тебе сказать, братуха... Детство как детство. Мамка на работе всю дорогу, мы с братом вдвояка отвисали лет, наверное, с четырёх. Во, помню, на семилетие мамка нам приставку задарила — «Сега». И мы с братаном рубились. В «Мортал комбат» третий окончательный. Ну, там, фаталити, бруталити — все дела. Я Федьку нагибал со страшной силой. Тогда он психанул и перестал со мной рубиться. Начал рубиться в одну каску, семь потов сошло, пока до главака добрался. Тот его и ё**ул. Я потом взял джойстик — чисто приколоться — и выбрал Нуб Сэйбота, как щас помню. И, знаешь, попёрло. Схема-то простая. Сначала дымком, а потом подбегаешь и с ноги ему — раз-раз-раз-раз! Повторить. Я, короче, всех гну, а Федька рядом из штанов выпрыгивает и кричит, что так нечестно. Я ему: «Х*ли нечестно-то, дебил? Это ж драка, тута за**ярить главное!» А он не отдупляет. Но потом я забил, неинтересно мне стало. Мамка так-то меня за старшего оставляла. Ну, я смекнул, что Федька от приставки далеко не отойдёт, и начал на улицу сваливать. Бутылки по помойкам собирал, мыл, сдавал. Всё копейка лишняя...
Так, сам не заметив, я пустился в воспоминания о своём солнечном детстве.
TRACK_03
В целом, сеанс хорошо прошёл, душевно, мне даже понравилось. Под конец только Ник впечатление испортил. Мало того что не заплатил ни**я — так он ещё и с меня хотел денег взять.
Совсем дурак, что ли?
Пришлось немного побушевать. Окна побить, статуи поронять. На картины Дерека рука не поднялась. В общем, так себе расстались.
Сандра, причём, меня же виноватым и назначила, дура. Надулась, как мышь на крупу.
— И сортир твой я сегодня же снесу!
— Хрена лысого ты мой сортир снесёшь, — сказал я. — Свой — сноси, если ума нет. А мой сортир — моя крепость.
— Заставляешь из-за тебя краснеть!
— Ну и красней себе, в чём проблема? Сексуально смотрится.
— Дебил! — взвыла Сандра и реально покраснела.
И посмотрела мне тут же в область ширинки. Там наметилась реакция.
— Кошмар, — прошептала Сандра. — Животное. Я сама рядом с тобой деградирую.
— Ты деградируй как-нибудь побыстрее, — попросил я. — А то мне одному скучно. Ладно, чего там у нас дальше в культурной программе?
Сандра, всё ещё дуясь, достала свиток, развернула его и вчиталась.
— Так... Сегодня у нас понедельник. К психологу сходили...
— Он мне, кстати, ещё и должен остался, — вставил я.
— Мёрдок, прекрати!
— Ни*уя себе «прекрати»! Я сколько на него времени потратил!
— Дальше у тебя кабак.
— Правильно, надо прибухнуть.
— Я о работе!
— Прибухнуть и поработать, — согласился я. — А завтра у нас — вторник...
— Вот насчёт вторника, Мёрдок, давно хотела поговорить. Это обязательно — устраивать каждую неделю невменяемый дебош?
Ответить я не успел, потому что в этот самый момент навстречу нам попалась лошадь. На лошади сидел Иствуд. Но большая часть Иствуда была не видна. В основном бросалась в глаза сидящая впереди лохматая деваха в полупрозрачной блузке и с выражением таким мечтательным, будто под клофелином. От Иствуда я видел только руки, держащие поводья, шляпу и голову.
— Привет, Мёрдок, — сказала голова из-под шляпы.
— Привет, Иствуд, — сказал я и, не придумав другого объяснения увиденному, спросил: — Таксуешь?
— Что? — удивился ковбой. — Нет! Это моя девушка, её зовут Эрминтруда.
— Сам вижу, что Эрминтруда. — Ник-то видно, право слово. — А точно девушка? Кадык щупал?
Сама Эрминтруда, кажется, вообще меня не замечала. Смотрела куда-то вверх. Малахольная.
— Опять двадцать пять, — буркнул Иствуд. — Мёрдок, может, уже хватит? Твои загоны — это твои загоны. Давай ты не будешь распространять их на мою личную жизнь?!
— Как у тебя может быть своя личная жизнь, если ты играешь в моей группе?! — изумился я.
— Ой, всё. Тебя ищет куратор. Я недавно оттуда. — Он указал в сторону холма. — Просили зайти, как только сможешь.
Куратор — это значит, Доброжелатель. Федьку свергли, отлучили от виртуала, как в своё время Мудайкла. Может, вообще вдвоём сейчас территорию метут двумя мётлами, жалуются друг другу на горькую судьбу и на то, какой Мёрдок урод е**ный.
— Зайду, — решил я. — Сейчас в кабак загляну — и сразу туда.
— Мёрдок, мы здесь все знаем, что случится после того, как ты заглянешь в кабак, — сказал Иствуд.
Херасе, умные какие все. Я даже сам никогда точно не знаю, что случится после того, как я загляну в кабак. Это ж всегда — неожиданность, приключение, невероятные повороты сюжета, глубокие философские переживания...
— Не, не все, — возразил я. — Эрминтруда твоя, по ходу, вообще ничего не знает. Ты чем её накачал, утырок?
Эрминтруда издала свой первый звук — она икнула.
— Ничем, — буркнул Иствуд. — Она сама напилась. Живёт в соседней комнате. Утром вышла за добавкой и свалилась посреди зала. Я подобрал...
— Хозяйственный, — похвалил я.
— Я просто хотел показать тебе хоть что-нибудь, чтобы ты, наконец, от меня отстал! — В голосе ковбоя слышалось отчаяние.
Да, в последнее время я ему спуску не давал. Ну согласитесь — подозрительно. Виртуал, где нет ни болезней ни залётов, где всем и на всё, в общем-то, насрать. А Иствуд никого не трахает. Вообще.
Даже Ромыч успел аженьки двух баб оприходовать. Правда, внешне это была одна и та же баба. И обе-две — неписи. Но, как говорится, беззубой собаке и х*й — косточка. Может, так, конечно, и не говорится. Но теперь будет.
— Ты, Иствуд, так легко не отделаешься. Чтобы меня на**ать, тебе нужно подождать, пока она проспится, и договориться, чтобы она всё подтверждала. Потом вы должны при мне как будто бы раздеться и сделать вид, будто трахаетесь. То есть, с полным проникновением и изображая пылкую страсть. При этом в глубине души можете не испытывать удовольствия. Вот тогда я посмотрю, премудро кивну своей гениальной головой, перекрещу вас бутылкой и отправлюсь писать новую песню. А вот это — пьяную девку на кобыле катать — даж не смешно, чесслово.
Иствуд уехал сильно расстроенным. Ну а как он хотел? «На**ать Мёрдока» — это дорогостоящий проект, требующий огромного количества ресурсов. Брательник мой вона чего устроил, чтобы меня на**ывать, а я один хер не прогибаюсь. Живу, можно сказать, с гордо поднятым факом, адресованным всея системе.
Сандра тоже свинтила домой — отсыпаться. Разбудили её, понимаешь ли, ни свет ни заря. А я, как и обещал, пошёл во «Вспышку», поскольку я — человек слова. И пусть слово это — матерное, но я не посрамлю!.. и всякое такое.