Впереди зима, не впереди по дороге, а впереди по времени. И наступить она может и через две недели, и через месяц. Алик припоминал прошлую зиму, несколько затянувшуюся, но вполне приятную по одной-единственной причине: снег лучше дождя! И хотя жить под постоянными дождями не так уж и страшно — живут же люди в Лондоне и вообще в Англии и в Ирландии, где дождит куда чаще, чем во Львове! Но снег — как чистая, свежая простыня. Снег обновляет ощущение жизни. Омолаживает. По нему можно наново отфокусировать взгляд. Хорошо, что зрение не изнашивается из-за всего увиденного в жизни, хорошо, что на мир может Алик смотреть еще без очков. И даже ночью ему всегда кажется, что он видит так же, как днем. А зимней ночью и подавно! Зимняя ночь освещена снизу, с земли, освещена снегом, глядящим вверх, отражающим небо. А если еще луна на небе, как сейчас, то снег тянется своим светом к ней, искрится, и эти искринки делают ночь еще ярче и живее.
Алик, дойдя до парка «700-летия Львова», снова бросил взгляд на небо, на луну. Удивился, с какой легкостью ему сегодня шагается. Подумал о том, что за годы своей жизни прошел эту дистанцию от театра до своего дома на Замарстиновской сотни, даже нет — тысячи раз! На его глазах тут исчезали старые и появлялись новые здания. Выстраивался медицинский центр Святой Параскевы, поднималась мачта с большой желтой буквой «М» «Макдональдса», в который он ни разу не зашел. Если хотя бы приблизительно возможно было подсчитать их, все эти пройденные километры, и потом, превратив их в прямую линию, нарисовать ее на карте, оттолкнувшись от Львова! Добралась бы эта линия на карте до Берлина или Парижа? Наверное, да!
Алик улыбнулся, почувствовав, как близок вдруг оказался Париж.
А сверху что-то зашумело. И Алик, задрав голову, увидел на небе между собой и желтой луной стаи ворон, летевшие в сторону центра. Они летели ему навстречу, но, говоря языком пилотов, находились они — вороны и Алик — на разных эшелонах высоты.
Алик остановился, не сводя глаз с сотен черных точек, пересекавших его личное ночное небо. Вороны летели молча, не перекаркиваясь между собой, словно обо всем давным-давно договорились. Только общий шелест их крыльев опускал вниз, на землю, звуковое доказательство их движения.
Встречное пересечение неба воронами закончилось минут через пять, и снова небо замерло в своей темной одномерности, ослабленной только светом луны.
Вот уже и короткая Варшавская улица осталась позади, и шагал он теперь по своей, не самой короткой улице Львова — по Замарстиновской.
А мысли легко и непринужденно отнесли его назад, к скверику у Пороховой башни, усадили его на скамейку, на которой он уже не раз сиживал, и напомнили о скоплении нечесаных, немытых, нечистых и голодных бомжей, собиравшихся там по четвергам.
Вот и сейчас наступил четверг, но пока он созреет до полноценного дня, пройдет еще часов семь-восемь.
«Интересно, появится сегодня там, в сквере, эта круглолицая кучерявая женщина со строгим взглядом и большим фотоаппаратом?» — подумал Алик. Подумал и усмехнулся, вспомнив, как она приняла его за бомжа!
Интересно, как это его, свободного человека, могли принять за бомжа?! И тот худой мужик, что подсел к нему на скамейку в прошлый раз, он тоже разговаривал с ним, как с бомжом… Хотя что, бомжи ведь тоже совершенно свободные люди, по сути, те же хиппи, только не по уму, а по своей физической природе. Потянуло их пьянство или некий инстинкт на улицу, вот и сделали они всё, чтобы улица стала их родным домом.
— Наша крыша — небо голубое, наше счастье жить такой судьбою, — замурлыкал Алик на ходу песенку из «Бременских музыкантов».
И вдруг не совсем внятное беспокойство охватило его, оборвав песенку из мульфильма. Алик остановился. Задумался. Осмотрелся по сторонам, одинаково пустынным и тихим. Нет, это было совсем другое беспокойство, не то, которое сопровождается страхом и оцепенением. Это беспокойство было более легким, немного поверхностным. Но всё-таки оно присутствовало.
Алик полез в карманы джинсовой куртки, вытащил мобильник из правого и переложил в левый. Проверил карманы джинсов. И понял, в чем дело! Он искал ключ от своего дома, от своего флигеля, в котором прожил всю жизнь. Этот ключ всегда лежал в правом кармане куртки или, если он оставлял куртку дома, в правом кармане джинсов. Но сейчас его не было, не было нигде.
Поначалу больше растерявшись, чем огорчившись, Алик снова и снова проверял карманы, перебирая пальцами вслепую мелочь, какие-то бумажки, выпавшие давным-давно из упаковки таблетки от кашля и прочие мелкие вещественные подробности, обычно называемые «содержанием кармана». Ключа не было. Последние сомнения в его отсутствии исчезли, и теперь надо было решать: что делать дальше? Дверь, конечно, фанерная. Выломать ее ничего не стоит, но этим нарушится не только внутренний мир Алика, но и внутренняя аура его жилья. Взламывать двери — это насилие. Это всё равно что ломать руку живому существу. А его флигель был именно живым существом, согревавшим его долгие годы, сохранявшим его спокойствие и душевный мир. Нет, ломать нельзя. И ведь странно! Это был последний ключ! Несколько лет назад у него еще было два ключа, но потом второй пропал, и вот теперь исчез и последний…
Алик достал мобильник, покрутил его в руке, размышляя: кому позвонить и зачем позвонить? Да, есть фирмы, которые за сто долларов откроют любой замок или сейф, но у него нет ста долларов, да и обращаться в такую фирму это то же самое, что обращаться к киллерам с просьбой наказать обидчика. Нет, надо придумать что-то другое. Но что?…
Желтая луна опять привлекла внимание Алика, только теперь он уже посмотрел на нее взглядом человека, нуждающегося в помощи.
«Лучше бы где-нибудь переночевать, а утром уже можно спокойнее решить эту проблему», — подумал он.
И удивился тому, как прежние мысли о бомжах и свободе вдруг показались издевательски-актуальными. Он тоже стал бомжем. Пусть хоть и на одну ночь! Зато теперь он сможет лучше понять этих людей, лучше ощутить, что такое абсолютная свобода!
Что же делать? Вернуться в парк «700-летия Львова», устроиться на скамейке, накрыться газетами? Но ведь и газет нет, да и не заходил он давно в этот парк. Может, там и скамеек нет?
В руке пикнул телефон — палец случайно нажал на клавиатуру. Алик опустил взгляд. Подумал: кого бы он мог сейчас, в столь поздний час, потревожить? Старых друзей беспокоить из-за такой глупости не хотелось. У кого-то из них семьи, да и так они уже давно спят. Не спать могут романтики и люди изначально несчастные, не нашедшие себе в жизни надежного места.
При этих мыслях появился перед глазами Алика капитан Рябцев, растерянный, напуганный, полный сомнений и страхов.
Снял Алик телефон с блокиратора и набрал номер Рябцева.
— Да! Что? — услышал Алик уже после второго гудка.
Не спал, видимо, бывший капитан.
— Доброй ночи, — проговорил Алик. — Я тут ключ потерял… Не знаю, что делать…
— Ключ? От дома? — Голос Рябцева успокоился. — А ты где?
— На Замарстиновской, в самом начале…
— И что хочешь делать?
— Не знаю… Хочу спать, но… Нет, надо где-то переночевать, а утром что-нибудь придумается…
— Ты не пьяный? — спросил Рябцев.
— Нет, я… я огорченный.
— Ну так бери такси или попутку и приезжай ко мне! Переночуешь!
— Нет, — тяжело выдохнул Алик. — Тут никаких машин… Да и денег на такси до Сыхова не хватит…
— Ладно, тогда иди навстречу, я тебя заберу… Где-то через минут тридцать-сорок. Куда ты за полчаса успеешь дойти?
Алик прикинул.
— Где-то до Вербовой, наверное.
— Хорошо, буду тебя там искать! Жди!
Спрятав мобильник в карман куртки, Алик развернулся и отправился назад, в сторону центра города, прочь от своего родного дома. Прямо по проезжей части дороги. Несколько раз запрыгивал на бровку, пропуская редкие, мчащиеся на большой скорости машины, и снова возвращался на твердый, надежный асфальт.
Бывший капитан КГБ Рябцев подобрал его раньше, чем обещал, что приятно удивило Алика, еще не успевшего дойти до улицы Вербовой.
Мчался желтый «piaggio» через спящий город слишком быстро. Алик даже хотел было попросить Рябцева не спешить, но, оценив, насколько твердо держат руки капитана руль мотороллера, промолчал.
Дорога до Сыхова по почти пустынным улицам показалась Алику в этот раз слишком долгой. Пару раз он вдруг проваливался в дрему, но тут же с испугом вскидывал голову и выталкивал себя силой воли на «поверхность» сознания и слуха. Сильнее обхватывал руками щуплого, одетого в серый плащ Рябцева, пытался сцепить ладони на его животе в надежный замок.
Бодрость вернулась к Алику, только когда желтый «piag-gio» остановился у дома Рябцева на Освицкой. Тут капитан попросил Алика подождать и повел по узкой тропинке свое транспортное средство к голубятне.
Алик, чья бодрость уже приближалась к нулю, стоял, покачиваясь, перед парадным. Смотрел на темные окна многоэтажки и ощущал, как тело его становится словно резиновым, растянутым, но готовым вот-вот сжаться, стянуться, сложиться, стать маленьким и неприметным.
Уже наверху, в квартире, Рябцев предложил Алику пятьдесят грамм «коньячного снотворного». Алик кивнул. Выпили они два раза по пятьдесят, после чего хозяин квартиры устало хмыкнул что-то, похожее на «спокойной ночи», и исчез, не сказав, где Алику ложиться.
И Алик, разувшийся в коридоре, сам увидел диванчик, на который прилег, не раздеваясь, и тут же заснул.
Утро настоящего, освещенного дневным светом четверга наступило для Алика только в одиннадцать часов. Он поначалу лежал с открытыми глазами, слушая по-военному ровное и четкое дыхание Рябцева и глядя в потолок. Потом, приподнявшись и опустив ноги на линолеум, он увидел капитана, спавшего на другом диване. Тот лежал, частично накрытый пледом.
Пока Алик думал, будить его или не будить, Рябцев сам открыл глаза, нашел несколько замутненным взглядом своего гостя, кивнул ему и снова заснул, перевернувшись на другой бок.