Армия Вальедо, отличавшаяся большей храбростью, уже двинулась на юго-восток по направлению к Лонзе. Родриго Бельмонте, некогда капитан в войске самого Бадира, по-видимому, не был склонен удовлетвориться захватом одного крупного города до наступления зимы. Говорили, что вальедцы встретили сопротивление в горной местности, но подробности, по понятным причинам, едва ли могли дойти в осажденную Рагозу.
Учитывая эти продвижения на запад и тот факт, что им пришлось распустить почти половину своей армии, опасаясь внутреннего бунта, многие наемники-джадиты немедленно присоединились к армии Халоньи, стоящей у стен города, – такое долгое сопротивление Рагозы было большим достижением. Оно свидетельствовало, среди прочего, о предусмотрительном распределении визирем еды и прочих припасов, а также о тех любви и доверии, которые население города питало к своему правителю.
Однако всему есть предел. Пище, припасам. Поддержке осажденного монарха и его советника. Его советника-киндата.
Если бы они смогли продержаться до зимы, то уцелели бы. Или если бы подошел Язир. Из Маджрити не было никаких вестей. Они ждали. Все в Аль-Рассане ждали той осенью – джадиты, ашариты, киндаты. Если бы племена пустыни переправились на север через пролив, все на полуострове изменилось бы.
Все уже и так изменилось, и они оба это знали. Город, который они строили вместе, – уменьшенное, более спокойное вместилище того изящества, которое воплощал Силвенес при халифах, – был достроен, и его краткий период расцвета миновал. Чем бы ни закончилось вторжение, город эмира Бадира, город музыки и слоновой кости, погиб.
Воины Халоньи или мувардийцы. Один путь вел к ужасным кострам, а другой?..
Было уже очень поздно. За стенами лил дождь, ритмично барабаня по окнам и листьям. Оба они сохранили свою привычку выпивать вместе этот последний бокал вина; глубина и прочность их дружбы отражались в молчании не меньше, чем в словах.
– Сегодня утром пришло сообщение, что они строят небольшие лодки, – произнес Бадир. И отпил вина из бокала.
– Я тоже это слышал. – Мазур пожал плечами. – Через озеро они не пройдут. Они не смогут сделать суда настолько большими, чтобы перевезти достаточное количество людей. Мы их уничтожим из башен гавани.
– Они могут помешать нашим рыбакам выйти на лов.
Отчасти осада терпела провал из-за того, что маленькие суда Рагозы, проявляя осторожность, могли выходить в озеро. Когда они возвращались, их прикрывали лучники со стен гавани.
– Хотел бы я увидеть, как джадиты попытаются заблокировать гавань во время осенних ветров. У меня есть пловцы, способные потопить любую лодку, которую они туда пошлют. Надеюсь, они попытаются.
– Пловцы? Осенью? Ты пошлешь туда людей с буравами?
Мазур отхлебнул из своего бокала.
– Добровольцы будут отталкивать друг друга локтями, государь. Мне приятно сказать, что город не собирается сдаваться.
Помогало то, что сдаться было, по сути дела, невозможно. Они убили короля Халоньи и одного из верховных клириков Фериереса еще до начала осады.
Это было делом рук ибн Хайрана; его последнее предприятие на службе у Рагозы, как раз перед тем как он покинул их и уехал в Картаду.
Он взял с собой дюжину лучших людей города и выскользнул безлунной ночью на двух маленьких лодках, направляясь на северо-восток вдоль озера. Воины Халоньи, с энтузиазмом сжигая деревни и фермы по пути на юг вокруг озера Серрана, потеряли бдительность и поплатились за это.
Ибн Хайран и его люди неожиданно напали на отряд налетчиков, как и было задумано. Чистая удача – его всегда считали удачливым, – что среди тридцати всадников из Халоньи были король Бермудо и священник.
В сумерках весеннего вечера люди ибн Хайрана наткнулись на них в рыбацкой деревушке. Воины Рагозы ждали на берегу, спрятавшись за лодками. Им пришлось наблюдать, как рыбаков сжигали заживо, и слушать их вопли, когда их прибивали гвоздями к деревянным балкам. Когда появились фляги с вином, налетчики окончательно распоясались и набросились на женщин и девушек.
Тринадцать мужчин из Рагозы, полные холодной ярости и решимости, явились в темноте с берега. Они уступали в численности, но это не имело значения. Ибн Хайран прошел по этой горящей деревне, подобно темной молнии – как говорили потом его люди, – убивая направо и налево.
Они убили всех участников этого набега.
Короля Халоньи зарубил один из рагозцев, до того как его опознали. Бермудо хотели бросить в ближайший костер, но ибн Хайран, выругавшись, как матрос, когда увидел, кто это такой, приказал доставить тело короля Бермудо в город. Он был бы гораздо полезнее живым, но еще мог пригодиться и мертвым.
Священника из Фериереса прибили гвоздями к одному из столбов, которые он сам помогал ставить. Вся Эсперанья двинулась на юг, это уже стало очевидным, и клирики Фериереса пронзительно призывали к священной войне. Пора забыть о выкупе и об уважении, которое обычно оказывали служителям богов.
В Рагозе мелькнула надежда, что пугающее исчезновение короля может заставить врага отступить. Но этого не произошло.
Королева Фруэла, которая настояла на том, чтобы ехать вместе с войском, взяла на себя командование силами Халоньи наравне со старшим сыном, Беньедо. К тому времени, когда армия достигла стен Рагозы, она захватила большое количество фермеров и рыбаков, совершая рейды на подступах к городу. Их не убили. Вместо этого осаждающие начали по одному калечить их на виду у горожан утром и на закате, в то время, когда джадиты молились своему золотому богу света.
Так продолжалось четыре дня, потом эмир Бадир принял решение выставить тело короля Бермудо на городских стенах. Герольд довел до сведения осаждавших, что тело подвергнется поруганию, если будут продолжаться пытки у стен города. Королева Фруэла, пылая священным рвением, была склонна продолжать в том же духе, несмотря ни на что, но ее юный сын, новый правитель Халоньи, одержал верх в этом вопросе. Всех пленных убили на следующее утро, без всяких церемоний. Тело короля Бермудо сожгли в Рагозе. Джадиты, глядя на поднимающийся от погребального костра столб дыма, находили утешение в убеждении, что, поскольку король погиб во время войны с неверными, его душа уже пребывает в божественной обители света.
Вследствие всего этого с самого начала осады Рагозы было ясно, что ни о какой сдаче не может быть и речи. Ни одному человеку здесь не позволят остаться в живых, если город падет. В некотором смысле это упростило дело для находящихся внутри. Устранило возможность впасть в соблазн.
Собственно говоря, это и предсказывал ибн Хайран.
– Если все будет кончено, – сказал он Мазуру бен Аврену в то весеннее утро, когда вернулся с запада вместе с Джеаной бет Исхак, – попытайтесь любой ценой сдаться Вальедо.
Неожиданные слова – и эмир, и визирь сочли их таковыми, – но они стали более понятными, когда в конце лета состоялось взятие Фезаны и совсем не похожее на него взятие Салоса.
К несчастью, не существовало никаких очевидных способов договориться о такой сдаче, а сам ибн Хайран – теперь каид войска Картады – был занят тем, что как мог портил жизнь вальедцам, приближающимся к Лонзе. Если король Рамиро и начал вторжение в духе терпимости, то к этому моменту его настрой уже мог измениться под смертоносными, обескураживающими набегами блестящего командующего Картады и под влиянием наступления осени и дождей.
Слуга эмира Бадира снова развел огонь, а потом ловко наполнил бокалы собеседников. Они по-прежнему слышали шум дождя за окном. Воцарилось дружеское молчание.
Визирь чувствовал, как расплываются его мысли. Он поймал себя на том, что рассматривает украшения этой самой потаенной комнаты эмира. Словно впервые, он разглядывал камин, полка которого была украшена резьбой в виде виноградных гроздьев и листьев. Смотрел на само вино и на бокалы прекрасной работы, на белые свечи в золотых подсвечниках, гобелены из Элвиры, резные фигурки из слоновой кости на боковой полке и над камином. Вдыхал запах завезенных из Сорийи благовоний, тлеющих на медном блюде, разглядывал резные окна, выходящие в сад, зеркало в позолоченной раме на противоположной стене, затейливо вытканные ковры…
Мазур бен Аврен подумал, что все эти изящные вещи служат в каком-то смысле бастионами, защитой цивилизованного человека от дождя, темноты и невежества.
Стоящие у стен города джадиты этого не понимают.
И в еще большей степени этого не понимают воины пустыни – спасители, которых все призывают в своих молитвах.
Истина, слишком горькая даже для иронии. Эти вещи в комнате Бадира – эти свидетельства его умения стремиться к красоте и ценить ее в этом мире – для пришельцев и с юга, и с севера были символами упадка, продажности, разврата. Безбожия. Опасными земными безделушками, отвлекающими от предписанного смиренного, униженного поклонения сверкающему богу солнца или далекому, холодному божеству, таящемуся за сиянием звезд.
– Госпожа Забира, – сказал он, меняя позу, чтобы облегчить боль в бедре, – предложила себя в качестве подарка молодому королю Халоньи.
Бадир, который пристально смотрел в огонь, поднял глаза.
– Она верит, что сможет убить его, – пояснил бен Аврен.
Эмир Бадир покачал головой.
– Нет смысла. Смелое предложение, но этот молодой человек почти ничего не значит в своей армии. Сколько ему, шестнадцать? А его мать разорвет Забиру на куски прежде, чем она окажется рядом с мальчиком.
– Я тоже так думаю, государь. Я поблагодарил ее и отказался, от вашего имени. – Он улыбнулся. – Я сказал ей, что она вместо этого может предложить себя в подарок вам, но в преддверии зимы я в ней нуждаюсь больше.
Король ответил короткой улыбкой.
– Мы продержимся до зимы? – спросил он.
Бен Аврен отпил вина, прежде чем ответить. Он надеялся, что этот вопрос не прозвучит.
– Мне бы хотелось, чтобы нам не пришлось этого делать, по правде говоря. Это будет очень тяжело. Нам необходимо, чтобы армия из пустыни хотя бы высадилась в Аль-Рассане и армия Халоньи испугалась возможности попасть в ловушку вне городских стен и укрытий. Тогда они, может быть, уйдут.