Альвар чувствовал, что ему необходимо будет выплакаться, прежде чем закончится этот день. И не ему одному.
Наружные двери его дома были распахнуты. Он вошел. Никого не видно. Наверное, они все во внутреннем дворе, ждут его. Он остановился перед зеркалом, пораженный своим видом. Мужчина с каштановыми волосами, с немодной бородой, начинающей седеть. А сейчас еще и бледный. Такой бледный, что, будь он собственным пациентом, прописал бы себе немедленный отдых. Он получил удар. И очень болезненный.
Он услышал на кухне голоса и повернул туда. В дверях он остановился. Его жена была там, все еще в рабочей одежде, проверяла маленькие пирожные и пирожки, которые пекли девочки. Даже сейчас, даже после только что случившегося с ним, Альвар вознес богу и лунам благодарность за этот дар любви, такой неожиданный, такой совершенно незаслуженный.
Он откашлялся. Она оглянулась и посмотрела на него.
– Ты опоздал, – весело сказала она. – Дина, твоя маленькая любимица, грозилась… – она замолчала. – Что случилось?
Как сказать такое?
– Аль-Рассан пал. – Он услышал свои слова так, словно их отражало эхо, как это было в долине Эмин ха’Назар. – Этим летом. Весь полуостров теперь принадлежит джадитам.
Его жена сложила за спиной руки и прислонилась к столику у очага. Потом быстро сделала три шага вперед по каменному полу и обняла его, прижалась головой к его груди.
– Ох, любимый, – сказала она. – Ох, Альвар, наверное, это так тяжело для тебя. Что я могу сказать?
– Все здесь?
– Почти. Ох, дорогой, – сказала Мариза бет Реццони, его жена, коллега его и Джеаны, дочь его учителя, мать его детей, свет его дней и ночей. – Ох, Альвар, как ты им скажешь?
– О чем скажешь? – спросила Джеана, входя на кухню. – В чем дело? Что-то с детьми?
– Нет. Нет, не это, – ответил Альвар и замолчал.
Он смотрел на первую женщину, которую полюбил. И знал, что будет любить ее до самой смерти. Она до сих пор, с сединой в волосах и смягчившимися чертами лица, оставалась той же потрясающей отважной женщиной, с которой он много лет назад ехал через Серранский хребет к эмиру Рагозы Бадиру.
Снова в коридоре послышались знакомые шаги.
– Мы здесь! – крикнул Альвар, повысив голос. – На кухне. – Так даже лучше, в каком-то смысле.
Аммар вошел, почти не опираясь на палку, остановился в дверях, а потом приблизился и встал рядом с женой. Он посмотрел на Джеану, на Маризу, на Альвара. Положил руку на плечо Джеаны и произнес своим красивым голосом:
– У Альвара те же новости, что и у меня. Он пытается придумать, как нас уберечь. В основном меня, я полагаю.
– В основном тебя, – тихо согласился Альвар. – Аммар, мне так жаль.
– Прошу вас! – воскликнула Джеана. – В чем дело?
Муж отпустил ее, и она повернулась к нему.
– Я собирался подождать, пока закончится праздник Альвара, но теперь уже нет смысла. Пришел корабль из Эспераньи, любимая. Этим летом Фернан Бельмонте взял Картаду и мой родной Альджейс, где поют соловьи. Сразу же после этого Тудеска открыла свои ворота. Эти три города были последними.
Альвар заметил, что его жена, которая, единственная из четверых, никогда не бывала на этом любимом, измученном полуострове, плачет. Мариза умела чувствовать боль, которую видела, умела принимать ее в себя. Это была часть ее врачебного дара, и она иногда пугала Альвара.
Джеана побледнела и выглядела теперь почти так же, как он сам недавно в зеркале. Она не заплакала, а через секунду сказала:
– Это должно было случиться. Никто не смог бы повернуть вспять ход событий, а Фернан…
– …Кажется, стал почти тем, кем был его отец, – закончил ее фразу Аммар. – Да, это должно было случиться. – Он улыбнулся улыбкой, которую они все хорошо знали и без которой уже не могли обойтись здесь, в Соренике. – Разве я не пытался писать историю Аль-Рассана и элегию в его честь все это время? Разве не было бы жестокой шуткой по отношению ко мне, если бы…
– Не надо, – сказала Джеана, подошла и обняла мужа. Аммар замолчал. Закрыл глаза.
Альвар с трудом сглотнул, он был близок к слезам по причине слишком сложной, чтобы выразить ее словами. Звезднорожденные не были его народом. Он родился джадитом, стал киндатом по собственному выбору, еще до того как встретил младшую дочь сэра Реццони и начал ухаживать за ней. Он принял это решение, как и решение стать лекарем, к тому времени, как покинул Эстерен, сопровождая Исхака бен Йонаннона и его жену к их дочери по поручению короля и королевы Вальедо.
Джеана уже была в Соренике, она приехала сюда вместе с ибн Хайраном, когда мувардийцы в Аль-Рассане начали угрожать бунтом, если Аммар продолжит командовать их армиями. От Язира ибн Карифа требовали казнить его: этот человек, кричали ваджи, убил халифа. В глазах Ашара он даже больший грешник, чем джадиты.
Язир уступил первому требованию, но, как ни удивительно, устоял перед вторым. Он сослал ибн Хайрана, но сохранил ему жизнь. Отчасти за то, чего он добился в качестве каида, но в основном за один вечерний бой, когда ибн Хайран был священной рукой Ашара, держащей меч. Разве он не одолел человека, которого не мог одолеть никто? Разве не обеспечил им победу при Силвенесе, когда убил Родриго Бельмонте, Бич Аль-Рассана?
И более того: разве он – прежде всего остального – таким образом не отомстил за кровь Галиба? Язир ибн Кариф, который двадцать последних лет странствовал по пескам бок о бок с братом, не захотел убить человека, который сделал это для него. Ибн Хайрану позволили уехать, вместе с его наложницей из киндатов.
– Нам пришло письмо от Миранды, – сказал Альвар, прочищая горло.
Джеана взглянула на ибн Хайрана и, успокоившись, отпустила его.
– Ты его прочел? – спросила она Альвара.
– Я только начал. Читай. – Он вручил ей конверт.
Джеана взяла его, развернула и начала читать. Альвар подошел к буфету и налил себе стакан вина. Он взглянул на Маризу, которая отрицательно покачала головой, и на Аммара, который кивнул. Он налил неразбавленного вина своему самому близкому другу на свете и принес ему бокал.
Джеана читала вслух:
– …события этим летом происходили бурные. Фернан и король взяли последние три города Аль-Рассана. Не знаю подробностей, я никогда ни о чем не спрашиваю, но в двух из них, кажется, произошла кровавая резня. Я знаю, что это не доставит вам радости, даже Альвару, и знаю, что для Аммара это станет большим горем. Поверит ли он, что я не желаю ему зла, даже сейчас? Поверит ли он, что я понимаю его печаль и что Родриго понял бы ее тоже?
Не думаю, что Фернан на это способен, а вот Диего – возможно. Я не знаю наверняка. Теперь я, конечно, не так часто с ними вижусь. У Диего и его жены родился мальчик, по милости Джада, мой первый внук, и мать чувствует себя хорошо. Его назвали Родриго, как вы и сами могли догадаться. Король удостоил Диего нового титула, созданного специально для него: он теперь – первый канцлер объединенной Эспераньи. Люди говорят, что Фернан выиграет для нас все сражения, а Диего будет руководить нами в мирное время. Я горжусь ими обоими, конечно, хотя, как мать, могла бы пожелать Фернану больше доброты. Полагаю, все мы знаем, где он потерял свою доброту, но я, наверное, единственная, кто помнит то время, когда он еще был добрым.
Я говорю как старуха, да? У меня есть внук. Я старая. В общем, я не считаю, что так уж сильно изменилась, но, наверное, изменилась. Между прочим, вы бы не узнали короля – он стал чудовищно толстым, как его отец.
Этой весной, перед началом весенней кампании, перевезли останки Родриго. Я не хотела, чтобы он покидал ранчо, но мальчики и король считают, что ему должны оказывать почести в Эстерене, и у меня не хватило духу противостоять им всем. Раньше я лучше умела сражаться. Я все же настояла на одном, и, к моему удивлению, и Диего, и король Рамиро согласились. Слова на его надгробии взяты из стихов, которые когда-то прислал мне Аммар.
Я думала, что окажусь единственной, кто считает их уместными, но это было не так. Я поехала туда на церемонию. Эстерен сильно изменился, конечно. Альвар, ты бы его совсем не узнал. Родриго теперь лежит в нише сбоку от диска бога в королевской часовне. Там стоит статуя из мрамора, созданная одним из новых скульпторов Рамиро. Это не Родриго, конечно, тот человек его никогда не видел. Они надели на него отцовский шлем с орлом, дали в руки хлыст и меч. Он выглядит ужасно суровым. У основания статуи высекли стихи Аммара. Боюсь, они на языке Эспераньи, но король сам сделал перевод, так что, я полагаю, это чего-нибудь стоит.
Они звучат так:
Все знайте, кто увидит,
Здесь почил
Тот человек, кто свято верен был
Своей земле, страну свою любил
И мужеством, и стойкостью, и честью
Господним чудом на земле прослыл.
Джеана прервала чтение, ей было трудно говорить. Иногда Альвару казалось, что ей было бы легче, если бы она позволила себе заплакать. Мариза не раз говорила то же самое. Джеана плакала, когда умер ее отец и когда ее третий ребенок, ее дочь, родилась мертвой, но Альвар не мог вспомнить ни одного другого случая, после того боя у холма, в сумерках, возле Силвенеса.
И сейчас она взяла себя в руки, отложила письмо и тонким голосом произнесла:
– Может быть, мы дочитаем его после праздника?
Словно в подкрепление ее слов, со двора донесся нетерпеливый девичий голос:
– Идите же сюда! Мы все ждем!
– Пойдем, – сказал Альвар, беря на себя руководство. – Мне достанется от Дины, если мы заставим ее ждать еще дольше.
Они вышли во двор. Его друзья собрались там – довольно много народу. Элиана бет Данил, мать Джеаны, пришла поздравить его, и он первым делом поздоровался с ней. Его дочери сновали вокруг, словно пара длинноногих жеребят, рассаживая всех на подобающие места, а потом унеслись на кухню, хихикая.
– Поклянитесь, – сказала Мариза, как только девушки оказались достаточно далеко, чтобы ее не услышать, – что даже не заикнетесь о том, что пирожные подгорели.