– Разве так обсуждают подобные вопросы?
– Сойдет и так. Куда ты поедешь, Родриго?
Он вздохнул.
– Точно не в Халонью, и в Руанде мне пока не найти радушного приема. Я мог бы увести свой отряд с полуострова в Фериерес или Батиару, но не стану этого делать. Здесь могут начаться события, и я не хочу уезжать слишком далеко. Значит, на юг. Снова в Аль-Рассан.
– Куда? – Она сосредоточилась. Ему показалось, что у него под поясницей лежит камень.
– Думаю, в Рагозу. Королю Бадиру мы пригодимся. Он зажат в тисках между Картадой, Халоньей и бандитами, совершающими набеги с юга. Там можно заработать.
– Не в Рагозу ли отправилась эта женщина, твой лекарь?
Он заморгал.
– Умница. Она не мой лекарь, но – да, именно туда она и отправилась. Я все еще хочу попытаться заполучить ее лекарем в отряд.
– Не сомневаюсь. Она очень хорошенькая, так ты говорил?
– Я ничего похожего не говорил. Разве я полный идиот?
– Да. Так это правда?
– Что?
– Она хорошенькая?
Родриго еще раз осторожно вздохнул; в его положении это было нелегко.
– Миранда, я женат на самой красивой женщине из всех мне известных. И не могу беспристрастно судить о подобных качествах у остальных. Она достаточно привлекательна. Синие глаза – редкость у киндатов.
– Понятно. Ты их заметил?
– Миранда…
– Ты заметил. – Выражение ее лица было обманчиво мягким. Он научился не доверять этому выражению. Камень под его спиной, казалось, невероятным образом увеличился в размерах.
– Меня учили замечать все, Миранда. В мужчинах и в женщинах. Если бы я был лучше обучен пятнадцать лет назад, я бы заметил, что ты – жестокая и безжалостная женщина.
– Возможно, – миролюбиво согласилась она. – Теперь уже поздно. Скажи, что я всегда говорю, когда ты уезжаешь из дома?
– О, Джад! Не начинай все сначала. Я знаю, что ты всегда…
– Скажи это. Иначе я опять найду стрелу. Я дала себе слово всадить в тебя стрелу в тот день, когда убила Гарсию де Раду. Два булавочных укола не в счет.
– Нет, в счет, – возразил он. – И это не булавочные уколы. – Он замолчал, увидев выражение ее лица, потом тихо произнес: – Я знаю, что ты мне говоришь. Что, если я пересплю с другой женщиной, ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.
Она улыбалась, словно поощряя ребенка, который хвалится своей памятью.
– Хорошо. И так как я не хочу спать с другим мужчиной…
Родриго вздохнул.
– Ты меня убьешь, Миранда, я знаю. Позволь мне встать, пожалуйста.
Казалось, она обдумывает его просьбу, что уже было шагом вперед.
– Нет, – в конце концов ответила она. – Пока нет. Ты мне нравишься в таком положении.
– Что это значит? – спросил он, встревожившись.
Она подползла на коленях со своего места поближе к нему. Окинула его сверху оценивающим взглядом, потом хладнокровно разорвала на нем рубашку. Он широко раскрыл глаза. Ее руки занялись застежками и завязками его штанов. Ему стало трудно дышать.
– Миранда, – сказал он, – у меня под спиной лежит камень.
– Этого мы не можем допустить, правда? – прошептала она с преувеличенным сочувствием. Но все же просунула руку под него и достала смехотворно маленький камешек.
– Развяжи меня, любовь моя. Нам будет лучше, если я буду свободен.
– Ничего подобного, – ответила его радость, его мука, его жена, жестокий яркий свет его дней. – Нам будет очень хорошо и так.
Она покончила с его одеждой и начала снимать свою.
– Видишь, что я имею в виду? – сказала она, с улыбкой глядя сверху на его восставшую плоть. Произнося эти слова, она стянула через голову свою черную тунику. Под ней ничего не было. Ее маленькие груди при свете факела выглядели гладкими и тугими.
– Видишь? – снова спросила она. Конечно, он видел.
В конце концов он закрыл глаза, но лишь после того, как она совершила множество движений, приведших его в такое состояние, когда он уже не мог следить за течением времени или за чем-либо еще.
К тому моменту факел уже догорел, это он запомнил. Смотреть было невозможно. Только чувствовать. Губы и пальцы. Зубы, в самых неожиданных местах. Тесное, совершенное убежище ее тела, после столь долгого перерыва.
– Отпустить тебя? – выдохнула она ему в самое ухо.
– Никогда, – ответил Родриго, не открывая глаз.
Еще позже заходящая белая луна послала косой луч сквозь широкую щель в досках стены, и он осветил их. Родриго лежал под Мирандой, ее голова покоилась на его груди, темные волосы рассыпались, окутав их обоих. Он чувствовал ее мерное дыхание, впитывал ощущение ее кожи и ее запах, опьяняющий, как неразбавленное вино.
– Ладно, – пробормотала она, словно продолжая диалог. – Наверное, нам нужен хороший лекарь.
– Мне уж точно, – с чувством сказал он.
Это заставило ее рассмеяться. Но в какой-то момент, хотя трудно было заметить перемену, смех перешел в слезы. Он почувствовал, как они хлынули ему на грудь.
– Два года – большой срок, – сказала Миранда. – Родриго, я была к тебе несправедлива?
– Я не собираюсь проводить два года без тебя, – ответил он. – Так или иначе.
Она ничего не сказала. Слезы капали в молчании. Он поколебался, но в конце концов опустил руки – он освободил их от пут в первые же секунды после того, как его связали, – и обнял ее.
– О, чтоб ты сгорел, Родриго, – прошептала она, когда поняла, что он сделал, но на этот раз ее голос не был суров. Через мгновение она прошептала, говоря о самом грустном на свете – уходящем времени: – Они такие юные.
Он погладил ее по волосам, спускаясь по ним все ниже вдоль спины.
– Я знаю, – нежно прошептал он. – Знаю, любовь моя.
Он сам впервые убил человека в двенадцать лет. Но не сказал ей об этом. Не сейчас.
– Они все еще в хижине? – спросил Фернан.
– Угу, – ответил Диего.
– Что они там делают, как ты думаешь?
– Нет-нет, – поспешно вмешался священник Иберо. – Это нескромный вопрос!
– Я все равно не смог бы на него ответить, – со смехом сказал Диего. – Иберо, между прочим у тебя по-настоящему воинственный вид.
Несколько секунд лицо давно знакомого им священника отражало неуверенность, потом на нем появилось выражение сдержанного удовольствия. Он действительно сильно изменился: его лицо под черной шляпой было запачкано грязью, он был одет как разбойник, а в новые сапоги для верховой езды подложил стельки, чтобы казаться выше.
Фернан заставил Иберо несколько дней тренироваться говорить низким голосом и ходить в этих сапогах, чтобы привыкнуть к такой речи и к движениям. Их священник и наставник был, как ни удивительно, предводителем банды, которая захватила Родриго. Мальчики держались вне поля зрения, ниже по реке, вместе с лошадьми. Другими разбойниками были работники ранчо, переодетые, как и Иберо; им приказали не говорить ни слова. Они уже вернулись домой. А эти трое, два мальчика и священник, сидели на темной траве под двумя лунами и звездами летней ночи.
– Ты действительно думаешь, что мы его провели? – спросил священник.
– Кого? Папу? Не говори глупостей, – ответил Фернан, насмешливо взглянув на него.
– Он обо всем догадался на основании по крайней мере полудюжины разных мелочей, которые мы упустили, – радостно добавил Диего. Мальчики улыбнулись друг другу. У священника вытянулось лицо.
– Он узнал нас? Тогда какой смысл был в этом обмане?
– Он нам расскажет об этих мелочах. В следующий раз будем умнее, – объяснил Фернан.
– Кроме того, – сказал Диего, – мама очень хотела вонзить в него стрелу.
– А! – вспомнил священник. – Правильно. Я забыл. – Он уже давно жил в этой семье.
Они решили вернуться на ранчо. Невозможно было угадать, как долго Родриго и Миранда пробудут в этой хижине. По дороге домой Фернан, как и следовало ожидать, запел. У него был ужасный голос, и обычно его тут же останавливали, но в ту ночь никто не жаловался. Темные просторы выглядели более сносно и даже приветливо под двумя лунами. Они могли видеть горы вдали и широкие равнины на севере и на юге, и убегающие на запад у них за спиной, а потом, немного позже, они увидели свет факелов, оставленных на ограде вокруг ранчо, чтобы они все вернулись домой в этой ночи.
Часть третья
Глава VII
– Ну, и где же он? – спросил Альмалик Картадский, Лев Аль-Рассана. Правитель гневался. Признаки гнева ясно видели все собравшиеся в просторной сводчатой палате. Люди, стоящие под подковообразными арками из оттеняющих друг друга красного и янтарного камня, тревожно переглянулись. Придворные и художники, приближенные к правителю, известному своими переменами настроения, быстро научились истолковывать такие перемены. Они смотрели, как их повелитель выхватил из корзины, которую держал раб, апельсин и сам начал быстро чистить его своими большими, ловкими руками. Эти же руки держали меч, который меньше трех месяцев назад убил Ишлика ибн Раала в этой самой палате, забрызгав кровью поэта мозаичные плитки, мраморные колонны и одежду тех, кто в тот день стоял слишком близко.
Молодой, набиравший популярность поэт из Тудески совершил ошибку: вставил в свои стихи две строчки из произведения другого поэта, а потом отрицал, что сделал это намеренно. Однако Альмалик Картадский знал поэзию и гордился этим. В Аль-Рассане после падения Халифата выдающийся поэт мог создать правителю столь необходимую ему репутацию просвещенного человека.
И в течение пятнадцати лет главным советником Альмалика, а позднее официально провозглашенным наставником и воспитателем его старшего сына и наследника был поклонник многих искусств Аммар ибн Хайран. Который и написал, к большому несчастью Ишлика ибн Раала, те самые две украденные строчки. И о котором в этот опасный момент три месяца спустя спрашивал повелитель.
– Где он? – повторил вопрос Альмалик.
Придворные, человек тридцать, собравшиеся в то утро в палате, обнаружили много интересного для себя в геометрических узорах потолка и мозаичных полов. Никто не смотрел прямо на короля и на того человека, к которому он обращался. Только одна женщина, сидящая среди ярких подушек рядом с возвышением правителя, сохраняла невозмутимое выражение лица и тихо перебирала струны лютни.