Внезапно рука правителя подломилась, и Альмалик, широко открыв рот, беззвучно рухнул на россыпь ярких подушек. Тут кто-то вскрикнул, и этот крик эхом отразился среди колонн. Зазвенели голоса перепуганных людей.
– Ашар и бог проявили милосердие, – сказал раб, поднимаясь и поворачиваясь лицом к придворным и потрясенному поэту, стоящему перед возвышением. – Мне очень не хотелось еще раз слушать эту поэму. – Он прижал руку к груди, словно извиняясь. – Я написал ее в большой спешке, видите ли, и в ней есть неудачные выражения.
– Аммар ибн Хайран! – заикаясь, пробормотал Сефари без особой необходимости.
Недавний раб хладнокровно разматывал свой шафрановый тюрбан. Он сделал кожу смуглой, но больше никак не замаскировался: никто не смотрит на рабов внимательно.
– Я очень надеюсь, что он меня узнал, – произнес ибн Хайран задумчивым тоном. – Думаю, узнал. – И бросил ткань тюрбана на подушки. Он выглядел абсолютно спокойным, стоя возле возвышения, на котором распростерся с открытым ртом умерший неприглядной смертью самый могущественный правитель Аль-Рассана.
В этот момент все придворные как один посмотрели на стоящих у дверей мувардийцев, единственных в зале людей с оружием. Мужчины с закрытыми лицами проявляли необъяснимую безучастность к тому, что произошло. Ибн Хайран заметил направление взглядов.
– Наемники, – мрачно произнес он, – это наемники.
Он не прибавил, хоть и мог бы, что воины из племен пустыни не отвели бы и секунды времени в своих молитвах этому только что умершему развращенному мирянину, который был хуже неверного. С точки зрения мувардийцев, все правители Аль-Рассана заслуживали примерно одинаковой судьбы. Если бы они все убили друг друга, звездные видения Ашара могли бы воплотиться на этой земле.
Тут один из людей с закрытыми лицами вышел вперед, к возвышению. Он прошел мимо Забиры, которая продолжала стоять неподвижно, прижав ладони ко рту.
– Не совсем, – сказал он тихо, но его слова были услышаны, и их запомнили.
Затем он поднялся на возвышение и спустил ткань с нижней части лица, и тогда все собравшиеся в зале увидели, что это в действительности наследник престола Картады, Альмалик ибн Альмалик, тот самый, с нервно подергивающимся веком, который, по словам отца, похож на прокаженного.
В тот момент он был больше похож на воина пустыни. И в тот же самый момент он стал правителем Картады.
Теперь остальные трое мувардийцев обнажили мечи, не покидая своих мест у дверей. Можно было ожидать, что придворные вскрикнут, но страх и потрясение лишают дара речи. Единственным звуком в зале приемов какое-то мгновение оставалось дыхание перепуганных людей.
– Стражники по ту сторону двери – мои люди и по эту сторону тоже, – мягко произнес юный Альмалик. Все заметили, что на этот раз его веко не дергалось и не опускалось.
Он посмотрел вниз, на поверженное тело отца. И быстрым, решительным движением ноги столкнул мертвого правителя с возвышения. Тело скатилось к ногам Забиры. Сын непринужденно уселся среди оставшихся на возвышении подушек.
Аммар ибн Хайран опустился перед ним на колени.
– Да явят святой Ашар и бог среди звезд свою милость, – произнес он, – и даруют тебе долгую жизнь, о великий правитель. Будь великодушен в своем величии к твоим верным слугам. Пусть твое царствование будет увенчано вечной славой во имя Ашара.
И он, не вставая, поклонился четыре раза.
За его спиной поэт Сефари внезапно пришел в себя. Он рухнул на мозаичный пол, словно ему подрубили колени, и последовал его примеру. А после все присутствующие в зале приемов склонились перед новым правителем Картады, словно были благодарны за подсказку и наконец-то поняли, что надо делать.
Все видели, что единственная женщина в зале, прекрасная Забира, сделала то же самое: она коснулась лбом пола рядом с телом своего мертвого возлюбленного, кланяясь его сыну, как всегда грациозная и соблазнительная.
Было также замечено, что Аммар ибн Хайран, которого разыскивали по всему Аль-Рассану, не дожидаясь разрешения правителя, поднялся с колен.
Попавшие в этом зале в плен к обнажившим мечи мувардийцам с опозданием удрученно спрашивали себя, как могли они не узнать этого человека раньше. Ибн Хайран не похож ни на кого, благодаря своим невероятно синим глазам. Никто не двигается так, как он. Ничья дерзость не может сравниться с его дерзостью. Когда он снял тюрбан, его знаменитая серьга засверкала – насмешливо, как подумали многие, что было вполне простительно. Теперь стало ясно, что он уже давно находился в Картаде. Может быть, в этом самом зале. Многие в палате приемов начали поспешно припоминать свои непочтительные замечания в адрес опального фаворита, которые они, возможно, позволили себе во время его предположительного отсутствия. Ибн Хайран улыбнулся и оглядел их. Его улыбку все хорошо помнили, и сейчас она принесла так же мало облегчения, как это бывало всегда.
– День Крепостного Рва, – произнес он, ни к кому в отдельности не обращаясь, – был ошибкой с многих точек зрения. Не оставлять человеку выбора – всегда плохая идея.
Для поэта Сефари это было совершенно непонятное замечание, но среди колонн и под арками стояли люди более мудрые. Замечание ибн Хайрана потом припомнят и будут обсуждать. Каждый из придворных поспешит первым объяснить его значение.
«На ибн Хайрана, – будут шептаться они в банях и во дворах или в городских тавернах джадитов, – хотели свалить вину за казни в Фезане. Он обладал слишком большой властью в глазах правителя. И это должно было его обуздать. Никто после этого не мог бы ему доверять». И все будут понимающе кивать за чашей шербета или запретного вина.
Эта загадочная фраза стала причиной всех разговоров в последующие дни; по крайней мере так казалось.
Однако старая истина гласит, что события, великие или малые, не всегда следуют планам даже самых хитроумных людей.
Новый правитель Картады за спиной ибн Хайрана закончил раскладывать подушки так, как ему нравилось, и теперь произнес тихо, но очень ясно:
– Мы готовы принять от всех уверения в преданности. Ни одному мужчине нет необходимости бояться нас, пока он хранит нам верность. – Многие отметили, что о женщинах не было сказано ни слова.
Правитель продолжал говорить, и ибн Хайран повернулся к нему лицом.
– В начале нашего царствования мы хотим сделать некоторые заявления. Первое: все официальные траурные обряды будут соблюдаться в течение семи дней, чтобы почтить нашего трагически погибшего правителя и отца.
Мужчины при картадском дворе – большие мастера улавливать малейшие нюансы информации. Никто не заметил ни намека на удивление на лице или в позе ибн Хайрана, который только что убил правителя.
«Это он тоже запланировал, – решили они. – Принц для такого недостаточно умен».
Как оказалось, они ошиблись.
Многим людям в будущем предстояло ошибаться в отношении Альмалика ибн Альмалика. Первый и самый выдающийся из них стоял сейчас прямо перед юным правителем и слушал, как новый король, его ученик и воспитанник, произносит тем же тихим, ясным голосом:
– Вторым заявлением, к нашему прискорбию, будет приказ о ссылке нашего слуги, прежде пользовавшегося нашим доверием и горячей любовью, Аммара ибн Хайрана.
Ни одного знака, движения, малейшего указания на замешательство у названного человека. Только поднятая бровь – характерный жест, который мог означать так много, – и затем спокойно заданный вопрос:
– За что, мой повелитель?
В устах того, кто только что убил правителя, когда еще теплое тело лежит неподалеку, этот вопрос казался поразительно самонадеянным. Учитывая то, что убийство, без сомнения, было совершено с согласия и при участии юного принца, он был также опасным. Альмалик Второй Картадский посмотрел в сторону и увидел меч своего отца рядом с возвышением. Он протянул руку, почти рассеянно, и взялся за его рукоять. Все видели, что у него снова начало подергиваться веко.
– За преступления против морали, – ответил наконец молодой правитель. И покраснел.
В наступившем гробовом молчании раздался смех ибн Хайрана. Смех этот эхом отразился от колонн и арок и взлетел к высокому сводчатому потолку. В веселье Аммара, однако, ощущалось напряжение, и чуткое ухо могло его уловить. Это не было оговорено заранее, возникла всеобщая уверенность. И здесь кроется очень большая тонкость, поняли самые сообразительные. Новому правителю необходимо быстро создать между собой и цареубийством как можно большее расстояние. Если бы он назвал убийство причиной ссылки, это расстояние было бы потеряно, так как присутствие замаскированного принца в этом зале уже само по себе говорит о том, как была спланирована смерть его отца.
– Вот как! – сказал ибн Хайран в наступившей тишине, когда замерло эхо его смеха. – Опять прегрешения против морали. Только это? – Он сделал паузу, улыбнулся. Потом откровенно заявил: – Я опасался, что вы заговорите о смерти правителя. Эту ужасную ложь кто-нибудь, возможно, уже сейчас разносит по городу. Я испытываю облегчение. А потому могу ли я жить в надежде, что мой повелитель когда-нибудь запечатлеет на моем недостойном лбу поцелуй прощения?
Король покраснел еще сильнее. Поэт Сефари внезапно вспомнил, что их новый правитель еще совсем молодой человек. И что Аммар ибн Хайран был его ближайшим советчиком и другом и что много лет ходили некие слухи… Он решил, что теперь лучше понимает положение дел. «Поцелуй прощения повелителя». Подумать только!
– Такие вещи определяют время, звезды и воля Ашара, – ответил юный правитель решительным голосом, тоном официального благочестия. – Мы… высоко ценили тебя и благодарны тебе за прошлую службу. Нам было не так-то легко решиться на это… наказание.
Он помолчал, голос его изменился.
– Тем не менее оно необходимо. У тебя есть время до первой звезды, чтобы покинуть Картаду, и еще семь ночей, чтобы покинуть наши земли. В противном случае любой, кто тебя увидит, волен отнять у тебя жизнь и, поступив так, будет действовать от имени правителя. – Слова звучали резко и точно, отнюдь не слова молодого человека, который нервничает и не уверен в своих силах.