Альвар добился, чтобы ему это объяснили. Кроме прославленных мастеров – резчиков по слоновой кости, – здесь жили поэты и певцы, кожевники, резчики по дереву, каменотесы, стеклодувы, строители – мастера самых разнообразных ремесел, – которые никогда бы не рискнули отправиться на восток, через Серранский хребет, в те дни, когда Силвенес был центром западного мира. Теперь, после падения Халифата, каждый из правителей городов обзавелся своими ремесленниками и художниками, которые прославляли и воспевали его достоинства. Они все были теперь львами, если верить сладкоречивым поэтам Аль-Рассана.
Но им, разумеется, не верили. Поэты – это поэты, им надо зарабатывать на жизнь. Правители – это правители, теперь их целый десяток. Некоторые осели в руинах своих крепостей, некоторые погрязли в страхе или скупости, а некоторые – очень немногие – стали наследниками того, чем был Силвенес. Альвару казалось, хотя он имел довольно скудный опыт, что эмира Бадира в Рагозе следует причислить к последним.
Среди окружающих его незнакомых вещей: неизвестных пьянящих запахов, доносящихся из дверей домов, дворов и харчевен; колокольного звона, днем и ночью призывающего верующих на молитву через отмеренные промежутки времени; буйства звуков и красок на базаре – Альвар радовался тому, что здесь, в Аль-Рассане, год измеряли промежутками от одного полнолуния белой луны до другого, как было и у него дома. По крайней мере хоть это не изменилось. И он мог точно определить, сколько прожил здесь, в этом мире.
С другой стороны, когда он останавливался, чтобы оглянуться назад, ему казалось, что прошло гораздо больше трех месяцев. Год, проведенный в Эстерене, казался призрачно далеким, а ферма осталась в почти невообразимом прошлом. Он гадал, что сказала бы его мать, если бы увидела его в небрежно подпоясанных, развевающихся одеждах ашаритов прошлым летом. На самом деле он не гадал, он был почти уверен, что знает. Она бы снова отправилась прямиком на остров Васки, на коленях бы поползла, чтобы замолить его грехи.
Дело в том, что здесь, на юге, лето было жарким. Головной убор был просто необходим в раскаленный добела полдень, причем не такой обременительный, как шляпа из жесткой кожи; а светлые туники и штаны из хлопка были гораздо более удобными на городских улицах, чем те, что он носил, когда они приехали сюда. Его лицо покрылось загаром. Альвар понимал, что теперь и сам выглядит почти ашаритом. Он испытывал странное чувство, глядя на свое отражение в зеркале. А здесь зеркала висели повсюду: рагозцы были тщеславными людьми.
Тем временем наступила осень; теперь он накидывал поверх одежды легкий коричневый плащ. Его выбрала для него Джеана, когда погода начала меняться. Пробираясь сквозь толпу на еженедельном базаре – и теперь уже довольно ловко, – Альвар с трудом мог поверить, что так мало времени прошло с тех пор, как они втроем миновали горный перевал и впервые увидели синие воды озера и башни Рагозы.
В тот день Альвар с трудом скрывал свое благоговейное изумление, хотя, оглядываясь теперь с высоты приобретенного опыта, он подозревал, что его спутники просто проявили благородство и сделали вид, что ничего не замечают. Даже Фезана издали испугала его. Но Рагоза была по сравнению с ней гигантом. Теперь одна лишь Картада – ведь Силвенес халифов был разграблен и разрушен много лет назад – оставалась еще более великолепным городом. По сравнению с этим великолепием, с его высокими стенами и многочисленными башнями, Эстерен был просто деревушкой Орвилья, на которую однажды в летнюю ночь совершил налет Гарсия де Рада.
В ту ночь жизнь Альвара раздвоилась, как ветка дерева, его дорога утром повернула на восток, через Аль-Рассан, через Серранский хребет к этим стенам, вместе с Джеаной бет Исхак, а не на север, к дому, вместе с Капитаном.
И это был его собственный выбор, одобренный Родриго и принятый, пусть сначала неохотно, Джеаной. «Ей понадобится в дороге охрана, – заявил Альвар утром, после того памятного разговора у костра. – Солдат, – прибавил он, – а не просто слуга, каким бы верным и отважным этот слуга ни был». С разрешения Капитана Альвар предложил свои услуги. Он устроит ее в Рагозе, а потом отправится домой.
Он не сказал им, что влюблен в нее. Они не позволили бы ему поехать, если бы знали, – в этом он был уверен. Он также обрел печальную уверенность в том, что Джеана угадала правду еще в самом начале путешествия. Он не слишком хорошо умел скрывать свои чувства.
Он считал ее красивой, с ее черными волосами и неожиданно синими глазами. Он знал, что она умна, и более того: получила хорошее образование и работает уверенно и профессионально. Среди пожаров Орвильи он видел ее отвагу, ее гнев, когда она держала за руки двух маленьких девочек. Эта женщина никак не вписывалась в его жизнь. И еще она принадлежала к народу киндатов – странников, еретиков, позорящих бога, людей, которых священники проклинали не менее яростно, чем ашаритов. Альвар старался убедить себя, что это не имеет значения, но это было не так: от этого она казалась еще более загадочной, экзотичной, даже немного опасной.
Но в действительности опасной она не была. Только проницательной, практичной и откровенной. Она пустила его к себе в постель всего на одну ночь, вскоре после их приезда в Рагозу. Сделала это по-доброму, не обманывая и ничего не обещая. Почти наверняка она надеялась, что такая мимолетная физическая связь излечит его от юношеской влюбленности. Альвару, тоже достаточно проницательному, это было совершенно ясно. Она не позволила ему питать каких-либо романтических иллюзий насчет значения этой проведенной вместе ночи. Она была добра к нему, Альвар это понимал. Хотя путешествие прошло без приключений, она была благодарна за его общество, считала его надежным и заслуживающим доверия, его энергия ее развлекала. Он постепенно понял, так как был по-своему наблюдателен, что она тоже собирается предпринять нечто новое и странное и не совсем уверена в своем пути.
Он также понимал, что она его не любит, что, кроме физической страсти, ночной гармонии тел двух молодых людей, оказавшихся вдали от дома, в их союзе нет никакого иного смысла. Но, вместо того чтобы излечить его от любви, эта ночь в ее комнате укрепила его чувства, словно печать из расплавленного воска.
В старых сказках, которые служанки рассказывали на кухне у очага после ужина на ферме, храбрые всадники Джада влюблялись с первого взгляда и на всю жизнь в дев, которым грозила опасность. Это не должно было случиться в том падшем, разобщенном мире, в котором они жили. Но это случилось с Альваром де Пеллино.
Он не делал из этого большой проблемы. Он любил Джеану бет Исхак, лекаря из народа киндатов. Это было существующим фактом, таким же, как место, где восходит божье солнце по утрам, или правильный способ парировать удар мечом слева по своим коленям. Шагая по переполненным улицам Рагозы, Альвар чувствовал себя гораздо более взрослым, чем тогда, когда летом отправился вместе с Родриго Бельмонте на юг за данью.
Сейчас наступила осень. Ветер с севера, с озера Серрана, по утрам был холодным, а иногда, по ночам, резким и ледяным. Все солдаты носили плащи, а под ними два слоя одежды, когда заступали на дежурство после захода солнца. Не так давно, на рассвете, после ночи на северо-западной стене, Альвар увидел на мачтах и шпангоутах рыбацких лодок в гавани ободки бледного инея под лучами полной голубой луны.
На следующее утро листья дубов в восточных лесах загорелись багрянцем и золотом, ослепительно сверкая в первых лучах солнца. На западе Серранские горы, которые охраняли Рагозу от войск Картады, а до того – в дни Халифата – от Силвенеса, надели шапки снега на вершины. Снег продержится до самой весны. Перевал, по которому они проехали с Джеаной и Веласом, был единственным открытым круглый год. Обо всем этом ему рассказали друзья в тавернах джадитов или харчевнях на базаре.
Теперь у него здесь появились друзья. Он не ожидал этого, но вскоре после их приезда стало очевидно, что он далеко не единственный воин-джадит в Рагозе. Наемники стремились туда, где были деньги и работа, а в Рагозе имелось и то, и другое. Надолго ли – никто не знал, но в то лето и осень город на озере Серрана служил домом для самого пестрого сборища воинов из Халоньи и Вальедо, и более дальних Фериереса, Батиары, Карша, Валески. Светловолосые, бородатые великаны-каршиты с далекого севера общались – и часто ссорились – с худыми, гладко выбритыми, вооруженными кинжалами людьми из опасных городов Батиары. Утром на базаре можно было услышать полдюжины разных языков. Альвар все свободнее говорил по-ашаритски и теперь умел ругаться на двух каршитских диалектах.
В тот день, когда они расстались, сэр Родриго отошел с Альваром немного в сторону и сказал, что ему нет особой нужды спешить домой. Он позволил ему задержаться в Рагозе и велел посылать письма с отчетами с каждым купцом, едущим в сторону Вальедо.
Капитан войска Бадира призвал к себе Альвара на третий день после их приезда. Это было хорошо управляемое, очень дисциплинированное войско, несмотря на всю его пестроту. На Альвара обратили внимание, как только они въехали в ворота. Конь и доспехи, которые достались ему в Орвилье, были слишком хороши для него и не могли остаться незамеченными. Его строго допросили, назначили ему жалованье и приписали к отряду. Через несколько дней ему позволили покинуть казарму и жить вместе с Джеаной и Веласом в квартале киндатов, что его удивило. В Эстерене не могло произойти ничего подобного.
Разгадка заключалась в положении Джеаны. Ее сразу же взяли ко двору, назначив новым лекарем эмира и его пресловутого визиря-киндата Мазура бен Аврена. Ее официальная должность при дворе – в Рагозе, как и во всем остальном мире, – давала ей определенные привилегии.
Ничто из этого, однако, не помешало Альвару не по своей воле ввязаться в три драки в течение первых двух недель после того, как он покинул казармы и поселился в их доме. То же самое происходило повсюду: у солдат собственный кодекс, какие бы указы ни издавали при дворе, а молодым воинам, пользующимся особыми привилеги