Его народ явился из пустыни. Из края подвижных, непостоянных дюн, песчаных бурь и грубых, бесплодных, изрезанных ущельями гор. Из края, где вечно дул ветер, где его порывы ничто не могло сдержать и остановить. Где солнце убивало, а ночные звезды обещали жизнь, воздух для дыхания, ветерок, чтобы успокоить обжигающую лихорадку дня. Где вода была – чем? Мечтой, молитвой, благословением бога в самом чистом виде.
У него не было собственных воспоминаний о подобных местах, кроме той памяти, что пришла в мир вместе с ним. Наследственной памяти племени, с которой рождались ашариты, которая их определяла. Аммуз и Сорийя, земли его предков, жили в его душе. Пустыни. Более обширные пески, чем даже пески Маджрити. Маджрити он тоже никогда не видел. Он родился в Алхаисе, здесь, в Аль-Рассане, в доме, где било три фонтана. И несмотря на это, его тянуло к воде, когда ему было плохо, когда он нуждался в утешении. Вдали от пустыни пустыня пребывала внутри него, словно рана или тяжелый груз, как пребывала внутри всех них.
Белая луна стояла над головой, голубая только поднималась в виде полумесяца. Теперь, когда огни города остались за спиной, звезды над озером сияли ярко и холодно. Ясность – вот что они для него значили. Именно это было необходимо ему сегодня ночью.
Он слушал, как волны бьются о пирс у него под ногами. Удар, пауза, еще удар. Волнообразный ритм мира. Мысли его разбегались. Подпрыгивали, словно лодки на воде, никак не сливались воедино. Физическое его состояние тоже было неважным, но это не имело значения. В основном усталость, несколько синяков, на одной из лодыжек пустяковая рана, которую он просто игнорировал.
Собственно говоря, схватка на турнирной арене после обеда не потребовала усилий. И это было одной из причин его тревоги.
Против них двоих сражалось пятеро, и капитан из Карша отобрал себе в союзники четверых самых лучших командиров Рагозы. В этих людях ясно чувствовались гнев, мрачная решимость, потребность доказать свою правоту, и не только по поводу жалованья. Все было задумано как представление, развлечение для двора и горожан, а не как смертельная схватка. Но все равно их взгляды из-под шлемов были жесткими и холодными.
Это не должно было произойти так быстро, так напоминать танец или сон. Словно где-то играла музыка, едва слышная. Он сражался против этих пятерых бок о бок, а потом спина к спине с Родриго Бельмонте из Вальедо, которого никогда прежде не встречал, и все происходило так, как никогда раньше на поле боя или где бы то ни было еще. У него возникло странное ощущение, будто он раздвоился. Он дрался так, будто имел два хорошо тренированных тела, управляемых одним мозгом. Они не разговаривали во время схватки. Никаких предупреждений, никакой тактики. Для этого бой был чересчур коротким.
Стоя на пирсе над холодными, неспокойными водами озера Серрана, ибн Хайран покачал головой, вспоминая. Ему следовало испытывать восторг после такого триумфа, возможно, любопытство, заинтересованность. Но вместо этого он был глубоко встревожен. Неспокоен. Даже немного напуган, если быть честным перед самим собой.
Дул ветер. Он стоял к нему лицом, глядя на север через озеро. На дальнем берегу его лежала тагра, земли, на которых никто не жил, а дальше находились Халонья и Вальедо. Где всадники Джада поклонялись золотому солнцу, которого страшились ашариты в своих палящих пустынях. Джад. Ашар. Знамена, под которые встают люди.
Он провел жизнь в одиночестве – и в игре, и в бою. Никогда не искал отряда, которым мог бы командовать, общества подчиненных ему командиров и даже, говоря по правде, друга. Спутники, прихлебатели, приверженцы, любовницы – они всегда присутствовали в его жизни, но не подлинная дружба – если не считать человека, которого он недавно отравил в Картаде.
Ибн Хайран за долгие годы научился смотреть на мир как на место, где он движется сам по себе: ведет людей в битву при необходимости; разрабатывает планы и стратегию для своего повелителя, если его попросят; создает свои стихи и песни, когда судьба оставляет ему для этого время; вступает в связь и порывает с чередой женщин – и с некоторыми мужчинами.
Ничего очень длительного, ничего слишком глубокого. Он так и не женился. Никогда не хотел этого, и его не заставляли. У его братьев были дети. Их род продолжится.
Под нажимом он, вероятно, сказал бы, что это умонастроение, эта постоянная потребность сохранять дистанцию зародились в один летний день, когда он вошел во дворец Аль-Фонтина и убил последнего халифа ради Альмалика Картадского.
Этот старый, слепой человек хвалил его юношеские стихи. Пригласил его погостить в Силвенесе. Пожилой человек, который никогда не хотел стать халифом. Все это знали. Как может слепой поэт править Аль-Рассаном? Музафар был всего лишь еще одной фигурой на доске, орудием придворных сил в продажном, перепуганном Силвенесе. То были мрачные дни для Аль-Рассана, когда молодой ибн Хайран прошел мимо подкупленных евнухов в сад Желания и пронес туда запрещенный клинок.
Нетрудно было, даже сейчас, оправдать то, что он сделал, то, что приказал ему сделать Альмалик Картадский. И все же. Тот день в самом укромном саду Аль-Фонтины оставил клеймо на ибн Хайране. В глазах других людей, в его собственных глазах. «Человек, который убил последнего халифа Аль-Рассана».
Тогда он был молод, переполнен ощущением собственной неуязвимости и ослепляющим предвкушением всех блестящих возможностей, которые обещает жизнь. Теперь он уже не был молод. Даже холод и этот пронизывающий ветер с озера он чувствовал острее, чем пятнадцать лет назад. При этой мысли Аммар усмехнулся, в первый раз за эту ночь, и грустно покачал головой. Сентиментальные, недостойные мысли. Старик, закутанный в одеяло у очага? Так скоро и будет, очень скоро. Если он доживет. Узоры жизни. То, что дозволено.
«Давай, брат, – сказал сегодня Родриго Бельмонте из Вальедо, когда пятеро крепких мужчин с мечами начали окружать их. – Покажем им, как это делается?»
И они им показали.
«Брат». Золотой диск Джада на цепочке на его шее. Предводитель самого грозного отряда на полуострове. Сто пятьдесят Всадников бога. Красивая жена, двое сыновей. Наследники, которых нужно учить, – наверное, любимые. Набожный, преданный и смертельно опасный.
Теперь ибн Хайран знал это его последнее качество. Прежде лишь слышал рассказы. Ничего подобного он никогда не встречал за всю свою жизнь в боях. Пятеро против них двоих. Обученные, великолепные бойцы, лучшие наемники Рагозы. И вот в мгновение ока они были повержены, и все закончилось. Танец.
Обычно он помнил каждый отдельный момент, каждый выпад и парирующий удар еще долго после окончания боя. Так работал его мозг: он разбивал крупное событие на более мелкие части. Но сегодняшний день уже расплывался. И отчасти поэтому он был сейчас так встревожен.
Он посмотрел потом на Бельмонте и увидел – с облегчением и беспокойством одновременно – зеркальное отражение той же странности. Словно до этого нечто улетело от каждого из них и лишь сейчас возвращалось обратно. Вальедец выглядел сбитым с толку, одурманенным.
«По крайней мере, – подумал тогда Аммар, – не я один это чувствую».
К тому времени вокруг кипела буря восторга, оглушительная, неудержимая. Кричали и на стенах, и в ложе правителя у арены. Шляпы и шарфы, перчатки и кожаные фляги с вином взлетали в воздух и падали вокруг них. Все это доносилось до них словно издалека.
Он попытался быть иронично-насмешливым, как всегда.
– Может, теперь прикончим друг друга им на потеху и выясним все до конца? – бросил он.
Побежденным ими воинам помогали подняться – тем, кто мог подняться. У одного человека, того, из Карша, была перебита рука от удара мечом плашмя. Еще один не мог стоять – его унесли на носилках. Бледно-голубой женский шарф проплыл в солнечных лучах и упал на его тело. Аммар лишь смутно помнил, как бился с человеком со сломанной рукой. Это было в самом начале. Он не мог ясно вспомнить удар, последовательность ударов. Это было очень странно.
Родриго Бельмонте не рассмеялся в ответ на его попытку пошутить и не улыбнулся, стоя рядом с ним среди оглушительного, но далекого шума.
– Разве мы хотим выяснить все до конца? – спросил он.
Аммар покачал головой. Они стояли одни посреди вселенной. В ограниченном, тихом пространстве. Это было похоже на сон. Предметы одежды, а теперь и цветы, и новые фляги с вином летели в осеннем воздухе. Столько шума.
– Пока нет, – ответил он. – Нет. Но этот момент может наступить. Хотим мы того или нет.
Родриго несколько секунд молчал, его серые глаза были спокойными под старым шлемом, украшенным фигурой орла. Со стороны ложи эмира приближался герольд в официальных одеждах, грациозный, преисполненный почтительности. Когда он уже почти подошел к ним вплотную, вальедец тихо сказал:
– Если он наступит, то наступит. Все определяет бог. Но я никогда не совершал ничего подобного, никогда в жизни. Только не сражаясь плечом к плечу с другим человеком.
Звезда упала в темноту за холмами к западу от озера. Ибн Хайран услышал за спиной шаги. Они стихли, потом удалились. Один человек. Сторож. Опасности нет. Здесь в любом случае не будет опасности.
Он очень устал, но его мозг не давал ему отдохнуть. Высоко стоящая в небе белая луна проложила сверкающую, дрожащую дорожку на воде, голубой полумесяц отбрасывал слабый след с востока. Они встречались там, где он стоял. Такова особенность воды ночью. Свет стекается по ней туда, где ты стоишь.
«Сегодня я отработал добрую порцию своего жалованья», – подумал он. Жалованье. Теперь он стал наемником на службе у эмира, который был бы счастлив увидеть Картаду в руинах. Который мог решить весной послать войско на восток, чтобы добиться этого. Аммар, благодаря контракту, стал бы одним из воинов этой армии, командиром. Он не привык к таким резким переходам с одной стороны на другую.
Он убил Альмалика. Он был его товарищем в течение двадцати лет. Медленное совместное восхождение, а потом быстрый взлет к власти. Люди меняются с годами. Власть течет, и кружится в водоворотах, и меняет их. Время и звезды вращаются, а люди меняются.