Человек, которого он убил, был единственным в мире, которого он мог бы назвать другом, хотя это слово не применяют к правителям. Он спел свой плач сегодня вечером. То была просьба Мазура бен Аврена, который хотел ранить его. Он был хитер. Но Аммар уже слагал эти стихи во время путешествия на восток с Забирой. И прочел их сегодня вечером в пиршественном зале перед врагами Картады. В зале, через который течет ручей. Снова вода. Мечта Ашара среди песков пустыни. Этот пиршественный зал слишком претенциозен, но все равно производит впечатление и сделан со вкусом. Ему мог бы понравиться Бадир Рагозский, сказал он себе, он мог бы уважать Мазура бен Аврена. Есть жизнь и вне Картады, полная перспектив и размаха.
«Где собираются ныне прочие звери помельче…»
Он покачал головой. Отвернулся от озера и пошел назад, оставив за спиной ветер и луны.
Из тени у стены склада она видела, как он двинулся прочь от воды и от протянутых рук городских стен. Сначала она подошла почти к самому пирсу, потом отошла оттуда и стала ждать. Когда он приблизился, она заметила – теперь ее глаза привыкли к лунному освещению – его странный, обращенный внутрь взгляд и почти решила не окликать его. Но не успела эта мысль оформиться, как женщина поняла, что уже шагнула от стены на дорогу.
Он остановился. Его рука потянулась к мечу, но тут она увидела, что он ее узнал. Она ожидала какого-нибудь насмешливого замечания, шутки. Ее сердце часто забилось.
– Джеана бет Исхак. Что вы делаете вне дома ночью?
– Гуляю, – ответила она. – Точно так же, как вы.
– Не так же. Для женщины это небезопасно. Нет смысла совершать глупости.
Она ощутила отрезвляющий прилив гнева.
– Просто удивительно, как это я так долго прожила в Рагозе и уцелела без ваших наставлений.
Он промолчал. У него все еще был этот странный взгляд. «Интересно, что привело его к озеру?» – подумала Джеана. Но она пришла не для того, чтобы ссориться, хотя и не могла бы сказать, для чего она пришла. Она проговорила примирительным тоном:
– Меня здесь знают. Нет никакой реальной опасности.
– В темноте? На берегу? – Он поднял брови. – Вас могли убить ради плаща или просто из-за вашей религии. Где ваш слуга?
– Велас? Спит, надеюсь. У него был долгий день и долгий вечер.
– А у вас?
– Тоже довольно долгий. Я пыталась исцелить раны, которые вы нанесли. Я иду из больницы. «Что именно заставляет меня все время бросать ему вызов?» – спросила она себя.
Он посмотрел на нее. Прямым, ничего не выражающим взглядом. Жемчужина у него в ухе слабо поблескивала в лунном свете. Он сказал:
– Слишком холодно стоять здесь. Идемте. – И снова зашагал обратно к центру города.
Она пошла рядом с ним. Ветер дул им в спину, проникал под ее накидку. Действительно было холодно, и, несмотря на ее утверждение, Джеана обычно не выходила из дома так поздно. По правде говоря, в последний раз это случилось в ночь того дня, когда она встретила этого человека. Дня Крепостного Рва. Она считала тогда, что это было его варварским деянием, это убийство невинных людей. Все в Аль-Рассане так думали.
– Я помню, что вы сказали в Фезане. Что это не ваших рук дело, – произнесла она.
– Вы мне не поверили.
– Нет, поверила.
Он бросил на нее взгляд. Они продолжали шагать.
Некоторое время назад, стоя в дверях больницы, она заметила, как он прошел мимо. Двое ее пациентов спали: один принял лекарство от боли в сломанной руке, а второй все еще находился в глубоком беспамятстве – на его виске вздулась опухоль величиной с яйцо страуса. Джеана распорядилась будить его после каждого удара колокола. Сегодня чересчур глубокий сон был для него опасен.
Она стояла у открытой двери, дышала ночным воздухом, борясь с усталостью, когда мимо прошел ибн Хайран. Она закуталась в накидку и пошла за ним, не задумываясь, без какой-либо причины, повинуясь лишь импульсу.
Они совершили нечто потрясающее сегодня, он и Бельмонте. Двое против пяти, и если бы она не знала, что это не так, могло бы показаться, что эти пятеро согласились, чтобы их уложили, – настолько быстро, точно и элегантно это было сделано. Но она знала правду. Она лечила двоих из этих пяти сегодня вечером. Воин из Карша со сломанной рукой старался осознать, что произошло. Он чувствовал себя оскорбленным, униженным. Этот человек не привык проигрывать в схватках. По крайней мере вот так.
Выйдя на улицу вслед за ибн Хайраном, Джеана понимала, ощущая неловкость, что были женщины другого сорта, которые поступили бы так же, особенно после сегодняшнего боя. Она почти ожидала увидеть некоторых из них, нарядных и надушенных, идущих следом за этим человеком. Преследующих героя дня, жаждущих прикоснуться к нему и ощутить прикосновение его славы, того сияния, которое окружает славу. К таким женщинам она не испытывала ничего, кроме презрения.
«То, что я пошла следом за ним, – дело совсем иного рода», – говорила она себе. Она не была ни юной, ни ослепленной; на ней оставалась простая белая полотняная шапочка, которая не давала волосам падать на глаза во время работы; никаких украшений, заляпанные грязью сапожки. Она – лекарь, хладнокровный наблюдатель.
– Вы не были ранены сегодня днем? – спросила она, искоса бросая на него взгляд. – Мне показалось, что я видела, как меч задел вашу ногу.
У него на лице появилось выражение сухой насмешки, которое она хорошо помнила.
– Всего лишь царапина. Один из них задел меня своим клинком, когда падал. Очень мило с вашей стороны спросить об этом, доктор. Как ваши пациенты?
Она пожала плечами:
– Со сломанной рукой все будет в порядке. Кости легко встали на место. Тот батиарец, которого свалил сэр Родриго, перед сном все еще не мог вспомнить имя своей матери.
Ибн Хайран усмехнулся, сверкнув белыми зубами.
– Вот это серьезно. Если бы он не мог вспомнить имя отца, то я бы счел это нормальным для Батиары.
– Давайте, шутите, – сказала она, не желая смеяться. – Ведь не вам его лечить. – Глупый ответ.
– Мне очень жаль, – тихо пробормотал он, полный сочувствия. – Я сильно прибавил вам работы сегодня?
Джеана поморщилась. Она сама напросилась. С этим человеком необходимо было следить за своими словами. Он обладал таким же острым умом, как Мазур. По меньшей мере таким же острым.
– Как поживает ваш отец? – спросил он, меняя тон. Она с удивлением взглянула на него, потом отвела глаза. Пока они шли по темным улицам, она ясно вспомнила, как этот человек минувшим летом стоял на коленях перед Исхаком, сжимая его руки.
– Мои родители живут неплохо, спасибо. Отец… продиктовал несколько писем для меня после той ночи в Фезане. Мне кажется, разговор с вами… ему помог.
– Для меня большая честь, что вы так думаете.
В его голосе не было иронии. Сегодня вечером она слышала его траурные стихи. Он убил человека, которого она сама поклялась уничтожить. Он сделал окончательно бессмысленной ее тщеславную, детскую клятву, которая и с самого начала не имела смысла. Джеана чуть было не поддалась скорби, слыша эти размеренные строчки. Печаль, скрытую за блеском клинка.
Она сказала:
– Я сама намеревалась убить Альмалика. В отместку за отца. Поэтому и уехала из Фезаны. – Произнося эти слова, едва их выговорив, Джеана поняла, что именно поэтому она вышла сегодня в холодную ночь.
– Это меня не удивляет, – тихо откликнулся он после паузы. Великодушные слова. Он принимает ее всерьез. Женщину-киндата. Клятву, данную с детской горячностью. – Вы сердитесь, потому что я вас опередил?
Этого она тоже не ожидала. Некоторое время она шла рядом с ним и молчала. Они свернули за угол.
– Мне немного стыдно, – призналась она. – Я ничего не делала все эти четыре года, потом приехала сюда и снова ничего не делала.
– Некоторые задачи требуют больше времени, чем другие. Так уж получилось, что мне было проще осуществить то, к чему мы с вами стремились.
Переодевшись слугой. Она услышала эту историю от Мазура перед самым пиршеством сегодня вечером. Яд на полотенце. Сын правителя всецело поддержал это, а потом отправил ибн Хайрана в ссылку. Это должно было причинять боль.
Они еще раз свернули за угол. Два огонька сияли впереди в конце улицы, над входом в больницу. Еще одно воспоминание внезапно нахлынуло на нее вопреки ее воле. Та самая ночь в Фезане, та самая комната. Она сама рядом с этим человеком у окна, поднимается на цыпочки и целует его. Вызов.
«Должно быть, я тогда была не в себе», – подумала Джеана. И остановилась у входа в больницу.
Аммар ибн Хайран спросил, словно мог следить за ходом ее мыслей:
– Между прочим, я был прав насчет визиря? – Снова в его голосе звучала насмешка, приводящая ее в ярость.
– Прав насчет чего? – Она пыталась выиграть время.
Он должен был заметить, куда ее усадили сегодня вечером, на пиру. Он должен был отметить сам факт ее присутствия там. Она отчаянно надеялась, что он не видит ее румянца. Теперь она уже почти сожалела о том, что пошла за ним.
Он тихо рассмеялся.
– Понимаю, – сказал он. И прибавил мягко: – Вы собираетесь навестить своих пациентов или идете домой?
Она сердито взглянула на него. Снова ее охватил гнев. Как раз кстати.
– Что это должно означать? – холодно спросила Джеана. В свете факелов она ясно видела теперь его лицо. Он смотрел на нее спокойно, но ей показалось, что в его глазах прячется смех. – Что означает это «понимаю»? – осведомилась она.
Последовало короткое молчание.
– Простите меня, – серьезно попросил он. – Я вас обидел?
– Да, своим тоном, – твердо ответила она.
– Тогда мне следует проучить обидчика от вашего имени.
Этот голос – знакомый голос – прозвучал у нее за спиной.
Она резко обернулась, но успела увидеть, как взгляд ибн Хайрана поднялся выше ее головы и выражение его лица изменилось.
В дверях больницы стоял Родриго Бельмонте, освещенный пламенем свечи, в той же верхней тунике и куртке, в которых был на пиру, и с мечом у бедра.