Хусари рассмеялся. Джеана после недолгого колебания, бросив взгляд на Альвара, повернулась и зашагала прочь. Сжимая в руках маску орла, Альвар смотрел ей вслед, пока они с Зири не растворились в толпе.
Хусари, после оживленного спора насчет цены, настолько бурного, что он привлек еще больше людей, отдал за маску сумму, почти равную годовому жалованью профессионального солдата. Ремесленник согласился доставить ее позже, когда толпа поредеет.
– Кажется, мне необходимо выпить, – заявил ибн Муса. – Да простит святой Ашар наши грехи в этом мире.
Альвар, для которого это не было грехом, решил, что ему тоже надо выпить, хотя обычно он не пил так рано. Они прикончили несколько бутылок, прежде чем вышли из таверны.
– Горные кошки, – задумчиво произнес в какой-то момент ибн Муса, – по слухам, совокупляются яростно.
– Не надо мне такого говорить! – простонал Альвар.
Хусари ибн Муса – торговец шелком, солдат, ашарит, друг – рассмеялся и заказал еще одну бутылку хорошего красного вина.
Шагая в одиночестве сквозь толпу мимо прилавков с масками, Джеана сурово убеждала себя в том, что ее обман невелик и она имеет полное право остаться одна. Тем не менее она не любила притворяться и очень любила обоих этих мужчин. Ее саму удивил тот укол ревности, который она явственно ощутила, когда длинноногая ашаритка с маской горной кошки улыбнулась Альвару совершенно недвусмысленной улыбкой.
И все же Альвара и Хусари совершенно не касается то, что у нее уже есть карнавальная маска, любезно подаренная визирем эмира. Она устала от постоянных сплетен, которые окружали их отношения; они ее раздражали. Тем более после того как появление соблазнительной Забиры из Картады превратило ухаживания Мазура за Джеаной в почти исключительно ритуальные действия.
Волноваться из-за почти оставленных им попыток завоевать ее так же сильно, как раньше она переживала из-за его уверенности в том, что ее капитуляция – всего лишь вопрос времени, было непоследовательно, но Джеана остро сознавала, что именно таковы ее чувства.
Она вздохнула. Она даже представить себе не могла, что сказал бы на все это сэр Реццони из Батиары. Что-нибудь насчет глубинной природы женской половины человечества. Бог и его сестры знают, как часто они спорили об этом в период ее жизни в Батиаре. Она написала ему после того, как пришли известия о Соренике. Но ответа пока не получила. Он жил там бо́льшую часть времени, но не постоянно. Часто он увозил семью с собой на север, пока читал лекции в каком-нибудь из других университетов. Но, возможно, он погиб. Она изо всех сил старалась не думать об этом.
Оглянувшись, Джеана заметила Зири, который пробирался сквозь толпу неподалеку от нее. Некоторое время после того, как их с Веласом похитили убийцы, посланные к двум детям, Джеане приходилось подавлять в себе тревогу всякий раз, когда она выходила на улицу. Она довольно быстро поняла, что Зири всегда находится неподалеку. Он стал ее маленькой тенью, научился – в слишком юном возрасте – прятать на теле кинжал и использовать его смертоносную силу. Он убил человека, чтобы спасти ей жизнь.
Однажды ночью ее вызвали в казармы к Зири. Сначала он показался ей смертельно больным: у него было очень бледное лицо, его сотрясали приступы рвоты. Но оказалось, что все дело в вине. Люди Родриго впервые взяли его с собой в таверну. Она гневно отчитала их за это, и они стерпели. Но, по правде говоря, Джеана понимала, что они знакомят его с жизнью, которая сулит ему гораздо больше того, что он получил бы в Орвилье. Сложится ли его судьба лучше, счастливее? Как может смертный знать ответ на этот вопрос?
Ты мимоходом прикасаешься к жизням людей, и эти жизни меняются навсегда. Иногда с этим трудно примириться.
Зири очень быстро поймет, если уже не понял, что она не собирается покупать сегодня маску. Это не имеет значения. Он дал бы четвертовать себя, прежде чем хотя бы одной живой душе проговорился о том, что знает о ней.
Джеана училась принимать то, что другие люди, кроме матери и отца, ее любят и поэтому совершают определенные поступки. Еще один трудный урок, как ни странно. В детстве она не была ни красивой, ни особенно милой; правильнее было бы даже назвать ее строптивой и дерзкой. «Таким людям в юности не удается научиться быть любимыми, – думала она. – У них мало практики».
Она пошла медленнее, чтобы полюбоваться некоторыми выставленными на прилавках изделиями. Удивительно, что даже самые невероятные маски – бобер, кабан, усатая серая мышь, сделанные из мягчайшей кожи, – были выполнены так, что выглядели чувственными и привлекательными. Как можно придать чувственность голове кабана? Она не знала, но она ведь не была мастером. «Маски будут выглядеть еще более соблазнительно завтра вечером, – подумала Джеана, – при свете факелов и лун, когда вино потечет по улицам и переулкам города, смешивая анонимность со страстью».
Мазур пригласил ее на ужин вчера вечером, в первый раз за долгое время, и в конце трапезы преподнес этот подарок. Он был учтив и уверен в себе, как всегда.
Она открыла шкатулку, которая и сама по себе была прекрасна: из слоновой кости и сандалового дерева, с серебряным замочком и ключиком. Внутри, на ярко-красном шелке, лежала маска белой совы.
Джеана знала, что сова – священный символ лекарства, белой луны и стремления к знаниям, луч бледного света, освещающий долгие дороги во тьме. Галинус, отец всех лекарей, ходил с посохом, навершие которого венчала резная сова. Немногие знали об этом. Очевидно, Мазур знал.
Это был щедрый, продуманный подарок от человека, который всегда проявлял по отношению к ней щедрость и вдумчивость.
Она посмотрела на него. Он улыбался. «Проблема с Мазуром бен Авреном заключается в том, – решила Джеана в тот момент, – что он знает о своей проницательности; и когда он делает подарок, то всегда попадает в самую точку. Он не испытывает неуверенности и не ждет одобрения».
– Спасибо, – сказала она. – Маска очень красива. Я почту за честь надеть ее.
– Она должна быть вам к лицу, – серьезно сказал он, непринужденно раскинувшись на диване напротив нее с бокалом вина в руке. Они остались одни; слуг отпустили, когда ужин закончился.
– Скажите, – прибавила Джеана, закрывая коробку и поворачивая в замке изящный ключик, – что вы выбрали для госпожи Забиры? Если это не слишком смелый вопрос.
Строптивая и дерзкая. Как можно ожидать, что человек изменится? И она всегда испытывала удовольствие – такое редкое удовольствие, – заставляя этого мужчину заморгать и заколебаться, пусть всего лишь на мгновение. Это было почти ребячеством, Джеана это понимала, но ведь не всегда ребячество – это плохо?
– С моей стороны было бы неблагородно раскрыть тайну ее маски, не так ли? Так же как и рассказать ей о том, что я подарил вам.
Он действительно умел поставить собеседника в глупое положение.
Но ее реакция на это была почти такой же, как на протяжении всей жизни.
– Наверное, – небрежно проговорила она. – Скольких из нас вы лично нарядили на этом карнавале, чтобы никто, кроме вас, не знал, кто скрывается под маской?
Он снова заколебался, но на этот раз не от смущения.
– Двоих, Джеана. Вас и Забиру. – В его бокале, наполненном светлым вином, играли отражения свечей. Он печально улыбнулся. – Я уже не так молод, как прежде, знаете ли.
В подобных вещах ему не чуждо было лицемерие, но на этот раз у нее возникло ощущение, что он говорит искренне. Джеана была растрогана и ощутила легкий укол вины.
– Мне очень жаль, – сказала она. Он пожал плечами.
– Не надо меня жалеть. Пять лет назад, даже два года назад, я бы этого заслуживал. – Он снова улыбнулся. – Хотя, должен сказать, ни одна из женщин, кроме вас, не задала бы подобного вопроса.
– Моя мать пришла бы в ужас, услышав ваши слова.
Он слегка покачал головой.
– Думаю, вы на нее клевещете. Думаю, она была бы довольна, что ее дочь стоит любого мужчины.
– Едва ли это так, Мазур. Я просто колючая. Иногда это мешает.
– Знаю, – сказал он, скорчив гримасу. – Это-то мне известно.
Она улыбнулась и встала.
– Уже поздно для практикующего лекаря, – сказала она. – Могу ли я еще раз поблагодарить вас и откланяться?
Он тоже встал, по-прежнему грациозный, разве что боль в бедре иногда беспокоила его в дождливую погоду. Совсем не такой старый и дряхлый, каким ему хотелось в тот момент казаться. У того, что говорил Мазур, всегда была какая-то цель. Аммар ибн Хайран, который и сам был точно таким же, предупреждал ее об этом.
Иногда совсем не хочется прослеживать все уровни смыслов или последствий. Иногда хочется просто делать то, что хочется. Она подошла к Мазуру и впервые нежно поцеловала его в губы.
И вот это его удивило, поняла Джеана. Он даже не обнял ее. Так же она когда-то поступила с ибн Хайраном в Фезане. Она ужасная женщина.
– Спасибо, – сказала она визирю Рагозы. – Спасибо за маску.
Шагая домой в сопровождении телохранителя, она вспомнила, что забыла спросить, в чем он сам явится на карнавал.
Под утренним солнцем, среди толпы народа, вспоминая этот вечер, Джеана обнаружила, что она уже дошла до конца длинной улицы с прилавками. Она повернула налево, к озеру, где было спокойнее. Зная, что Зири незаметно следует за ней, она шагала без какой-то определенной цели, неизвестно куда.
Она могла вернуться в больницу. Там у нее лежали трое пациентов. Еще можно было зайти домой к женщине, которой вот-вот предстояло рожать. Но сегодня утром никто из них особо не нуждался в ее заботах, и так приятно было бродить по весенним улицам, не имея срочных дел.
Ей пришло в голову, что единственное, чего ей действительно не хватает здесь, в Рагозе, – это подруги. Ее окружало так много достойных, даже выдающихся мужчин, но как раз сейчас ей так недоставало возможности выйти за городские стены в это ясное утро, наполненное пением птиц, и посидеть возле приземистой хижины вместе с Нунайей и другими уличными женщинами, выпить чего-нибудь прохладного и посмеяться над их непристойными, язвительными рассказами. «Иногда необходимо иметь возможность посмеяться над мужчинами и их миром», – подумала Джеана.