Джеана еще несколько секунд наблюдала за ними, потом пошла дальше.
Могло показаться, что она бредет без цели, увлекаемая круговертью толпы, мимо балаганов и торговцев съестным, останавливаясь у окон таверн, чтобы послушать несущуюся оттуда музыку, или присаживаясь ненадолго на каменные скамьи у больших домов и наблюдая, как мимо течет людской поток, подобно большой реке в ночи.
Однако это было не так. У ее перемещений все-таки была определенная цель. Джеана не лукавила перед самой собой ни сегодня, ни в другие ночи и знала, куда направлены ее шаги, какими бы неспешными они ни были и какими бы извилистыми путями ни вели ее по городу. Она не могла бы утверждать, что радуется этому и что у нее легко на душе, но сердце ее билось все быстрее, и как врач она могла по крайней мере без труда поставить диагноз.
Она встала с последней скамьи, свернула за угол и зашагала вдоль дворца по улице, на которой стояли красивые особняки. Проходя мимо изысканных фасадов, она увидела, как дверь одного из домов закрылась за какой-то парой. Она мельком заметила поводок. Он ей о чем-то напомнил, но потом мысль ускользнула от нее.
И таким образом она очутилась перед очень большим зданием. На стенах горели факелы, укрепленные на равном расстоянии друг от друга, но не было почти никаких украшений, а окна наверху все были темными, кроме одного, и она знала эту комнату.
Джеана встала у стены из шершавого камня на противоположной стороне улицы. Теперь она не замечала идущих мимо нее по площади людей, она смотрела вверх, на самый последний этаж этого здания, на одинокое освещенное окно.
Кто-то не спал и был один в столь поздний час.
Кто-то писал на недавно купленном пергаменте. Не условия выкупа, а письма домой. Джеана смотрела поверх чадящих факелов, проплывающих мимо и укрепленных на стенах, и старалась понять и принять то, что творилось в ее душе. Над ее головой голубая луна заливала ночь своим сиянием, освещала улицу и всех людей на площади. Серп белой луны только что взошел. Она видела его на озере. Здесь ее видно не было. По учению киндатов, белая луна означала ясность; голубая луна символизировала загадку, тайны души, сложность желаний.
Невысокий мужчина, смешной в русом парике и с густой русой бородой уроженца Карша, пошатываясь, прошел мимо нее. Он нес на руках длинноногую женщину под чадрой мувардийки из пустыни. «Опусти меня на землю!» – воскликнула женщина, но это прозвучало неубедительно, и она рассмеялась. Они миновали улицу, освещенную факелами и луной, свернули за угол и исчезли.
У двери в казарму должен стоять часовой. Солдат, который вытащил одну из коротких соломинок и часть ночи вынужден провести на дежурстве, сетуя на судьбу. Кто бы это ни был, он ее пропустит. Они все ее знают. Она может назвать себя, и ей позволят войти. А потом она поднимется на первый этаж по винтовой лестнице, потом на второй и выше, а потом пройдет по темному коридору и постучит в последнюю дверь, за которой горит свеча.
Ей ответит его голос, в котором не будет тревоги. Она назовет свое имя. Он встанет из-за стола, оторвавшись от письма домой, подойдет к двери и откроет ее. Глядя снизу вверх в его серые глаза, она шагнет в его комнату и снимет наконец маску, и найдет при ровном свете этой свечи… что?
Святилище? Убежище? Место, где можно спрятаться от той истины, что таится в ее душе сегодня ночью и во все остальные ночи?
Стоя на улице в одиночестве, Джеана слегка покачала головой, а потом неосознанно пожала плечами. Это движение было знакомо всем, кто ее хорошо знал.
Она расправила плечи и глубоко вздохнула. В Рагозе карнавал. Время прятаться от других, возможно, но не от себя самой. Важно было прийти сюда сегодня, осознала она. Постоять, глядя снизу на это окно, и представить себе, как она поднимается по винтовой лестнице к человеку, сидящему в той комнате. Важно осознать истину, как бы это ни было трудно. А потом, сделав это, важно было повернуться и уйти. На этот раз действительно отправиться бродить наугад. Одной, в лихорадочном кипении ночных улиц, снова пуститься на поиски или, точнее сказать, ожидать, когда ее найдут.
Если только этому суждено случиться. Если где-то между луной, светом факелов и темнотой это произойдет.
Когда она отошла от каменной стены и повернулась спиной к слабо освещенному окну высоко наверху, еще одна фигура отделилась от тени и двинулась за ней.
А третья фигура последовала за второй, оставаясь незамеченной на шумных улицах Рагозы, и этот танец, один из столь многих в ночной круговерти и в этом грустном, сладком мире, начался и двинулся к своему завершению.
Она стояла у дворца, глядя, как два жонглера бросают друг другу огненные колеса, когда у нее за спиной раздался голос.
– Мне кажется, у вас моя фляга с вином. – Голос звучал тихо, приглушенный маской; даже сейчас у нее не было полной уверенности.
Она обернулась. Это был не олень.
Перед ней стоял царственного вида лев с золотистой гривой. Джеана замигала и отступила назад, натолкнувшись на кого-то. Она уже потянулась к бедру за кожаной флягой, но теперь снова опустила руку.
– Вы ошибаетесь, – сказала она. – У меня действительно есть чужая фляга, но ее мне оставил олень.
– Это я был оленем, – произнес лев тоном оракула. Голос его изменился. – Могу вас заверить, что больше никогда им не буду.
Что-то знакомое слышалось в его интонациях. Невозможно ошибиться. Она наконец-то была уверена. И сердце ее забилось быстро и сильно.
– И почему же? – спросила она, стараясь говорить ровным голосом. Она была благодарна темноте, неверному, мерцающему свету, собственной маске.
– Из-за маски оленя возникает настоящий хаос в дверях, – ответил лев. – И я в конце концов понацеплял на рога полным-полно смехотворных вещей, просто мимоходом. Шляпу. Флягу. Один раз факел. Чуть было не поджег себя.
Она невольно рассмеялась. Голос снова изменился.
– Уже поздно, Джеана, – сказал человек, который, кажется, все же нашел ее этой ночью. – Возможно, даже слишком поздно, но не пройтись ли нам немного вместе, тебе и мне?
– Как ты меня узнал? – спросила она, не отвечая на вопрос, не задавая более трудного вопроса, которого он ждал. Еще рано. Еще слишком рано. Ее сердце стучало так громко. Она ощущала его биение, как барабанную дробь в темноте.
– Я думаю, – очень медленно произнес Аммар ибн Хайран из Альджейса, – что я узнаю тебя даже в совершенно темной комнате. Думаю, я узнал бы тебя где угодно, если бы ты оказалась рядом. – Он помолчал. – Тебе достаточно этого ответа, Джеана? Или его слишком много? Скажи.
Она впервые за все время их знакомства услышала в его голосе неуверенность. И от этого больше, чем от чего-либо другого, задрожала.
– Почему слишком поздно? – спросила она. – Голубая луна еще высоко. Ночь еще не закончилась.
Он покачал головой. И не ответил. Она услышала за спиной смех и аплодисменты. Жонглеры показали что-то новенькое.
Ибн Хайран сказал:
– Дорогая моя, в свое время я был не только оленем на карнавале.
Она поняла. Несмотря на все его остроумие, насмешку и иронию, он всегда был великодушен и отдавал должное ее уму. Она честно ответила:
– Я это знаю, конечно. И отчасти именно поэтому боюсь.
– Это я и имел в виду, – просто сказал он.
Все эти истории. Все эти годы, совсем юной девушкой, она слушала, помимо своей воли, сплетни у колодца Фезаны или на речной отмели, где женщины стирали одежду. А потом, уже став женщиной, когда вернулась домой после учебы в других краях, она снова слушала те же истории. Новые имена, новые варианты, но человек все тот же. Ибн Хайран из Альджейса. Из Картады.
Джеана посмотрела на мужчину в маске льва и ощутила тяжесть и боль в том месте, где сильно билось ее сердце.
Он убил последнего халифа Аль-Рассана.
Она почти не видела его глаз под маской, в неверном свете окружающих факелов. Если бы он снял маску и если бы свет был ярче, они оказались бы синими. Она осознала, что он ждет, когда она заговорит.
– Мне следует бояться? – наконец спросила она.
И он серьезно ответил:
– Не больше, чем сейчас боюсь я, Джеана.
Именно это ей надо было услышать. Именно это было ей необходимо, и Джеана, все еще удивляясь, не веря себе, взяла его руку в свои и сказала:
– Идем гулять.
– Куда ты хотела бы пойти? – спросил он осторожно, приноравливая свои шаги к ее походке.
– Туда, где мы будем одни, – ровным голосом ответила она, крепко держа его за руку. Она наконец возвращалась домой, туда, где ждало ее сердце с того летнего дня в Фезане. Туда, где мы сможем отложить в сторону сову и льва, какими бы совершенными они ни были, и стать самими собой.
– Какими бы несовершенными мы ни были? – спросил он.
– Как же иначе? – ответила она, с удивлением обнаружив, что сердце ее перестало стремительно биться в тот момент, когда она взяла его за руку. Неожиданно ей пришла в голову одна мысль. Она заколебалась, а потом, будучи такой, какая она есть, спросила:
– Ты был со мной недавно, когда я стояла возле казармы?
Он на мгновение замешкался с ответом. Потом сказал:
– Умнейшая из женщин, ты делаешь честь своим отцу и матери каждым произнесенным словом. Да, я был там. Я еще перед этим решил, что не могу подойти к тебе сегодня, прежде чем ты сама сделаешь выбор.
Она покачала головой и крепче сжала его руку. Мелькнула ниточка страха: она вполне могла подняться по той лестнице.
– Это не был выбор, о котором ты, возможно, подумал. Это был вопрос – прятаться или нет.
– Я знаю, – ответил он. – Прости меня, дорогая, но я это знаю.
Он тоже ответил честно, рискуя задеть ее гордость. Но она все равно простила его, потому что теперь, в эту ночь масок, игра в прятки закончилась, и ничего страшного не было в том, что он ее понял. Он подошел первым. Он ее нашел.
Они пришли к дому, который он снимал. Он стоял ближе к дворцу, чем тот, в котором жили они с Веласом. Аммар открыл дверь с улицы своим ключом: управляющего и слуг отпустили на эту ночь развлекаться. Они вошли в дом.